И опять она даже не попыталась оправдаться, но я-то знала, с кем имею дело. Рано или поздно все это напускное смирение с нее слетит.— Люси, мне пятьдесят три года, и это, возможно, моя последняя надежда на счастье. Ты ведь поймешь меня?— Ты и твое счастье! А как же папа? Как насчет его счастья?— Я старалась сделать его счастливым, — с грустью сказала она. — Но ничего не выходит.— Чушь! — вознегодовала я. — Ты старалась только превратить его жизнь в ад! Почему ты, черт возьми, не ушла от него уже давно?— Но… — робко пискнула она.— И где ты намерена жить? — перебила я. Меня по-прежнему мутило.— С Кеном, — шепнула она.— Это где?— Красный домик напротив школы, — с плохо скрываемой гордостью ответила мама. Король химчистки Кен Кирнс явно успел скопить на безбедную старость.— А как же твой священный долг? — спросила я, зная, что бью ниже пояса. — Как быть с клятвами, что ты давала в церкви, у алтаря, — быть с мужем в горе и в радости?— Люси, прошу тебя, — еле слышно произнесла она. — Уж как я боролась со своей совестью, сколько молилась, чтобы господь меня направил…— Какая же ты лицемерка! — воскликнула я. Не то чтобы с точки зрения морали это для меня хоть сколько-нибудь значило, гораздо важнее было побольнее уязвить ее. — Всю мою жизнь ты пичкала меня учением католической церкви, осуждала незамужних матерей и тех, кто делает аборты, а теперь, оказывается, сама ничуть не лучше их! Ты прелюбодейка, ты нарушила свою драгоценную седьмую заповедь!— Шестую, — возразила она, став на секунду прежней, энергичной и строгой.Ха! Я знала, что все равно возьму верх.— Что? — брезгливо поморщилась я.— Я нарушила шестую заповедь, седьмая — «не укради», тебя что, на уроках Священного писания ничему не научили?— Вот видишь, вот видишь! — злобно обрадовалась я. — Опять ты за свое, опять осуждаешь, следишь за другими, как цепная собака. Пусть тот, кто без греха, сам уберет бревно из своего глаза!Она повесила голову, заломила руки. Мученица, да и только.— А что думает обо всем этом отец Кольм? — не унималась я. — Наверно, теперь он уже не так дружит с тобой, ты ведь… разрушила домашний очаг.Мама не отвечала.— Ну? — снова спросила я.— Они сказали, чтобы я больше не убирала цветами алтарь, — наконец призналась она. Одинокая слеза поползла по ее щеке, смывая неумело наложенный тональный крем и оставляя тонкую дорожку.— И поделом, — фыркнула я.— И церковный комитет не принял яблочный торт, что я испекла для благотворительной распродажи, — продолжала она. Слезы уже текли по ее лицу ручьями, и полосок становилось все больше.— И это верно, — с жаром согласилась я.— Наверно, думают, что это заразно, — с жалкой улыбочкой сказала она. Я холодно посмотрела на нее, и через пару секунд улыбки как не бывало.— И мне ты тоже нашла время рассказывать. Как, по-твоему, после таких новостей я смогуработать до вечера?Согласна, это было уже нечестно, потому что Айвора на месте не было, и я все равно ничего делать не стала бы, но дело не в том.— Люси, мне очень жаль, — спокойно возразила мама, — но я хотела все рассказать тебе как можно скорей, чтобы не получилось так, что ты узнаешь об этом от кого-нибудь еще.— Ну ладно, — отрезала я, вставая из-за стола. — Ты мне все рассказала. Спасибо и до свидания.Денег я ей не оставила. Может заплатить за мой сандвич и сама: это из-за нее я так его и не съела.— Подожди, пожалуйста, — взмолилась она. — Люси, не уходи. Прошу тебя, дай мне возможность сказать еще два слова. Больше мне ничего не надо.— Давай, говори, — разрешила я. — Хоть посмеюсь.Мама набрала полную грудь воздуха и начала:— Люси, я знаю, что ты всегда любила папу больше, чем меня…Она остановилась, готовая выслушать мои возражения, но я молчала.— …и мне это было очень тяжко, — продолжала она. — Мне одной приходилось быть сильной, строгой, воспитывать вас, потому что он этого не делал. А ты, я знаю, думала, что он замечательный, а я вредная и злая, но ведь хотя бы один из нас должен был быть родителем.— Да как ты смеешь, — процедила я. — Папа был мне вдвое, нет, вдесятеро больше родителем, чем ты!— Но он такой безответственный, — заикнулась она.— Вот только о безответственности не надо, — перебила я. — Как насчет твоего чувства ответственности? Кто теперь позаботится о папе?Хотя ответ на этот вопрос я уже знала.— А почему о папе кто-то должен заботиться? — спросила мама. — Ему всего пятьдесят четыре, и у него все в порядке.— Ты же знаешь, заботиться о нем надо, — сказала я. — Знаешь, что сам он о себе позаботиться не может.— А почему, Люси? Многие живут одни, даже люди много старше твоего папы, и прекрасно со всем управляются.— Но папа не такой, как другие, и это ты тоже знаешь, — возразила я. — Не думай, что тебе удастся выкрутиться!— А почему твой папа не такой, как другие? — спросила она.— Ты знаешь почему, — рассердилась я.— Нет, не знаю. Может, ты мне объяснишь?— Я не намерена дискутировать с тобой на эту тему, — вскипела я. — Ты знаешь, что за папой надо следить, и все тут.— Опять не можешь взглянуть правде в глаза, Люси? — сказала мама, глядя на меня с омерзительной, ханжеской кротостью, фальшивым состраданием и показной заботой.— Какой еще правде? — не поняла я. — Нет тут никакой правды, а ты болтаешь еще больше глупостей, чем обычно.— Он алкоголик, — мягко ответила она. — Вот этого-то ты и не можешь принять.— Кто алкоголик? — возмутилась я. — Папа не алкоголик. Я вижу, к чему ты клонишь, думаешь, можно обзывать папу как угодно, говорить о нем всякие гадости, чтобы люди тебя пожалели и сказали, что ты правильно его бросила. Нет уж, меня не одурачишь.— Люси, он был алкоголиком много лет, быть может, задолго до того, как мы поженились, но тогда я не знала, что это такое, — вздохнула она.— Чепуха, — фыркнула я. — Он не алкоголик. Ты что — за дурочку меня считаешь? Алкоголики — это такие типы в грязной одежде, небритые, которые спят на улицах и сами с собой разговаривают.— Люси, алкоголики бывают разные, и те люди на улицах — такие же, как твой папа, просто в жизни им меньше повезло.— Самое большое в жизни невезение — жить с тобой под одной крышей, — отбрила ее я.— Люси, ты будешь отрицать, что твой отец много пьет?— Иногда выпивает, — согласилась я. — А почему бы ему не пить? Все эти годы ты превращала его жизнь в кошмар. Мое самое раннее воспоминание — как ты на него кричала.— Прости меня, Люси, — заливаясь слезами, всхлипнула она. — Но мне было так тяжело, у нас никогда не было ни гроша, а он не устраивался на работу, но деньги, что я откладывала на еду для тебя и твоих братьев, забирал и пропивал. Приходилось идти в ближний магазинчик и плести что-нибудь о том, как я не успела зайти в банк и не поверят ли они мне в долг. Они доподлинно знали, в чем дело, а у меня ведь тоже гордость есть, понимаешь? Мне было нелегко так поступать, в детстве меня учили ждать от жизни большего, чем я получила с твоим папой.Она уже плакала в три ручья, но для меня это ничего не значило.— А я ведь любила его, да, любила, — всхлипывала она. — Мне было двадцать два года, и для меня он был лучше всех. Он все обещал бросить пить, а я все надеялась, что он исправится, каждый раз верила ему, и каждый раз он меня обманывал.Она говорила и говорила, и обвинениям не было конца. Как он напился в день свадьбы, как, когда она носила Криса и начались схватки, ей пришлось одной добираться до больницы, потому что он где-то пропадал, видимо, пьянствовал; как, стоя в церкви на конфирмации Питера, громко запел «Люди за проволокой»…Я уже не слушала, решив, что мне пора обратно на работу.Перед тем как уйти, я сказала:— Тебе, конечно, наплевать, но знай: я позабочусь о нем сама и сделаю это намного лучше, чем делала ты.— Ты серьезно, Люси? — совершенно спокойно спросила мама.— Да.— Тогда желаю удачи. Она тебе пригодится.— Что ты имеешь в виду?— А ты умеешь застирывать простыни? — похоронным голосом спросила она.— Да о чем ты?— Увидишь, — устало проронила мама. — Увидишь. 63 На работу я вернулась в состоянии шока.Первым делом позвонила папе, чтобы убедиться, что он жив и здоров, но он бормотал что-то бессвязное, и я встревожилась еще сильнее.— Сегодня сразу после работы приеду к тебе, — пообещала я. — Все будет хорошо, не беспокойся.— Кому я теперь нужен, Люси? — спросил он дребезжащим, совсем стариковским голосом. Я была готова убить маму.— Мне, — с жаром ответила я ему. — Я всегда буду заботиться о тебе, не волнуйся.— Ты меня не бросишь? — робко спросил он.— Никогда, — заверила я, вложив в это слово столько воли, сколько у меня в жизни не бывало.— И останешься ночевать? — спросил папа.— Останусь, конечно, я всегда буду с тобой!Потом я позвонила Питеру. На работе его не оказалось, из чего я заключила, что мама уже и его осчастливила своей новостью, и он, отягощенный эдиповым комплексом идиот, сбежал домой, где лежит в темной комнате, задернув шторы, и ждет смерти на почве сердечной травмы. Так и было: когда я набрала его домашний номер, он сиплым, севшим от горя голосом заявил, что, как и я, ненавидит мать. Но я-то знала, что у него на то другие причины и со мной ему равняться нечего. Питер был в отчаянии не потому, что мама ушла от папы, а потому, что от папы она ушла не к нему.Далее я позвонила Крису и выяснила, что его мама ввела в курс дела еще утром. Вот ведь негодяй — мог бы позвонить, предупредить, так нет! Мы немного поругались по этому случаю, что было приятно, ибо ненадолго отвлекло меня от мыслей о папе. Крис бурно обрадовался, когда я сообщила, что вечером еду к папе («Господи, Люси, какая же ты молодец. Я твой должник»). С чувством ответственности мой брат не в ладах: он просто не знает, что это такое.Затем я позвонила Дэниэлу и рассказала ему, что случилось. Ему хорошо рассказывать, потому что он умеет сочувствовать искренне. К тому же он всегда очень тепло относился к моей маме, и меня радовала возможность показать ему, какая она на самом деле дрянь.Дэниэл никак не прокомментировал преступное легкомыслие моей матери, зато сразу же предложил отвезти меня к отцу.— Нет, — сказала я.— Да, — сказал он.— Нет и нет, — отрезала я. — Настроение у меня хуже некуда, собеседник из меня сейчас никакой, ехать туда долго и скучно, а по приезде я захочу одного: побыть с папой.— Отлично, — согласился он. — И все же я бы хотел составить тебе компанию.— Дэниэл, — вздохнула я, — я понимаю, что ты нуждаешься в помощи квалифицированного психиатра, но в данный момент у меня нет времени разбираться с твоими душевными неполадками.— Люси, будь благоразумна, — твердо ответил он.И мы оба невесело рассмеялись.— Дэниэл, — продолжала я, — ты просишь о невозможном. Прекрати унижаться, от меня все равно ничего не добьешься.— А теперь слушай меня! — заорал он в трубку. — У меня машина, тебе далеко ехать да еще надо сначала зайти домой за вещами. На сегодняшний вечер у меня других планов нет, поэтому я сам отвезу тебя в Эксбридж и больше ничего слышать не желаю!— Уф! — выдохнула я, вопреки трагизму ситуации несколько развеселившись. — Да ты прямо герой-любовник из женского романа — суровый, волевой и нежный! Пощупай-ка свои ляжки — небось мускулы стали тверже камня.Он даже не понял, о чем я говорю.Странно, прежде я никогда не задумывалась о том, какие у Дэниэла ляжки. Смутно подозреваю, что действительно мускулистые. Я почувствовала некоторое неудобство, что-то вроде нервного возбуждения, и решила больше не спорить.— Спасибо, Дэниэл. Если тебе правда нетрудно, отвези меня. Ты очень мне этим поможешь.
Ужасный поступок мамы, бросившей папу, нисколько не умалял моего страха перед Карен и тем, что она сделает со мной, если узнает, что Дэниэл сопровождал меня в Эксбридж. Но, к счастью, в тот момент, когда мы с Дэниэлом выходили из квартиры с вещами, она еще не пришла с работы.По дороге мы остановились у супермаркета купить продуктов для папы. Я потратила целое состояние, покупая все, что, по моему мнению, могло его обрадовать: хрустящее печенье с джемом, спагетти, шоколадные конфеты, сахарные вафли, цветные мятные драже и бутылку виски. Наплевать мне на мамину клевету, никакой он не алкоголик. Ни единому ее слову не верю. А если и верю, неважно. Я бы дала папе все, что угодно, лишь бы ему стало лучше, лишь бы он почувствовал, что его кто-то любит.Я создам для него любящий дом, в миссионерском запале думала я.Мне не терпелось поскорее начать. Уж я покажу маме, как надо жить.Когда мы с Дэниэлом вошли в дом, папа сидел в своем кресле совершенно пьяный и плакал. Глубина его горя потрясла меня, потому что в глубине души я ожидала, что он будет рад: мама ушла и наконец оставила его в покое. Я думала, он испытывает облегчение оттого, что мы с ним вдвоем, только я и он.— Бедный, бедный папочка.Я кинула сумки на стол и бросилась к нему.— Ох, Люси, — сказал он, медленно качая головой. — Люси, что же со мной будет?— Я о тебе позабочусь. А теперь выпей-ка, — предложила я, махнув Дэниэлу, чтобы достал из сумки бутылку виски.— Пожалуй, выпью, — уныло согласился папа. — Пожалуй, выпью.— Люси, ты уверена? — негромко спросил Дэниэл.— Не учи меня жить, — прошипела я в ответ. — Его только что бросила жена, дай ему выпить, черт побери.— Люси, успокойся, — сказал он, доставая из-за папиного кресла пустую бутылку из-под виски и показывая мне. — Просто не хочется, чтобы ты его угробила сразу.— От еще одной вреда не будет, — упрямо возразила я.Мне вдруг стало безумно жаль и себя, и папу. Не успев осознать, что происходит, я ударилась в истерику, завопила: «Дэниэл, ради бога!» — и выбежала из кухни, громко хлопнув дверью.Затем рванула на себя дверь «парадной» гостиной и в припадке слезливой ярости бросилась на «выходной» полосатый серо-коричневый диванчик. Эту комнату берегли для гостей, но, поскольку гости у нас бывали редко, она сохранилась во всем нетронутом с 1973 года великолепии. Здесь время как будто бы остановилось.Я сидела и плакала, при этом ужасаясь собственной дерзости: посметь сесть на хороший диван, на который дозволялось садиться только священникам да гостям из Ирландии. А через пару минут, как я и ожидала, в комнату вошел Дэниэл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64