Антонапул
осу иногда приходилось работать чуть не до десяти часов. Большой автомат
стоял у самых дверей. Продавец сыпал в него кукурузные зерна, и они начина
ли вертеться, превращаясь в гигантские снежинки. Из лавки доносились зна
комые приятные запахи. На полу валялась шелуха от фисташек. Сингер пошел
дальше. Ему приходилось искусно лавировать, чтобы его не затолкали. На ул
ицах по случаю праздника висели гирлянды красных и зеленых лампочек. Люд
и стояли веселыми группами, обнятая друг друга за плечи. Молодые отцы уте
шали замерзших, плачущих детей, сидевших у них на закорках. На углу девушк
а из Армии спасения в красно-синем капоре размахивала колокольчиком; он
а поглядела на Сингера, и ему пришлось бросить монету в стоящую подле нее
чашку. Были тут нищие Ц белые и негры, Ц протягивавшие кепки или заскор
узлые ладони за подаянием. Неоновая реклама бросала оранжевый отсвет на
лица толпившихся людей.
Сингер дошел до угла, где они с Антонапулосом как-то в августовский день в
идели бешеную собаку. Потом он миновал Военно-морской универмаг, где Ант
онапулос фотографировался каждую получку. У Сингера и теперь в кармане л
ежали пачки этих фотографий. Потом он свернул на запад, к реке. Как-то раз о
ни взяли с собой еду, перешли мост и устроили пикник на травке.
Сингер битый час прогуливался по Главной улице. Во всей толпе, казалось, т
олько он был один. Наконец он вынул часы и повернул назад, к дому. Быть може
т, кто-нибудь зайдет к нему вечерком. Дай-то бог, чтобы зашел.

Он отправил по почте Антонапулосу большой ящик рождественских подарко
в. Сделал он подарки и всем четырем своим посетителям, и миссис Келли. А дл
я всех них вместе купил радиоприемник и поставил на стол у окна. Доктор Ко
пленд не заметил этого новшества. Биф Бренной увидел приемник сразу и то
лько поднял брови. Джейк Блаунт слушал радио все время, пока сидел у Синге
ра, Ц всегда одну и ту же станцию Ц и, разговаривая, по-видимому, старался
перекричать музыку, у него на лбу даже вздувались вены. Мик Келли сначала
даже не поняла, что это радио. Потом она залилась краской и без конца перес
прашивала, правда ли, что это его собственное радио, и может ли она его слу
шать. Она несколько минут вертела ручку, прежде чем нашла нужную волну. А п
отом села, подавшись вперед и сложив на коленях руки, с полуоткрытым ртом,
и на виске у нее быстро билась жилка. Похоже было, что она вслушивается в з
вуки всем своим существом. Она просидела так чуть не до вечера, и раз, когд
а она улыбнулась Сингеру, глаза у нее были мокрые, и она беспомощно вытерл
а их кулаками. Она спросила его, можно ли ей приходить к нему в комнату и сл
ушать радио, когда он на работе, и Сингер кивком ей ответил: «Да». И потом, не
сколько дней подряд, когда бы он ни отворял свою дверь, она всегда сидела в
озле приемника. Она то и дело проводила рукой по своим коротким, встрепан
ным волосам, а взгляд у нее был такой, какого он еще никогда не видел.
Как-то раз вечером, вскоре после рождества, все четверо случайно сошлись
у него вместе. Этого до сих пор еще не бывало. Сингер расхаживал по комнате
, улыбаясь и угощая своих гостей; он старался выказать как можно больше го
степриимства, чтобы всем было уютно. И все же что-то не ладилось.
Доктор Копленд ни за что не хотел сесть. Он стоял в дверях со шляпой в руке
и только холодно поклонился остальным. А они уставились на него, словно н
е понимая, как он сюда попал. Джейк Блаунт откупоривал принесенное им пив
о, проливая на рубашку пену. Мик Келли слушала музыку по радио. Биф Бреннон
сидел на кровати, закинув ногу на ногу, глаза его долго изучали присутств
ующих, а потом сузились и стали сонными.
Сингер ничего не понимал. Ведь каждый из них был мастером поговорить. А те
перь, когда они собрались вместе, все молчали. Когда они пришли, он испугал
ся, что произойдет стычка. У него даже появилось предчувствие, что эта вст
реча чему-то положит конец. Но в комнате ощущалась только непонятная отч
ужденность. Руки Сингера нервно ходили ходуном, словно он выдергивал нев
идимые нити из воздуха и старался связать их вместе.
Джейк Блаунт подошел к доктору Копленду.
Ц Я откуда-то знаю ваше лицо. Мы уже с вами встречались здесь, на лестнице.

Доктор Копленд так четко произносил слова, будто вырезал их ножницами.
Ц Не думаю, чтобы мы были знакомы, Ц сказал он. Его негнущееся тело словн
о съежилось. Он попятился назад и оказался за порогом комнаты.
Биф Бреннон спокойно курил. Дым легкими голубыми волнами стлался по комн
ате. Он повернулся к Мик, и на щеках его появился румянец. Но он сразу же при
крыл глаза, и лицо его опять стало бескровным.
Ц Ну, и как у вас идут дела?
Ц Какие дела? Ц недоверчиво осведомилась Мик.
Ц Ну, вообще… жизнь, Ц сказал он. Ц Учение и все прочее.
Ц Да будто ничего, Ц сказала она.
Каждый из них глядел на Сингера, словно чего-то от него ждал. Он был растер
ян. Он угощал их и улыбался.
Джейк потер губы ладонью. Он больше не старался завязать разговор с докт
ором Коплендом и уселся на кровать рядом с Бифом.
Ц Не знаете, кто писал красным мелом эти грозные предостережения на заб
орах и стенах фабрик?
Ц Нет, Ц ответил Биф. Ц Какие предостережения?
Ц Да все больше из Ветхого завета. Меня давно занимает этот вопрос.
Каждый из них обращал свои слова главным образом к немому. Их мысли сходи
лись к нему, как спицы колеса к центральной оси.
Ц Редкие нынче стоят холода, Ц под конец сказал Биф. Ц На днях я прогляд
ывал старые сводки и обнаружил, что в 1919-м температура падала до десяти гра
дусов по Фаренгейту. Сегодня утром было шестнадцать градусов, это самые
большие морозы с тех времен.
Ц Утром на крыше угольного сарая висели сосульки, Ц сообщила Мик.
Ц На прошлой неделе мы так мало заработали, что не хватило денег заплати
ть служащим, Ц пожаловался Джейк.
Они еще поговорили о погоде. Каждый, казалось, хотел пересидеть остальны
х. Но вдруг, словно по команде, все поднялись и стали уходить. Доктор Копле
нд вышел первый, а за ним сразу же двинулись остальные. После их ухода Синг
ер так и остался стоять посреди комнаты. Не поняв, что произошло, он постар
ался поскорее обо всем этом забыть. И решил сегодня же вечером написать А
нтонапулосу письмо.

Антонапулос не умел читать, но это не мешало Сингеру писать ему письма. Он
отлично знал, что друг не разбирает слов на бумаге, но шли месяцы, и ему нач
инало казаться, что он, наверное, ошибался и что Антонапулос только держи
т свое умение читать в тайне от всех. К тому же там, в приюте, может найтись г
лухонемой, который сумеет прочесть письмо и передать его содержание дру
гу. Сингер придумывал разные оправдания тому, что пишет эти письма, когда
растерян или огорчен, он просто испытывал непреодолимую потребность на
писать обо всем другу. Но, написав, все же писем никогда не отправлял. Он вы
резывал комиксы из утренних и вечерних газет и посылал их по воскресенья
м Антонапулосу. И каждый месяц переводил ему по почте деньги. Длинные пис
ьма, которые он писал своему другу, накапливались у него в карманах, пока о
н наконец их не уничтожал.
Когда четверо гостей ушли, Сингер, надев теплое серое пальто и серую фетр
овую шляпу, тоже вышел из дому. Письма он всегда писал в магазине. К тому же
он пообещал завтра с утра сдать срочную работу, и ее надо было закончить с
егодня, чтобы не задержать заказ. Вечер был свежий, морозный. В небе стояла
полная луна в оправе из золотого сияния. Крыши домов чернели на фоне звез
дного неба. Сингер на ходу придумывал начало письма, но дошел до магазина,
так и не сочинив первой фразы. Он отпер дверь неосвещенного магазина сво
им ключом и щелкнул выключателем.
Работал он в дальнем конце помещения. Его место было отгорожено суконной
занавеской и поэтому могло сойти за отдельную каморку. Кроме его рабоче
го стола и стула, в углу стоял тяжелый несгораемый шкаф, умывальник с зеле
новатым зеркалом и полки, заставленные коробками и ломаными часами. Синг
ер откинул крышку столика и вынул из футляра серебряное блюдо, которое п
ообещал приготовить к утру. И хотя в магазине было холодно, он снял пиджак
и закатал манжеты синей полосатой рубашки, чтобы они не мешали ему работ
ать.
Он долго трудился над монограммой в центре блюда. Изящными, уверенными д
вижениями водил резцом по серебру. Глаза его при этом выражали пронзител
ьную, щемящую тоску. Он обдумывал письмо к своему другу Антонапулосу. Вре
мя перешло за полночь, когда работа была кончена. Сингер спрятал готовое
блюдо, его лоб был влажен от нетерпения. Убрав со стола, он сел писать пись
мо. Ему нравилось выражать слова пером на бумаге, и он выписывал буквы так
же тщательно, как на серебряном блюде.

«Мой единственный друг!
Я прочел в нашем журнале, что съезд Общества произойдет в этом году
в Мейконе. Там будут ораторы и банкет из четырех блюд. Могу себе это предст
авить. Помнишь, мы давно собирались побывать на съезде, но так и не выбрали
сь. Теперь я об этом жалею. Как бы я хотел, чтобы мы с тобой поехали на этот с
ъезд, я так живо себе его представляю. Но я, конечно, и не подумаю ехать туда
без тебя. Люди соберутся из самых разных штатов, и всех их будут переполня
ть невысказанные слова и помыслы. В одной из церквей отслужат специально
е молебствие, потом устроят какое-нибудь состязание, и победитель получ
ит золотую медаль. Я пишу, что могу себе все это представить. Но тут и правд
а, и в то же время неправда. Мои руки так долго безмолвствуют, что я уже и не
помню, как ими владеть. И когда я представляю себе съезд, все его участники
напоминают мне тебя, друг мой.
На днях я стоял против нашего дома. Там теперь живут другие люди. Пом
нишь большой дуб перед окнами? У него обрубили сучья, чтобы они не мешали т
елефонным проводам, и дерево умерло. Большие ветви подгнили, и в стволе об
разовалось дупло. Вот и кошка здесь в магазине (та, которую ты любил гладит
ь и сажать на колени) съела что-то ядовитое и умерла. Мне было так грустно».


Сингер держал перо над бумагой. Он долго просидел так, откинув назад плеч
и, борясь со своим волнением и даже не пытаясь продолжать письмо. Потом вс
тал и закурил сигарету. В магазине было нетоплено и в воздухе стоял затхл
ый кисловатый запах Ц смесь керосина, жидкости для полировки серебра и
табачного дыма. Надев пальто и кашне, он снова принялся медленно выписыв
ать буквы.

«Помнишь тех четырех, о ком я тебе рассказывал, когда приезжал? Я даж
е нарисовал для тебя их портреты: негра, молодой девушки, мужчины с усами и
хозяина „Кафе „Нью-Йорк““. Я хотел бы еще кое-что о них рассказать, но не з
наю, смогу ли я выразить это в письме.
Все они люди очень занятые. Такие занятые, что тебе даже трудно себе
это представить. Я не хочу этим сказать, будто они день и ночь заняты своей
работой, но у них столько забот на уме, что они совсем не знают покоя. Они пр
иходят ко мне и говорят, говорят, пока я не перестаю понимать, как можно та
к долго открывать и закрывать рот Ц и не переутомиться. (Однако хозяин „К
афе „Нью-Йорк““ не такой, он не совсем похож на остальных. У него очень чер
ная борода Ц ему приходится брить ее два раза в день, поэтому у него есть
электрическая бритва. Он только наблюдает. А тем троим обязательно нужно
что-нибудь ненавидеть. И у всех четверых есть то, что они любят больше, чем
еду, сон, вино или общество друзей. Вот почему они всегда так заняты.)

Усач, по-моему, сумасшедший. Иногда он произносит слова очень ясно, к
ак когда-то мой учитель в школе. Но иногда он говорит на таком языке, что я н
е могу поймать его мысль. Один день он приходит в обычном костюме, а на дру
гой Ц в рабочем комбинезоне, черном от грязи и вонючем. Он грозится кулак
ом и спьяну произносит неприличные слова, какие я не хотел бы, чтобы ты слы
шал. Он думает, что у нас с ним есть общая тайна, но я ничего об этом не знаю. А
сейчас я напишу тебе то, во что даже трудно поверить. Он может выпить три б
утылки виски „Счастливые дни“ Ц и после этого еще разговаривает, держит
ся на ногах и даже не хочет спать! Ты мне, конечно, не поверишь, но это чистая
правда.
Я снимаю комнату у матери этой девушки за шестнадцать долларов в ме
сяц. Девушка раньше носила короткие брюки, как мальчишка, но теперь ходит
в синей юбке и в кофточке. Ее еще не назовешь молодой дамой. Я люблю, когда о
на приходит меня навестить. А теперь, когда я завел для них радиоприемник,
она приходит постоянно. Она очень любит музыку. Интересно, что она там слы
шит? Она знает, что я глухой, но почему-то думает, что я понимаю в музыке.

Негр болен чахоткой, но для него тут нет хорошей больницы, потому чт
о он черный. Он врач и работает больше всех людей, каких я знал. Разговарив
ает он совсем не как негр. Других негров мне трудно понимать Ц язык у них
слишком неповоротливый. Этот черный иногда меня пугает. Глаза у него гор
ят. Он меня пригласил в гости, и я пошел. У него много книг. Однако детективо
в он совсем не держит. Не пьет, не ест мяса и не ходит в кино.
„Ах, свобода грабителей. Ах, капитал и демократия“, Ц говорит усаты
й урод. Потом противоречит себе и говорит: „Свобода Ц высочайший из идеа
лов“. „Мне нужно только одно: чтобы я умела записать эту звучащую во мне му
зыку, тогда я стану музыкантом. Ах, если бы у меня была такая возможность!“
Ц говорит девушка. „Нам не разрешают служить людям, Ц говорит черный до
ктор. Ц Это священная потребность моего народа“. „Ага“, Ц говорит хозяи
н кафе. Он вдумчивый человек.
Вот так они говорят, приходя ко мне. Эти слова, которые они носят в св
оем сердце, не дают им покоя, поэтому им всегда так некогда. Можно подумать
Ц дай им сойтись, и они будут вести себя так, как наши, из Общества, когда с
оберутся на съезд в Мейконе на этой неделе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46