Но они
не станут его слушать и ничего не поймут.
Он собрал все свои силы, даже мускулы его напряглись до отказа. Он не слыша
л и не видел, что творится вокруг; сидя в своем углу, он был слеп и глух ко вс
ему. Вскоре они уселись за стол ужинать, и старик произнес застольную мол
итву. Но доктор Копленд ничего не ел. Когда Длинный достал бутылку джина и
все по очереди стали весело отпивать из горлышка, он отказался и от выпив
ки. Он сидел в каменном молчании, пока наконец не взял шляпу и не вышел из д
ома, даже не попрощавшись. Раз он не мог высказать всей правды до конца, ем
у нечего было им сказать.

Доктор всю ночь пролежал в тоске без сна. На следующий день было воскресе
нье. Он навестил нескольких больных, а часам к двенадцати отправился к ми
стеру Сингеру. Это посещение притупило в нем чувство одиночества, и, попр
ощавшись с немым, он снова почувствовал на душе покой.
Однако не успел он выйти, как этот покой его покинул. С ним случилось мален
ькое происшествие. Когда он спускался по лестнице, он встретил какого-то
белого, тащившего большой бумажный пакет, и прижался к перилам, чтобы с ни
м разминуться. Но белый мчался вверх по лестнице, перепрыгивая через две
ступеньки, не глядя по сторонам, и налетел на доктора с такой силой, что то
му стало дурно и он задохнулся.
Ц Господи! Я вас не заметил…
Доктор Копленд пристально на него взглянул, но ничего не ответил. Он уже о
дин раз видел этого белого. И вспомнил его словно сплюснутое, грубо вытес
анное тело и огромные, нескладные ручищи. Потом с внезапным, болезненным
интересом стал разглядывать его лицо, потому что вдруг заметил странный
, остановившийся и отрешенный, как у безумца, взгляд.
Ц Извините, Ц пробормотал белый.
Доктор Копленд ухватился за перила и прошел мимо.

Ц Кто это у вас был? Ц спросил Джейк Блаунт. Ц Кто этот высокий негр, кот
орый только что отсюда ушел?
В маленькой комнате было убрано. Солнце падало на вазу с пурпурным виног
радом, стоявшую на столе. Сингер, сунув руки в карманы, откинулся вместе со
стулом назад и смотрел в окно.
Ц Я налетел на него на лестнице, и он так на меня посмотрел… Ей-богу, никто
еще никогда не смотрел на меня с такой злобой.
Джейк поставил на стол пакет с пивными бутылками. Он вдруг испугался, соо
бразив, что Сингер, наверное, и не подозревает о его присутствии. Он подоше
л к окну и тронул Немого за плечо.
Ц Я налетел на него нечаянно. И чего он взъелся?
Джейка пробрала дрожь. Хотя солнце светило ярко, в комнате было холоднов
ато. Сингер поднял указательный палец и вышел на площадку. Вернувшись, он
принес ведерко с углем и растопку. Джейк следил за тем, как он опустился пе
ред печкой на корточки, аккуратно переломал о колено щепки и разложил их
в топке на бумаге. Сверху он, по какой-то особой системе, насыпал уголь. Сна
чала огонь не желал заниматься Ц не было тяги. Пламя чуть мерцало и гасло
под пеленой черного дыма. Сингер прикрыл топку двойным листом газеты. Тя
га дала огню новую жизнь. В печке загудело, бумага вспыхнула, ее втянуло в
дымоход. Топку загородила потрескивающая оранжевая стена огня.
У первой утренней кружки пива был бархатный, приятный вкус. Джейк быстро
проглотил свою долю и отер губы тыльной стороной ладони.
Ц Я был когда-то знаком с одной дамой, Ц сказал он. Ц Вы чем-то мне ее нап
оминаете. Мисс Клару. У нее в Техасе была маленькая ферма. А кроме того, она
делала на продажу пралине. Высокая, крупная, приятная с виду дама. Ходила в
длинных, мешковатых свитерах, грубых башмаках и мужской шляпе. Когда я с н
ей познакомился, муж ее уже умер. Но веду я все это вот к чему: если бы не она,
я мог бы ничего и не узнать. Так бы и прожил свою жизнь, как миллионы других,
ни о чем не имея понятия. Был бы просто священником, хлопкоробом либо комм
ивояжером. И вся моя жизнь пошла бы насмарку.
Джейк растерянно помотал головой.
Ц Чтобы это понять, скажу вам, с чего я начинал. Парнишкой я жил в Гастонии
. Был я кривоногим хиляком, таким маленьким, что меня не взяли на фабрику. Р
аботал за кормежку мальчиком на кегельбане. Там я услышал, что малые поло
вчей могут зарабатывать по тридцать центов в день, нанизывая табачные ли
стья. Я пошел и стал зарабатывать эти тридцать центов в день. Было мне тогд
а десять лет. Из дому я смылся. Писем не писал. Родители только радовались,
что сбыли меня с рук. Вы же знаете, как это бывает. Да и к тому же кто бы мог пр
очесть мое письмо, кроме сестры?
Джейк двинул рукой, словно смахивая что-то с лица.
Ц Но главное вот что. Моя первая вера была в Христа. Там со мной под навесо
м работал один парень. Он открыл молельню и каждый вечер проповедовал. Я х
одил, слушал и уверовал. Весь день напролет я думал только о Христе. В своб
одное время изучал Библию и молился. И вот как-то ночью взял я молоток и по
ложил руку на стол. Был я так зол, что пробил гвоздем руку насквозь. Она был
а пригвождена к столу, я глядел на нее, пальцы мои дрожали и становились си
ними.
Джейк вытянул ладонь и показал рваный мертвенно-белый рубец посредине.

Ц Я хотел стать евангелистом. Ездить по стране, проповедовать слово бож
ие и устраивать моления. А пока что бродил с места на место и годам к двадц
ати попал в Техас. Работал на сборе орехов недалеко от того места, где жила
мисс Клара. Я познакомился с ней и вечерком иногда заходил посидеть. Она с
о мной беседовала. Я ведь прозрел не сразу. Сразу это ни с кем не бывает. Все
происходило постепенно. Начал читать. Работал ровно столько, сколько над
о, чтобы отложить немного денег, бросить на время работу и учиться. Я словн
о заново родился. Только те из нас, кто прозрел, могут это понять. У нас откр
ылись глаза, и мы узрели. Как пришельцы откуда-то из нездешних краев.
Сингер утвердительно кивнул. В комнате было по-домашнему уютно. Немой вы
нул из стенного шкафа жестяную коробку, где хранились крекеры, фрукты и с
ыр. Он взял апельсин и стал его медленно чистить. Кожицу он обдирал до тех
пор, пока фрукт не стал насквозь светиться на солнце. Тогда он разделил ап
ельсин на дольки и половину дал Джейку, половину взял себе. Джейк клал в ро
т по две дольки сразу и шумно выплевывал зернышки в огонь. Сингер ел свою п
орцию медленно, аккуратно собирая зернышки в горсть. Они откупорили еще
две бутылки пива.
Ц А много ли нас таких в стране? Пожалуй, тысяч десять. Может, двадцать. Но
может, и много больше. Сколько мест я объездил, а встретил всего несколько
человек таких, как мы. Но предположим, кто-то прозрел. И видит мир таким, как
ой он есть, мысленно возвращаясь на тысячи лет назад, чтобы понять, как все
это получилось. Наблюдает за медленной концентрацией капитала и власти
и видит, до каких геркулесовых столбов все это дошло. Видит, что Америка Ц
сумасшедший дом. Видит, что людям приходится грабить своих братьев, чтоб
ы выжить. Видит, как дети мрут с голоду, а женщины работают по шестьдесят ч
асов в неделю, чтобы себя прокормить. Видит эту треклятую армию безработ
ных, в то время как миллиарды долларов пускают на ветер, а тысячи миль земл
и пустуют. Видит приближение войны. Видит, что, когда люди страдают, они ст
ановятся подлыми, злыми и в них что-то умирает. Но главное, он видит, что все
устройство мира основано на лжи. И хотя это всем ясно как божий свет, люди,
которые не прозрели, прожили так долго в этой лжи, что просто ничего не вид
ят.
Красная жила у Джейка на лбу гневно вздулась. Он схватил ведерко с углем и
с грохотом вывалил все сразу в огонь. Нога у него затекла, и он затопал ею т
ак сильно, что затрясся пол.
Ц Я обошел весь город. Хожу повсюду. Говорю. Объясняю. Но что толку? Господ
и!
Он глядел в огонь, и от печного жара и выпитого пива лицо его стало багровы
м. Судороги в занемевшей ноге поднимались все выше, до самого бедра. Его кл
онило ко сну, и огонь перед глазами отсвечивал зелеными, синими и пламенн
о-желтыми бликами.
Ц Вы Ц единственный, Ц сонно произнес он. Ц Один-единственный…
В этом городе он уже не был чужим. Теперь он знал здесь каждую улицу, кажды
й переулок, каждый забор во всех вытянутых в разные стороны трущобах. Он в
се еще работал в «Солнечном Юге». Осенью балаганы колесили с одного пуст
ыря на другой, не выезжая за городскую черту, пока наконец не обходили вес
ь город. Место действия менялось, но обстановка была все той же: пустырь, о
круженный прогнившими хижинами, где-то по соседству фабрика, хлопкоочис
тка или разливочный заводик. И толпа Ц повсюду одинаковая, по большей ча
сти фабричные рабочие и негры. По вечерам пестрели разноцветные лампочк
и. Деревянные лошадки карусели крутились под звуки механической музыки.
В воздухе носились качели; у барьера вокруг игры в монетки всегда толпил
ся народ. В двух киосках торговали напитками, кроваво-коричневыми котле
тами и конфетами на хлопковом масле.
Его наняли машинистом, но постепенно круг его обязанностей расширялся. О
товсюду сквозь общий гомон доносились его грубые окрики, он беспрерывно
маячил на ярмарочной площадке, появляясь то здесь, то там. На лбу его блест
ел пот, а усы были пропитаны пивом. По субботам ему полагалось следить за п
орядком. Его приземистое, мускулистое тело пробивалось сквозь толпу с ож
есточенной энергией. Только в глазах не видно было той ярости, которая, ка
залось, пронизывала все его существо. Широко смотрящие из-под тяжелого л
ба и насупленных бровей, они словно ничего не видели вокруг, были такими о
трешенными.
Домой он возвращался между двенадцатью и часом ночи. Дом, где он жил, был р
азгорожен на четыре комнаты Ц каждый жилец платил по полтора доллара. С
зади, во дворе, помещался сортир, а на веранде Ц водоразборный кран. Стены
и пол в комнате издавали кислый запах сырости. Окна были завешены закопч
енными дешевыми кружевными занавесками; Выходной костюм он держал в чем
одане, а комбинезон вешал на гвоздь. В комнате не было ни отоплений, ни эле
ктричества. Однако в окно падал свет уличного фонаря, и внутри царил зеле
новатый полумрак. Он зажигал керосиновую лампу возле кровати, только ког
да ему хотелось читать. Едкий запах горящего керосина в нетопленой комна
те вызывал у него тошноту.
Если он оставался дома, он часами беспокойно вышагивал по комнате. Или, си
дя на краю неприбранной кровати, яростно грыз обломанные, грязные ногти.
Во рту оставался горький привкус копоти. Он так остро ощущал свое одиноч
ество, что порой его охватывал ужас. Обычно у него была припасена бутылка
самогона. Он пил его неразбавленным и к утру согревался и отходил душой. В
пять часов заводские сирены оповещали о первой смене. Гудки отдавались п
отерянным, жутковатым эхом, и он не мог заснуть, пока они не отзвучат.
Но чаще всего он дома не сидел и сразу же выходил на узкие пустые улицы. В п
ервые утренние часы небо еще было черным и звезды Ц неподвижными и ярки
ми. Иногда на фабриках всю ночь шла работа. Из освещенных зданий доносилс
я грохот станков. Он дожидался у ворот ранней смены. На темные улицы высып
али молодые девушки в свитерах и цветастых платьях. Выходили мужчины с о
беденными судками. Некоторые из них, прежде чем пойти домой, подходили к к
афе-вагончику выпить кофе или кока-колы, и Джейк шел с ними. На работе, сред
и фабричного шума, рабочие прекрасно слышали каждое слово, но, выйдя, они п
ервый час словно глохли.
В вагончике Джейк пил кока-колу, приправленную виски, и разглагольствов
ал. Дымно-белый рассвет дышал холодом. С пьяной настойчивостью Джейк вгл
ядывался в желтые, осунувшиеся лица рабочих. Над ним часто подсмеивались
, и тогда он вытягивал свое приземистое тело во весь рост и разговаривал я
звительно, пересыпая речь затейливыми, многосложными словами. Он отстав
лял мизинец руки, державшей стакан, и высокомерно покручивал ус. А если на
д ним продолжали смеяться, то затевал драку, остервенело размахивал тяже
лыми кулачищами и при этом рыдал в голос.
Проведя таким образом утро, он с удовольствием возвращался на работу в с
вое увеселительное заведение. У него становилось легче на душе, когда он
протискивался сквозь людскую толпу. Шум, вонь, соприкосновение с человеч
ескими телами успокаивали его взвинченные нервы.
В городе действовал пуританский закон, запрещавший по воскресным дням в
сякие увеселения. В праздники Джейк вставал рано, вынимал из чемодана ше
рстяной костюм и шел на Главную улицу. Сначала он заходил в «Кафе „Нью-Йор
к“» и покупал много пива. Потом отправлялся к Сингеру. Хотя он уже знал в г
ороде многих по имени и в лицо, единственным другом его был немой. Они безд
ельничали вдвоем в тихой комнате и пили пиво. Джейк разговаривал, и слова
возникали из предрассветных часов, проведенных им на улице или в одиноче
стве дома. Слова складывались, и речь приносила облегчение.

Огонь догорел. Сингер за столом играл сам с собой в дурака. Джейк уснул. Он
проснулся в нервном ознобе и, подняв голову с подушки, поглядел на Сингер
а.
Ц Ну да, Ц произнес он, словно отвечая на чей-то вопрос. Ц Кое-кто из нас
коммунисты. Но далеко не все… Я лично, к примеру, не член коммунистической
партии. Во-первых, за всю мою жизнь я знал только одного коммуниста. По это
й стране можно бродяжничать годами и не встретить ни одного коммуниста.
В здешних краях нет такого заведения, куда можно пойти и сказать, что ты хо
чешь вступить в партию, а если и есть, я ни разу о нем не слышал. Поехать для
этого в Нью-Йорк тоже нельзя. Вот я и говорю, что за всю мою жизнь я знал тол
ько одного члена партии, да и тот был маленький, худосочный трезвенник, у к
оторого воняло изо рта. Мы с ним подрались. Не поймите, что я ставлю в укор к
оммунистам. Мне, пожалуй, надо было с самого начала вступить в коммунисти
ческую партию. Правильно я говорю или нет? Как вы думаете?
Сингер наморщил лоб и задумался. Он достал свой серебряный карандашик и
написал на листке блокнота, что не знает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46