Но каждый раз что-то мешало завести
с ними дружбу. Один переехал в другой штат через неделю после знакомства.
Другой был женат, имел шестерых детей и не знал ручной азбуки. Но знакомст
во с третьим глухонемым Сингер вспоминал после того, как расстался с Ант
онапулосом.
Звали немого Карл. Это был изможденный молодой парень, работавший на одн
ой из местных фабрик. Глаза у него были бледно-желтые, а зубы такие ломкие
и прозрачные, что они тоже казались бледно-желтыми. В своем мешковатом ко
мбинезоне, нелепо висевшем на его костлявом тельце, он напоминал желто-с
инюю тряпичную куклу.
Друзья пригласили его обедать и договорились встретиться в магазине, гд
е работал Антонапулос. Когда они с Сингером туда пришли, грек был еще заня
т. Он кончал варить помадку из жженого сахара в кухне за магазином. Золоти
стая, блестящая масса лежала на длинном столе с мраморной крышкой. Теплы
й воздух был насыщен пряными запахами. Антонапулосу, как видно, было прия
тно, что Карл любуется тем, как он ловко выравнивает ножом теплую массу и р
ежет ее на квадратики. Грек протянул новому приятелю на острие намазанно
го маслом ножа кусок помадки и показал фокус, которым он часто забавлял т
ех, кому хотел понравиться. На плите кипел чан с сиропом, и грек стал обмах
ивать лицо и жмуриться, изображая, какой сироп горячий. Потом Антонапуло
с окунул руку в горшок с холодной водой, опустил руку в кипящий сироп и тут
же снова окунул ее в воду. Глаза его выкатились, он высунул язык, словно от
нестерпимой боли. Он даже потряс рукой и запрыгал на одной ноге так, что за
дрожал весь дом. И вдруг улыбнулся, протянул руку, показывая, что это прост
о шутка, и стукнул Карла по плечу.
Когда они втроем шли по улице, взявшись под руки, стоял зимний светлый веч
ер и дыхание от холода превращалось в пар. Сингер шагал посредине. Он дваж
ды заставлял их дожидаться, пока заходил в магазины за покупками. Карл и А
нтонапулос несли кульки с продуктами, а Сингер всю дорогу крепко держал
их под руки и улыбался. Дома было уютно, и он весело расхаживал по комнатам
, занимая разговором Карла. После обеда они продолжали беседу, а Антонапу
лос, глядя на них, вяло скалился. Толстый грек то и дело вразвалку подходил
к шкафу и разливал джин. Карл сидел у окна и пил только тогда, когда Антона
пулос подсовывал ему стакан к самому рту, да и то маленькими, благопристо
йными глоточками. Сингер не помнил, чтобы его друг был когда-нибудь так лю
безен с чужими, и радовался, что теперь Карл часто будет их посещать.
Было уже за полночь, когда случилось то, что испортило весь вечер. Антонап
улос вернулся из очередного похода к шкафу, побагровев от гнева. Он уселс
я на свою кровать и стал поглядывать на нового знакомого с вызовом и неск
рываемым омерзением. Сингер пытался разговором отвлечь гостя от странн
ого поведения грека, но тот был неукротим. Карл, пораженный и словно зачар
ованный гримасничаньем толстяка, сгорбился в кресле, обхватив руками ко
стлявые колени. Лицо его пылало от смущения, и он судорожно глотал слюну. С
ингер больше не мог делать вид, будто ничего не замечает, и в конце концов
спросил Антонапулоса, не болит ли у него живот, не стало ли ему нехорошо и
не хочет ли он спать. Антонапулос покачал головой. Он показал рукой на Кар
ла и стал делать все непристойные жесты, какие знал. Жутко было смотреть н
а его лицо, такое отвращение оно выражало. Карл съежился от страха. Наконе
ц толстый грек заскрипел зубами и поднялся с места. Карл поспешно схвати
л свою кепку и выбежал из комнаты. Сингер проводил его по лестнице парадн
ого. Он не знал, как объяснить постороннему человеку поведение своего др
уга. Карл стоял в дверях, сгорбившись и надвинув на глаза кепку, Ц он как-т
о сразу обмяк. Постояв, они обменялись рукопожатием, и Карл удалился.
Антонапулос сообщил Сингеру, что их гость украдкой залез в шкаф и выпил в
есь джин. Никакие уговоры не могли его убедить, что это он сам прикончил бу
тылку. Толстый грек сидел в постели, и его круглое лицо было горестным и по
лным упрека. На воротник его рубашки медленно капали слезы, и его никак не
льзя было успокоить. Наконец он заснул, но Сингер долго лежал в темноте с о
ткрытыми глазами. Карла они больше не видели.
Потом он вспомнил другой случай. Несколько лет спустя Антонапулос взял и
з вазы на камине деньги, отложенные на плату за квартиру, и проиграл их в и
горных автоматах. И тот летний день, когда грек пошел голышом вниз за газе
той. Бедняга, он так страдал от жары! Они купили в рассрочку холодильник, и
Антонапулос вечно сосал ледяные кубики; он даже брал их с собой в кровать,
и они таяли, когда грек засыпал. И тот раз, когда Антонапулос напился и кин
ул в него миску с макаронами…
В первые месяцы разлуки эти отвратительные сцены вплетались в его воспо
минания, как гнилые нити Ц в ткань ковра. А потом они исчезли. Те времена, к
огда он был несчастен, забывались. По мере того как проходил год, его мысли
о друге спиралью уходили вглубь, пока он не остался вдвоем с тем Антонапу
лосом, которого знал только он один.
Это был настоящий друг, ему он мог сказать все, что у него на душе. Ведь Анто
напулос Ц чего никто не подозревал Ц был человек мудрый. Шло время, и др
уг, казалось, все вырастал в его представлении; лицо Антонапулоса смотре
ло на него из ночной темноты значительно и серьезно. Воспоминания о нем с
тали совсем другими Ц теперь он уже не помнил о греке ничего дурного, а по
мнил только его ум и доброту.
Он видел, как Антонапулос сидит напротив него в большом кресле. Грек сиди
т спокойно, не шевелясь. Его круглое лицо непроницаемо. На губах Ц мудрая
улыбка, в глазах Ц глубокая мысль. Он следит за тем, что ему говорят. И разу
мом своим все постигает.
Таков был Антонапулос, который теперь постоянно жил в его душе. Таков был
друг, которому надо было рассказать обо всем, что творится вокруг, ибо за э
тот год кое-что произошло. Сингера покинули в чужой стране. В одиночестве
. И, открыв глаза, он увидел многое, чего не понимал. Он был растерян.

Он следил за тем, как губы их складывают слова.
…Мы, негры, хотим наконец получить свободу. А свобода Ц это прежде всего
право вносить свой вклад в общее дело. Мы хотим служить, получать положен
ную нам долю, трудиться и в свою очередь потреблять то, что нам должно быть
дано. Но вы Ц единственный белый из всех, кого я встречал, кто сознает чуд
овищное бедствие моего народа.
…Понимаете, мистер Сингер? Во мне все время звучит эта музыка. Мне надо ста
ть настоящим музыкантом. Может, я еще ничего не знаю, но я узнаю, когда мне б
удет двадцать. Понимаете, мистер Сингер? А тогда я поеду путешествовать п
о чужим странам, туда, где бывает снег.
…Давайте прикончим с вами бутылку. Налейте мне малость. Ведь мы же думали
с вами о свободе. Это слово как червь точит мою душу. Да? Нет? Больше? Меньше?
Ведь слово это Ц сигнал к мятежу, грабежам и коварству. Мы будем свободны
, и тогда самые ловкие смогут поработить остальных. И все же! Ведь у этого с
лова есть и другое значение. Из всех слов это самое опасное на свете. Мы, те,
кто это понимает, должны быть бдительны. Слово это облегчает нам совесть,
ведь, в сущности, это слово Ц высочайший идеал человека. Но, пользуясь им,
пауки плетут для нас самую гнусную паутину.
Последний только потирал нос. Он приходил изредка и мало разговаривал. О
н задавал вопросы.
Все эти четверо постоянно являются к нему в комнату вот уже больше семи м
есяцев. Они никогда не приходят вместе, только поодиночке. И он неизменно
встречает их у дверей с радушной улыбкой. Тоска по Антонапулосу живет в н
ем всегда Ц так же, как и в первые месяцы после разлуки, Ц и лучше коротат
ь время с кем угодно, чем слишком долго оставаться одному. Это было похоже
на то, что он чувствовал много лет назад, когда дал Антонапулосу клятву (и
даже написал ее на бумаге и приколол кнопками к стене над кроватью): броси
ть курить, целый месяц не пить пива и не есть мяса. В первые дни было очень т
яжело. Он не знал ни отдыха, ни покоя. Он так часто забегал к Антонапулосу в
о фруктовую лавку, что Чарльз Паркер стал ему грубить. Когда он кончал гра
вировать все, что ему было поручено на сегодня, он либо бесцельно коротал
время в магазине с часовщиком или с продавщицей, либо шел куда-нибудь вып
ить кока-колы. В те дни ему было легче с чужими. Когда он оставался один, его
угнетала неотвязная мысль о том, как ему хочется сигарету, пива или мяса.

Вначале он совсем не понимал этих четверых. Они говорили, говорили, и, по м
ере того как шли месяцы, говорили все больше и больше. Он так привык к движ
ению их губ, что легко разбирал каждое слово. А потом, некоторое время спус
тя, он уже заранее знал, что каждый из них скажет, ведь тема у них всегда был
а одна и та же.

Руки его мучили. Они не знали покоя. Они дергались, когда он спал, и порой, ко
гда он просыпался, он ловил их на том, что они даже во сне изображали слова
перед его лицом. Он теперь не любил смотреть на свои руки и даже думать о н
их. Они были узкие, смуглые и очень сильные. Раньше он их холил. Зимой втира
л жир, чтобы они не трескались, отодвигал кожицу на ногтях и подпиливал но
гти по форме кончика пальца. Он с наслаждением мыл свои руки и за ними ухаж
ивал. А сейчас только наскоро тер их утром и вечером щеткой и поглубже зап
ихивал в карманы.
Когда он шагал по своей комнате, он либо трещал суставами пальцев, дергая
их до боли, либо колотил кулаком одной руки по ладони другой. Но иногда, ду
мая в одиночестве о своем друге, он замечал, что руки его бессознательно с
кладывают слова. И, поймав себя на этом, он пугался, как пугаются люди, пойм
авшие себя на том, что говорят вслух. Словно он совершал что-то безнравств
енное. Стыд примешивался к горю, он сжимал руки и прятал их за спину. Но они
все равно не давали ему покоя.

Сингер стоял перед домом, где они жили с Антонапулосом. Вечерело. В воздух
е висел серый туман. На западе сквозь него пробивались тускло-желтые и ро
зовые полоски. Встрепанный по-зимнему воробей четко прочертил кривую на
фоне дымчатого неба и сел на черепичную крышу. Улица была пустынна.
Сингер не сводил глаз с окон второго этажа в правой половине дома. Это был
а их комната, а позади помещалась просторная кухня, где Антонапулос гото
вил еду. В освещенном окне было видно, как по комнате двигалась женщина. Пр
отив света она казалась большой и расплывчатой; на ней был фартук. Какой-т
о мужчина сидел с газетой в руках. К окну подошел ребенок, держа в руке кус
ок хлеба, и прижался носом к стеклу. Сингер видел комнату такой, какой он е
е оставил: широкая кровать Антонапулоса и железная койка, где спал он, бол
ьшая, туго набитая волосом кушетка и складной стул, разбитая сахарница, в
которую они кидали окурки, сырое пятно на потолке, где протекала крыша, ящ
ик для грязного белья в углу. В сумерки, как сейчас, в кухне не зажигали огн
я, там светились только горелки большой плиты. Антонапулос всегда прикру
чивал фитили, оставляя в каждой из горелок неровную полоску золотого и с
инего пламени. В комнате было тепло и вкусно пахло ужином. Антонапулос пр
обовал кушанья деревянной ложкой, и они стаканами пили красное вино. На к
оврике из линолеума перед плитой лежали яркие отсветы горелок Ц словно
пять золотых фонариков. Молочные сумерки сгущались, и эти фонарики начи
нали гореть все ярче и ярче, а к ночи пылали живым и чистым огнем. К этому вр
емени ужин всегда был готов; они зажигали свет и пододвигали к столу свои
стулья.
Сингер поглядел на темное парадное. Он вспоминал, как они вместе выходил
и по утрам и вместе возвращались вечером. На тротуаре была выбоина, где Ан
тонапулос как-то споткнулся и зашиб локоть. А вот почтовый ящик, куда им к
аждый месяц бросали счет за электричество. Он осязаемо почувствовал пал
ьцами тепло дружеской руки.
На улице стало совсем темно. Он снова поглядел наверх в окно и увидел груп
пу незнакомых людей; женщину, мужчину и ребенка. Внутри у него разлилась п
устота. Все ушло. Антонапулоса нет, и ему не с кем делить воспоминания. Мыс
ли друга теперь где-то далеко. Сингер закрыл глаза и попытался вообразит
ь приют для душевнобольных и комнату, где сейчас спит Антонапулос. Он всп
оминал узкие белые кровати и стариков в углу, играющих в карты. Он крепко з
ажмурился, но так и не смог увидеть ту комнату достаточно ясно. Пустота гл
убоко проникла в его душу; секунду спустя он снова поглядел в окно и пошел
прочь по темной улице, где они так часто ходили вдвоем.
Вечер был субботний. В центре теснился народ. У витрины магазина стандар
тных цен слонялись негры, дрожавшие от холода в своих комбинезонах. Люди
семьями стояли в очереди у кассы кинотеатра, парни и девушки глазели на р
екламные киноплакаты. На улице было большое движение, и ему пришлось дол
го ждать, прежде чем он смог перейти на другую сторону.
Сингер прошел мимо лавки Чарльза Паркера. Фрукты на витрине Ц бананы, ап
ельсины, груши авокадо, маленькие золотистые мандарины и даже несколько
ананасов Ц выглядели очень красиво. Внутри хозяин обслуживал покупате
ля. Лицо Чарльза Паркера показалось Сингеру безобразным. Несколько раз в
его отсутствие Сингер заходил в лавку и подолгу там простаивал. Он даже з
аглядывал на кухню, где Антонапулос готовил сладости. Но он никогда не вх
одил в лавку, когда Чарльз Паркер был гам. Оба они с того самого дня, когда А
нтонапулос уехал в автобусе, старательно избегали друг друга. Встречаяс
ь на улице, они отворачивались, не поздоровавшись. Однажды, когда Сингеру
захотелось послать своему другу банку любимого меда из цветов черной ни
ссы, он заказал его у Чарльза Паркера по почте, чтобы с ним не общаться.
Сингер стоял у витрины и наблюдал, как двоюродный брат его друга обслужи
вает покупателей. В субботу вечером торговля всегда шла бойко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46