Ты все еще думаешь, что Земля единственная среди
миллиардов звезд несет на себе живую материю. Твое поведение
определяется событиями, о которых ты ничего не знаешь, которых
ты боишься и которые ложно истолковываешь. Существует пси-
хическая деятельность, простирающаяся гораздо дальше пределов
твоего сознания. Твое неосознанное - как кантовская <вещь в
себе>: его никогда нельзя постичь до конца, так как оно позволяет
познать себя только в своих проявлениях. Это чувствовал ибсе-
новский Пер Гюнт, восклицая:
<Ни назад, ни вперед - никуда не могу,
словно я в заколдованном замкнут кругу;
никуда не пройду, будто стены растут
из земли.
И повсюду она: под ногами, вблизи
и вдали.
Покажись! Назови свое имя!>
Имя той, к кому он взывает, - <Большая Кривая>. Я вновь
и вновь перечитывал <Пер Гюнт>, прочитал и немало интер-
претаций этой пьесы.
37
Аффективное неприятие фрейдовской теории неосознанного
основывалось не только на традиционном отрицании новых
великих идей. Человеку необходимо жить и удовлетворять свои
как материальные, так и психологические потребности в об-
ществе, которое, следуя предписанному пути, стремится к со-
хранению. Таково требование повседневной жизни. Отклонение
от известного, привычного, от накатанного пути может означать
смуту и гибель. Отсюда по меньшей мере понятен страх людей
перед всем неопределенным, беспочвенным, космическим. Тот,
кто отклоняется от этого, легко становится Пером Гюнтом,
фантазером, душевнобольным. Мне казалось, что Пер Гюнт
хотел раскрыть великую тайну, не имея для этого достаточных
сил.
Его история есть история человека, который, вооружившись
недостаточными средствами, выпрыгнул из марширующих рядов
людей. Его не понимают. Его высмеивают, если он безвреден,
и пытаются уничтожить, если он оказывается сильным. Если
Пер Гюнт не понимает бесконечности, в которую вводят его
мысли и дела, он гибнет по собственной вине. Когда я прочитал
и понял <Пер Гюнт>, когда я познакомился и постиг учение
Фрейда, все вокруг меня закружилось и заколебалось. Я сам
был подобен Перу Гюнту. В его судьбе я чувствовал наиболее
вероятный результат, которым должна закончиться попытка вы-
скочить из сомкнутых маршевых колонн приверженцев при-
знанной науки и обычного мышления. Если Фрейд был прав,
формулируя учение о бессознательном, - а в его правоте я не
сомневался, - то это значит, что им была осмыслена внут-
ренняя, духовная бесконечность. Человек превратился в червячка,
подхваченного потоком собственных переживаний. Все это
я ощущал смутно и никак уж не <научно>. Если рассматривать
научную теорию с точки зрения живой жизни, то она пред-
ставляет собой искусственный опорный пункт в хаосе явлений.
Поэтому она имеет ценность в качестве душевной защиты.
Утонуть в этом хаосе не грозит тем, кто зарегистрировал,
точно классифицировал и тем самым, как им кажется, понял
явления. Таким образом можно даже несколько продвинуться
вперед в преодолении хаоса. Но это мало утешало меня. На
протяжении последних двадцати лет мне приходилось все время
бороться, разграничивая материал моей научной работы, в ко-
тором мне предстояло разбираться, и бесконечность живой жиз-
ни. При любой обстоятельной работе на заднем плане этого
процесса можно обнаружить ощущение, которое испытывает
червячок, находящийся в космосе. Человеку, летящему в само-
лете на высоте 1000 м над шоссе, будет казаться, что автомобили
всего-навсего ползут. За годы, прошедшие после первой встречи
с Фрейдом, я изучил астрономию, учение об электричестве,
38
квантовую теорию Планка и теорию относительности Эйнш-
тейна. Имена Бора и Гейзенберга приобрели живое содержание.
Подобие законов, управляющих движением мира электронов,
тем, которые управляют миром планетных систем, было для
меня чем-то большим, нежели только научным выводом.
Как бы научно все это ни звучало, ни на минуту нельзя
было избавиться от ощущения космоса. Фантазия, заставляющая
вообразить себя одиноко парящим во Вселенной, - это нечто
большее, чем просто фантазия, заложенная еще в материнской
утробе. Ползущие автомобили и кружащиеся электроны пред-
ставляются как нечто очень маленькое. Я знал, что пережи-
вания душевнобольных развиваются, в принципе, в этом на-
правлении. Психоанализ утверждал, что подсознание душев-
нобольных захлестывает систему сознания. Из-за этого утра-
чивается как преграда хаосу в собственном подсознании, так
и способность проверки реальности по отношению к внешнему
миру. С фантазии шизофреников о гибели мира начинается
собственный душевный крах этих людей.
Меня глубоко тронула серьезность, с которой Фрейд пытался
понять душевнобольных. Он возвышался как исполин над мне-
ниями психиатров старой школы о душевных заболеваниях,
исполненными мелкобуржуазного превосходства. Но в этом-то
и заключалась его <аномалия>. Познакомившись перед сдачей
экзамена на степень доктора со схемой вопросов, предлагав-
шихся душевнобольному, я написал небольшую пьесу, в которой
изобразил отчаяние такого человека, не справляющегося с силь-
ным переживанием, добивающегося помощи и ищущего яс-
ности. Стоит подумать только о кататонических стереотипах,
когда, например, палец постоянно прижимают ко лбу, точно
размышляя. Стоит подумать только о глубоком, отсутствующем,
ищущем и блуждающем где-то далеко взгляде и выражении
лица душевнобольных. Психиатр же спрашивал этих людей:
<Сколько Вам лет?>, <Как Вас зовут?>, <В чем различие между
ребенком и карликом?> Он констатировал дезориентирован-
ность, расщепление сознания и манию величия, и делу конец!
В венской больнице <Штайнхоф> находились около 20 тысяч
таких пациентов. Каждый из них пережил крушение своего
мира и, чтобы продержаться, создал новый, иллюзорный мир,
в котором он мог существовать.
Осознав это, я очень хорошо понял воззрение Фрейда, со-
гласно которому бред является, собственно, попыткой рекон-
струкции утраченного <Я>. Но подход Фрейда не полностью
удовлетворял меня. С моей точки зрения, его учение о ши-
зофрении слишком рано застряло на констатации обратной
связи этого заболевания с аутоэротической регрессией. Фрейд
полагал, что фиксация душевного развития маленького ребенка
39
в первично-нарциссистском периоде формирует предрасполо-
жение к душевному заболеванию. Я считал такую позицию
верной, но не исчерпывающей. Она была как бы неосязаемой.
Мне казалось, что общность между младенцем, обращенным
в себя, и взрослым шизофреником заключалась в способе вос-
приятия ими окружающего мира. Окружающий мир с бесконечно
большим числом раздражителей не может быть для новорож-
денного ничем иным, кроме хаоса, с которым созвучно ощу-
щение собственного тела. <Я> и мир в соответствии с этим
восприятием образуют единство. Я думал, что поначалу душев-
ный аппарат отличает приятные раздражители от неприятных.
Все приятное входит в расширенное <Я>, все неприятное -
в <не-Я>. Со временем это состояние изменяется. Локализи-
рованные в окружающем мире фрагменты ощущения <Я> пере-
мещаются в <Я> как таковое. Точно так же приятные фрагменты
окружающего мира, например сосок материнской груди, осоз-
наются как часть внешнего мира. Так собственное <Я> по-
степенно <вылущивается> из хаоса внутренних и внешних пере-
живаний и начинает чувствовать границу между собой и внеш-
ним миром. Если же в ходе этого процесса высвобождения
ребенок испытает тяжелый шок, то границы.с миром останутся
размытыми, будут восприниматься неясно или нечетко (<Ин-
стинктивный характер>, гл. IV). Впечатления от внешнего мира
могут восприниматься как внутренние переживания, или, на-
оборот, внутренние телесные ощущения могут переживаться как
воздействие внешнего мира.
В первом случае дело доходит до меланхолических упреков
в свой адрес, которые повторяют когда-то действительно ус-
лышанные реальные предостережения. Во втором случае боль-
ному кажется, что его электризует некий тайный враг, тогда
как он лишь воспринимает свои вегетативные нарушения. В то
время я ничего не знал о подлинности телесных ощущений
душевнобольных и пытался только установить соотношение
между переживанием своего <Я> и восприятием окружающего
мира. Именно здесь и формировался подход к моему после-
дующему убеждению в том, что потеря чувства реальности,
обусловленное шизофренией, начинается с ложного толкования из-
менений в собственных органических ощущениях.
Мы все - лишь по-особому организованные электрические
машины, взаимодействующие с космической энергией. К этому
положению я еще вернусь. Во всяком случае, я должен был
предположить наличие созвучия между миром и <Я>. Мне ка-
залось, что по-другому нельзя было выйти из этой ситуации.
Сегодня я знаю, что душевнобольные переживают это созвучие,
не осознавая нашчие границы между <Я> и миром, и что фи-
листеры и понятия не имеют о созвучии, воспринимая лишь
40
свое возлюбленное <Я> как центр мира. Человек, тяжело по-
раженный душевным заболеванием, в человеческом отношении
более ценен, чем мещанин с его национальными идеалами!
Первый по крайней мере чувствовал, что такое космос. Второй
формирует все свои представления о величии вокруг собст-
венного запора и слабеющей потенции.
Пер Гюнт позволил мне осознать все это. Устами Пера
Гюнта великий поэт говорил о своем собственном ощущении
мира и жизни и изобразил трагизм положения человека, воз-
вышающегося над средним уровнем. Такого человека вначале
обычно переполняют фантазии и ощущение собственной силы.
Он мечтатель, бездельник с точки зрения обывателя, так как
его повседневное поведение необычно. Другие, как принято,
идут в школу или на работу и высмеивают мечтателя. Они
сами - Перы Гюнты, только в его негативных проявлениях.
Пер Гюнт чувствует пульс жизни, которая постоянно ускользает
от него. Рамки повседневной жизни узки, она требует четких
поступков. Из страха перед бесконечностью мира человек, жи-
вущий в обыденной реальности, замыкается на узком клочке
земли, стремясь сохранить свою жизнь. Так, в качестве ученого
он всю свою жизнь работает над скромной проблемой. Как
ремесленник, он занимается скромным делом. Такого рода люди
не размышляют о жизни, они идут в контору, на поле, на
фабрику, в канцелярию, к больному или в школу. Они давно
покончили с Пером Гюнтом в своей душе. Жить с ним слишком
тяжело и опасно. Перы Гюнты опасны для душевного покоя.
Иметь с ними дело было бы слишком соблазнительно. Хотя
душа и сохнет, но человек предпочитает сохранять непродук-
тивный <критический рассудок>, определенную идеологию или
фашистское самосознание. Так люди становятся рабами по-
вседневности, представляя при этом, например, собственную
нацию как нордическую, или <чистую>, расу, считая, что <дух>
повелевает телом, а генералы якобы защищают <честь>. И их,
конечно, не распирает, как Пера Гюнта, чувство силы и те-
лесной радости. А есть люди, знающие о душевном складе
Слоненка - персонажа сказок Киплинга. Он убежал от матери,
пришел на берег реки и встретил там Крокодила. Слоненок
был слишком любопытен и жизнерадостен. Крокодил схватил
его за нос, тогда еще очень короткий, - у слонов еще не
было длинного хобота. Слоненок защищался изо всех сил. Он
упирался обеими передними ногами, а Крокодил все тащил
и тащил. Слоненок все упирался и упирался, и нос становился
все длиннее. После того как нос стал совсем длинным, Кро-
кодил отпустил Слоненка, но тот закричал в отчаянии: <Это
слишком для Слоненка!> Он стыдился длинного носа. Таково
наказание за сумасбродство и непослушание. Так у слонов и
41
появился хобот. Лучше быть заносчивым, тогда и будешь пра-
вым! Пер Гюнт со своим сумасбродством уж конечно свернет
шею. Но это и предсказывали! Всяк сверчок знай свой шесток!
Мир злобен, иначе не было бы Перов Гюнтов. А о том, чтобы
Пер Гюнт свернул себе шею, несомненно, позаботятся. Он
бросается вперед, но его дергают назад - как цепного кобеля,
которому захотелось последовать за пробегающей мимо сукой.
Он покидает мать и девушку, на которой должен жениться.
Совесть Пера нечиста, и он попадает в заманчивые и опасные
места - владения дьявола. Он становится зверем, получает
хвост, но, сделав еще одно отчаянное усилие, ускользает от
опасности. Он верен своим идеалам, но мир знает только дело
и наживу, а все остальное - странные капризы. Он хочет за-
воевать мир, но мир не хочет покоряться. Миром надо ов-
ладевать. Он слишком сложен, слишком жесток. Идеалы в этом
мире существуют только для <глупцов>. Для овладения миром
нужно знание, гораздо более глубокое и мощное, чем то, ко-
торым обладает Пер Гюнт. Но он лишь мечтатель, не на-
учившийся ничему путному. Он хочет изменить мир и носит
его в себе. Он мечтает о большой любви к своей женщине,
своей девушке, которая для него и мать, и товарищ, и воз-
любленная, которая родит ему детей. Но Сольвейг как женщина
неприкосновенна, а мать бранит его, хотя и с любовью. По
ее мнению, он слишком уж похож на своего сумасбродного
отца. Другая же, Анитра, вообще не что иное, как подлая
девка! Где женщина, которую можно любить, которая соот-
ветствует его мечтам? Чтобы достичь того, чего хочет Пер
Гюнт, надо быть Брандом. Но Бранд не обладает достаточной
фантазией. Он наделен лишь силой и не чувствует жизнь. Такое
распределение слишком глупо! И вот Пер Гюнт оказывается
среди капиталистов и в полном соответствии с правилами игры
теряет свое состояние: ведь те, с кем он имеет дело, - на-
живалы, движимые соображениями реальной политики, а не
мечтатели. Они лучше понимают в деле и не являются ди-
летантами в нем, подобно Перу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53