Ну и пусть вечеринка н
е удалась. Теперь уже все. Ничего не поделаешь.
Мик вылезла из канавы. Какие-то ребятишки играли возле горящих плошек. Пл
амя багрово отсвечивало, и вокруг лежали длинные зыбкие тени. Один из мал
ьчишек сходил домой и надел маску, припасенную для Дня всех святых. Вечер
инка продолжалась, только теперь она была другая.
Мик медленно побрела к дому. Проходя мимо ребят, она даже не поглядела в их
сторону, ей не хотелось с ними разговаривать. Гирлянды в прихожей были со
рваны, и дом казался совсем пустым Ц все убежали на улицу. В ванной она сн
яла голубое вечернее платье. Подол был оборван, и она сложила платье так, ч
тобы драного места не было заметно. Тиару из искусственных бриллиантов о
на потеряла. Ее старые шорты и рубашка валялись там, где она их бросила, Ц
на полу. Мик переоделась. Она уже слишком взрослая, чтобы носить шорты. Зав
тра она их не наденет. И вообще больше никогда.
Она вышла на крыльцо. Лицо ее без румян казалось очень белым.
Она сложила у рта руки корабликом и набрала воздуху.
Ц Идите все домой! Дверь заперта! Вечеринка кончилась!

Она снова осталась одна в тихой таинственной ночи. Было еще не поздно: жел
тые квадраты освещенных окон горели вдоль улиц. Она шагала медленно, зас
унув руки в карманы и склонив голову набок. Шла долго, не замечая, куда иде
т.
Потом дома раздвинулись, потянулись сады с высокими деревьями и черным к
устарником. Оглянувшись, она увидела, что стоит возле дома, к которому так
часто ходила этим летом. Ноги сами привели ее сюда. Она подождала, провери
ла, не видит ли ее кто-нибудь. Потом прошла через сад.
Радио, как всегда, было включено. Минутку она постояла возле окна, загляды
вая в комнату. Лысый мужчина и седая дама играли за столом в карты. Мик сел
а на землю. Это было ее любимое потайное место. Со всех сторон ее вплотную
обступали густые кедры, скрывая от посторонних глаз. По радио ничего хор
ошего не передавали: кто-то пел популярные песенки Ц всегда с одним и те
м же концом. На душе у нее стало как-то тоскливо. Она пошарила в карманах. Та
м был изюм, конский каштан, нитка бус, но нашлась и одна сигарета и спички. О
на закурила и обняла колени руками. На душе было до того пусто Ц ни мысли,
ни чувства.
За одной передачей следовала другая, и все Ц полная мура. Впрочем, ее это
даже не огорчало. Она выкурила сигарету и нарвала пучок травинок. Немног
о погодя заговорил новый диктор. Он сказал что-то про Бетховена. В библиот
еке она читала про этого Бетховена. Он был немец, как и Моцарт. Когда он жил,
он разговаривал на иностранном языке и жил на чужбине, как хотелось бы и е
й. Диктор объявил, что сейчас сыграют его Третью симфонию. Она слушала дик
тора вполуха, ей хотелось пойти побродить и не очень было интересно, что т
ам играют. Но тут зазвучала музыка. Мик подняла голову, и ее кулак сам собо
й потянулся к горлу.
Откуда она взялась, эта музыка? Минуту начало, раскачиваясь, нащупывало д
орогу. Не то прогулка, не то марш… Словно кто-то вышагивал в темноте ночи. П
о коже у нее прошел озноб, но первая часть жаром опалила ей сердце. Она даж
е не слышала, что звучало потом, и только ждала, застыв с крепко сжатыми ку
лаками. Немного погодя та же музыка началась снова, но жестче и громче. К б
огу она уже отношения не имела. Это было про нее, про Мик Келли, как она снач
ала шла днем, а потом ночью, одна. Под палящим солнцем и в темноте, со всеми с
воими ощущениями и планами. Эта музыка была она сама, просто она сама.
Она не могла как следует вникнуть в то, что слышит. Музыка бурлила у нее вн
утри. Как быть? Удерживать отдельные замечательные куски и повторять их,
чтобы потом не забыть, или дать себе волю и слушать все подряд, не задумыва
ясь и не стараясь запомнить? Господи! Весь мир был этой музыкой, а она не мо
гла в нее толком вслушаться. Наконец вступление повторилось снова, тепер
ь все инструменты обрушились вместе на каждую ноту, как железный кулак, б
ьющий по сердцу. И первая часть кончилась.
Сколько длилась эта музыка? Долго или нет? Может, время и продолжало идти,
но при чем тут оно, когда такая музыка? Мик сидела, крепко обхватив руками
ноги, больно вцепившись зубами в свое солоноватое колено. Может, она слуш
ала всего пять минут, а может, полночи. Вторая часть была окрашена в черное
Ц медленный марш. Не грустный, а такой, словно весь мир Ц мертвый и черны
й, и даже бесполезно вспоминать, каким он был прежде. Один из инструментов
, похожий на рожок, вел печальную прозрачную мелодию. Потом музыка выплес
нулась гневом и скрытым клокотанием. А потом снова зазвучал черный марш.

Но, пожалуй, музыка последней части симфонии ей нравилась больше всего
Ц радостная, словно самые великие люди на земле бегали и прыгали, весели
лись и смеялись. От такой замечательной музыки больнее всего. Весь мир пр
евращается в эту симфонию, и никаких сил не хватает слушать.
Все кончилось, а она все сидела как каменная, обхватив колени руками. Нача
лась другая передача, и она заткнула пальцами уши. Музыка оставила внутр
и только вот эту нестерпимую боль и оцепенение. Она не могла припомнить н
и одного места из симфонии, даже последних нот. Старалась вспомнить, но не
слышала ни единого звука. Теперь, когда все кончилось, осталось только ее
сердце, дрожащее как заяц, и эта ужасная боль.
Радио и свет в доме выключили. Ночь была очень темная. Вдруг Мик заколотил
а себя кулаками по бедру. Она била изо всех сил по одному и тому же месту, по
ка слезы не потекли у нее из глаз. Но этого ей было мало. Под кустом был расс
ыпан острый щебень. Она схватила горсть камней и стала царапать ими ногу,
пока не почувствовала на руке кровь. Тогда она легла навзничь и стала смо
треть в ночное небо. Теперь, когда нога горела от боли, ей стало легче. Она д
олго так лежала на мокрой траве и постепенно стала дышать медленнее и св
ободнее.
Как же могли ученые, глядя на небо, сразу не понять, что земля круглая? Небо
было выгнутым, как внутренность огромного стеклянного шара, темно-темно
-синим со сверкающими брызгами звезд. Ночь была беззвучна. Пахло нагреты
ми за день кедрами. Она и не пыталась думать о музыке, когда та вернулась к
ней. Первая часть возникла в ее мозгу такой, как она была сыграна. Она слуш
ала ее спокойно, вдумчиво и разбирала ноты в уме, как задачу по геометрии,
чтобы получше запомнить. Очертания звуков были ей так ясны, что теперь он
а не могла их забыть.
Ей стало легко. Она прошептала вслух: «Прости меня, боже, ибо не ведаю, что т
ворю». Почему ей пришли в голову эти слова? Кто же теперь не знает, что ника
кого бога на самом деле нет? Когда она думала о том, как раньше представлял
а себе бога, перед ее глазами почему-то сразу возникал мистер Сингер, обер
нутый в длинную белую простыню. Бог молчит Ц может, потому он ей таким пр
едставлялся? Она снова повторила, будто обращая слова к мистеру Сингеру:
«Прости меня, боже, ибо не ведаю, что творю».
Эта часть музыки была красивой и ясной. Она теперь смогла бы ее спеть. Быть
может, позже, как-нибудь утром, как только она проснется, к ней вернется и о
стальная музыка. Если когда-нибудь она снова услышит симфонию, к тому, что
она знает, прибавятся и другие части. А если ей удастся услышать ее еще ра
за четыре, хотя бы только четыре, она будет знать ее всю наизусть. Может бы
ть.
Она снова прослушала вступление. Потом звуки потекли медленнее, едва слы
шно, словно она постепенно погружалась в темную землю.
Мик, вздрогнув, очнулась. Ей стало зябко, и перед пробуждением ей снилось,
что Этта Келли сдернула с нее все одеяло.
«Отдай одеяло», Ц пробормотала она. Потом открыла глаза. Небо совсем поч
ернело, и звезды пропали. Трава была мокрая. Мик поспешно поднялась Ц пап
а будет беспокоиться. Тут она вспомнила музыку. Сколько сейчас времени
Ц двенадцать или три, Ц она не знала и поэтому опрометью кинулась домой
. В воздухе стоял запах осени. Быстрая, громкая музыка звучала у нее в голо
ве, и она все быстрее и быстрее бежала по улицам к дому.

2

К началу октября дни поголубели и стали прохладнее. Биф Бреннон сменил л
егкие брюки из рогожки на темно-серые из саржи. За стойкой кафе он постави
л машину, которая варила шоколад. Мик была неравнодушна к горячему шокол
аду и три-четыре раза в неделю заходила выпить чашечку. Хозяин брал с Мик
пять центов вместо десяти и хотел бы вообще поить ее даром. Он смотрел на н
ее, когда она пила шоколад, с волнением и грустью. Его так и тянуло дотрону
ться до ее выгоревших, спутанных волос, но не так, как он раньше трогал жен
щин. Говоря с ней, он ощущал какую-то неловкость и сам слышал, что в голосе е
го звучит непривычная хрипота.
У него было много забот. Во-первых, Алиса чувствовала себя неважно. Она, ка
к всегда, работала внизу с семи утра до десяти вечера, но двигалась медлен
но, и под глазами у нее лежали темные тени. Недомогание ее прежде всего ска
зывалось на работе. Как-то раз в воскресенье, печатая меню на машинке, она
пометила цену на блюдо с цыпленком по-королевски в двадцать центов вмес
то пятидесяти и обнаружила свою ошибку, только когда несколько клиентов
, заказавших это блюдо, стали расплачиваться. В другой раз она разменяла д
есять долларов двумя пятерками и тремя долларовыми бумажками. Биф подол
гу стоял и глядел на нее, задумчиво потирая нос, полуприкрыв глаза.
Они друг с другом этого не обсуждали. Ночью, пока Алиса спала, он работал в
низу, а утром она управлялась в ресторане одна. Когда они работали вдвоем,
он обычно стоял за кассой и присматривал за кухней и столиками. Разговар
ивали они только по делу, но Биф все время следил за ней с растерянным выра
жением лица.
Днем восьмого октября из комнаты, где они спали, раздался крик. Биф побежа
л наверх. Через час Алису увезли в больницу, и доктор вырезал у нее опухоль
величиной почти с новорожденного младенца. А еще через час Алиса умерла.

Биф сидел возле ее койки в больнице как оглушенный. Она умерла при нем. Гла
за у нее сначала были одурелые, затуманенные от эфира, а потом вдруг остек
ленели. Сестра и врач вышли из комнаты. Он продолжал вглядываться в ее лиц
о. Если не считать синеватой бледности, оно мало изменилось. Он замечал ма
лейшие подробности, словно не видел этого лица ежедневно в течение двадц
ати одного года. И вот когда он так сидел, перед глазами его постепенно воз
никала картина, которую он рисовал себе уже много лет.
Холодный зеленый океан и горячая, золотая полоска песка. У шелковистой б
ахромы пены играют малыши. Крепенькая загорелая девочка, худые голые мал
ьчишки и стайка подростков бегают и перекликаются нежными, тонкими голо
сами. Тут дети, которых он знает, Ц Мик и его племянница Бэби, Ц но есть и ч
ужие детские лица, которых никто никогда не видел. Биф опустил голову.
Он долго сидел, а потом поднялся со стула и встал посреди комнаты. Было слы
шно, как его свояченица Люсиль шагает по приемной за дверью. Тучная пчела
ползла по крышке тумбочки, и Биф, ловко поймав ее в горсть, выкинул в откры
тое окно. Он еще раз взглянул на мертвое лицо, а потом чинно, уже как вдовец,
отворил дверь в больничный коридор.
На другой день около полудня он сидел наверху в комнате и шил. Почему? Поче
му даже тогда, когда по-настоящему любишь, тот, кто остается в живых, редко
кончает самоубийством, чтобы последовать за тем, кого любил? Только пото
му, что живые должны хоронить своих мертвецов? Из-за того положенного рит
уала, который надо выполнить после смерти близкого человека? Потому ли, ч
то тот, кто остается в живых, словно поднимается на какое-то время на сцен
у, где каждая секунда превращается в вечность и куда обращены взгляды мн
ожества зрителей? Потому, что он еще должен выполнить какую-то свою обяза
нность? А может, если между людьми была любовь, овдовевший должен остатьс
я, дабы воскресить любимого, и тот, кто ушел, тогда вовсе не умер, а, наоборот
, только растет и возникает вновь в душе живущего? Почему?
Биф низко склонился над своим шитьем, размышляя о самых разных вещах. Он ш
ил умело, кончики пальцев у него так загрубели, что ему не нужен был наперс
ток. Траурные повязки уже были нашиты на рукава двух серых костюмов, и теп
ерь он заканчивал третью.
День выдался солнечный, жаркий, и первые сухие листья ранней осени шурша
ли под ногами. Он вышел из дому слишком рано. Минуты тянулись медленно. Впе
реди ему было суждено бесконечное безделье. Он запер дверь ресторана и п
овесил на нее снаружи венок белых лилий. Прежде всего он пошел в похоронн
ое бюро и внимательно осмотрел весь ассортимент гробов. Он щупал материа
л обивки и пробовал, крепка ли рама.
Ц Как называется креп вот на этом Ц жоржет?
Гробовщик отвечал на его вопросы елейным, заискивающим тоном.
Ц А какой процент в вашем деле кремаций?
Выйдя снова на улицу, Биф двинулся размеренным шагом. С запада дул теплый
ветер, и солнце ярко светило. Часы у него остановились, и поэтому он сверну
л на улицу, где Уилбер Келли недавно повесил вывеску, что чинит часы. Келли
сидел за верстаком в заплатанном купальном халате. Его мастерская была
в то же время и спальней, а ребенок, которого Мик вечно таскала за собой в п
овозочке, тихонько сидел на коврике посреди пола.
Минуты текли так медленно, что времени хватало и на созерцание, и на рассп
росы. Он попросил Келли объяснить, для чего применяют в часах драгоценны
е камни. Заметил, как деформирует правый глаз Келли монокль часовщика. Он
и поговорили о Чемберлене и Мюнхенском пакте. А потом, так как время все ещ
е было раннее, Биф решил подняться наверх, в комнату немого.
Сингер одевался, собираясь на работу. Прошлой ночью от него пришло письм
о с выражением соболезнования. На похоронах он должен будет нести гроб. Б
иф сел на кровать, и они выкурили по сигарете. Сингер поглядывал на него св
оими зелеными, внимательными глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46