Прижимая фартук к лицу, я вышла во двор. Вначале надо было что-то сделать с раной, а уже потом принести и нагреть воду для стирки. По дороге я встретила Исаака, чернокожего мальчишку лет четырнадцати, который ухаживал за огородом и домашней птицей.
- Доброе утро, Исаак, - сказала я с напускной бодростью. - Как чувствуешь себя сегодня?
- Лучше, мисси.
Мальчик похромал дальше, опираясь вместо костыля на рогатину.
Я посмотрела ему вслед с тяжелым сердцем. Когда я появилась здесь, Исаак был веселым, простосердечным сорванцом, в той, конечно, степени, в какой возможно быть веселым на земле, отмеченной присутствием этого дьявола во плоти - Хеннесси. И вот в один прекрасный день мальчик решил убежать. Хеннесси пустил за ним собак. Когда хозяин и раб вернулись в усадьбу, ребенок уже был калекой. Хеннесси сказал, что это сделали собаки, но Исаак рассказал рабам, что хозяин сам, в наказание за побег, разрезал ахиллово сухожилие мальчика, и теперь ступня заворачивалась внутрь. Исааку больше никогда не убежать, это верно.
Вначале рабы не знали, как со мной обращаться. Они-то понимали, что перед ними белая женщина. И все же я была такой же рабыней Хеннесси, как и любой из них. Мы терпели те же обиды и надругательства, и никто, смею предположить, не завидовал тому, что хозяин приходит ко мне каждую ночь.
Хеннесси пытался получить доход от земли, скупой и непригодной к земледелию. У него не было денег на такую роскошь, как ботинки для рабочих зимой, или на что-то хоть отдаленно напоминающее постель.
Вдали послышался выстрел. Хеннесси, очевидно, пристрелил мула.
Большинство женщин были хронически больны, а мужчины измождены до дистрофии; у детей животы раздувались от голода. Хозяин нещадно бил рабов, когда они, по его мнению, недостаточно усердно работали, а однажды он привязал человека к столбу под палящим солнцем и держал его там без воды и пищи. Я хотела принести несчастному немного воды, но Хеннесси сбил меня с ног одним ударом своей здоровенной ручищи. Должно быть, если бы он сжал пальцы в кулак, он раздробил бы мне челюсть.
Я выглядела столь же жалко, как и остальные. Ногти мои были обломаны, а руки и ноги огрубели, покрылись мозолями и коростой. Грязь так въелась в них, что, сколько ни мой, я все равно не смогла бы отмыть их добела. На голове я носила платок, как и другие женщины-рабыни, чтобы волосы не мешали работать. Я часто думала о сытой, привольной жизни в «Ля Рев», о тучных полях поместья, таких красивых, в особенности во время сбора урожая. Я вспоминала огромные горы белого хлопка, густые заросли табака. Здешние поля казались мне жалкой насмешкой над адским трудом.
Хеннесси заявил, что я должна научиться готовить, чтобы хозяйка работала в поле. Я воровала пищу и отправляла ее в бараки. До сих пор меня не поймали, хотя Хеннесси тщательно следил за припасами и держал их на замке.
Покончив со стиркой и повесив белье, я начала готовить обед. Я разожгла печь и поставила хлеб, который успела замесить утром. На минуту я задержалась у окна. Вдали синели горы, те самые, с которых я спускалась, чтобы прийти сюда вместе со своим новым хозяином. Я ни разу так и не назвала его «господин» и, обращаясь к нему, не стеснялась в выражениях.
Горы в сине-зеленой дымке казались подножием какой-то сказочной небесной страны. Такие далекие, такие недоступные, как мираж. И если умирающий от жажды в пустыне грезит оазисом с чистым ручьем, я представляла то поднебесное царство землей обетованной, чем-то очень похожей на мою далекую и прекрасную родину, - землей, где не было рабства, обид, унижений и голода. Я страстно мечтала убежать прочь от этой несносной жизни. Если бы только представился случай… Но мой тюремщик не спускал с меня глаз в течение дня и ночью ни разу не забыл навестить.
Я увидела, как с холма бегут девочки, обе в слезах. За ними шел Эдвард Хеннесси с женой на руках. Ее голова безжизненно свисала, и даже издалека была заметна синеватая бледность лица. Я выбежала во двор.
- Мама умерла, мама умерла, - зарыдали девочки, цепляясь за мою юбку.
- Сейчас же идите в дом, девочки, - приказала я, - и приготовьте маме постель.
Они послушно побежали в дом.
- Что случилось? - спросила я Хеннесси, пытаясь нащупать у Марты пульс.
- Упала в обморок, только и всего, - пробурчал он. - Ни к чему вся эта суета. До смерти ей еще далеко.
Следом за хозяином я прошла в ее комнату. Хеннесси небрежно положил жену на кровать. Я отправила девочек за теплой водой и чистой тряпкой, а когда они вернулись, велела им ждать за дверью. Затем я раздела лежавшую без сознания Марту и смыла с ее лица и рук грязь. Хеннесси молча наблюдал за мной с порога.
- Ничего с ней не станется, - грубо заявил он. - Позаботься лучше об обеде. Иди на кухню.
- Нет, - резко ответила я, - я не брошу ее. Ты сам прекрасно можешь управиться с обедом. Или поищи замену павшему мулу.
- Может быть, ты займешь место мула в упряжке? - ухмыльнулся Хеннесси.
Не обращая внимания на обычную грубость хозяина, я похлопала Марту по щекам. Женщина слабо застонала. Я помогла ей сесть и поднесла к губам стакан воды. Она поперхнулась и снова упала на подушки. За моей спиной хлопнула дверь. Я обернулась. Хозяин вышел из спальни.
- Выпейте, - настаивала я. - Прошу вас, попытайтесь. Все будет хорошо, он ушел.
Марта облизнула губы и хрипло пробормотала:
- Нет, оставьте меня. Уходите, я не хочу, чтобы вы были здесь.
Я, однако, продолжала настаивать, и Марта сделала глоток.
- Что случилось? - тихо спросила она. - Я чувствую себя ужасно.
- Вы упали в обморок.
- Ах, теперь вспомнила. Я почувствовала внезапную тошноту, а потом… все во мне перевернулось. Это… это от жары.
- Не от жары, - не церемонясь, возразила я. - Вы беременны, разве не так?
Марта закрыла глаза и глубоко вздохнула.
- Вам нельзя работать как вол в таком положении!
- А разве у меня есть выбор? - с горечью откликнулась Марта. - Да мне, честно говоря, все равно. Умру, и хорошо.
- Не говорите так, - возмутилась я. - Вы хотите подарить ему счастье увидеть вас в могиле? Вы же знаете, он лишь порадуется, что добился своего. Подумайте о детях, если не хотите думать о себе. И о младенце, которого носите. Какой у вас срок?
Марта заплакала и засмеялась одновременно.
- Пять месяцев. Вы, наверное, думаете, что я запоздала с обмороками?
- Я думаю, что вам пора прекратить над собой издеваться. Он знает?
- А вы как считаете?
Я попыталась протереть влажной салфеткой ее лицо, но она отвела мою руку.
- Он не смотрит на меня с тех пор, как привез вас сюда. Я, наверное, должна быть вам за это благодарно, но… нет. Уходите и оставьте меня одну.
Я накрыла стол для Хеннесси и его дочерей. Девочки убедились, что мать жива и «всего лишь перегрелась на солнце», как им сообщили. Сегодня они казались еще несчастнее, чем обычно. Тщедушные создания клевали, как птички. Я не могла спокойно смотреть на них. Ненормально, противоестественно для детей быть такими тихими и печальными. Зато Хеннесси, казалось, был ничуть не встревожен болезнью жены. Не знаю, ненавидела ли я его когда-нибудь сильнее, чем тогда.
Ночью он, как обычно, пришел ко мне в комнату. Я принимала его без сопротивления после того, как однажды он избил меня до полуобморочного состояния, а потом все равно использовал. На этот раз он быстро закончил и вскоре, отвернувшись к стене, захрапел. Я отодвинулась, насколько позволяла постель. Его жена не смела протестовать. В первый же день, когда она вздумала поспорить, он наставил ей синяки под каждым глазом, и она знала, что стоит ей открыть рот еще раз, он отделает ее еще крепче. Я думала о ребенке, которого Марта носила под сердцем. Как отреагирует это чудовище, когда узнает? Обычно ребенок сплачивает семью, заставляет вспомнить о, быть может, утраченных чувствах, но Эдвард Хеннесси был выродком. Для него еще один ребенок - это еще один рот, который нужно кормить, и еще одна душа, которую можно терзать.
Я закрыла уши, чтобы не слышать его омерзительного храпа. Нет, я не могу остаться, я должна уйти, и как можно быстрее.
На следующий день Хеннесси объявил, что собирается в Хендерсон, деревушку в пятнадцати милях от фермы, чтобы купить нового мула. Вернуться он должен был через сутки. Наконец мои мольбы были услышаны. Сразу после его отъезда я сказала Марте, что ее муж велел мне заменить ее в поле. Миссис Хеннесси все еще чувствовала себя больной и с удовольствием воспользовалась возможностью провести день в постели. Я быстро собралась: сверток с едой, нож и одеяло. Около восьми утра я уже готова была пуститься в путь. На ферме было тихо. Рабы уже два часа как работали, девочки играли в комнате матери.
Я шла быстрым шагом весь день, останавливаясь только для того, чтобы поесть и немного передохнуть. Сейчас я была рада тому, что на ступнях у меня наросли толстые мозоли: земля была довольно каменистой, и раньше я ни за что бы не прошла весь этот путь, не изранив в кровь подошвы. Я знала, что Хеннесси пустит по следу собак, и поэтому старалась идти вдоль русла ручья, чтобы сбить запах. Я слышала об этом приеме от рабов, вскоре после того как поймали Исаака. Исаак пользовался этим приемом, и тем не менее его поймали. Я старалась не думать ни об Исааке, ни о собаках. Безобразное жестокое лицо Эдварда Хеннесси стояло передо мной весь день, подгоняя меня, когда наваливалась усталость.
Я шла на юг, в направлении Луизианы. Я не имела ни малейшего представления о географии этой части континента. Знала только, что местность здесь камениста и покрыта лесами и что мне, возможно, придется идти не один день, пока я набреду на жилье. Я придумала, как я объясню, почему у меня такой измученный вид: будто мы с семьей, мужем и ребенком, ехали на Запад, но на нас напали разбойники, которые украли все наше имущество, убили мужа и ребенка, а меня бросили умирать. Я надеялась убить сразу двух зайцев: возбудить в людях сочувствие и жалость и отмести от себя всяческие подозрения. Тогда едва ли кто-нибудь подумает, что перед ними не жертва разбойников, а беглая рабыня.
Собак я услышала перед наступлением сумерек. Вначале я не поверила своим ушам. Я замерла, прислушиваясь, и чем отчетливее становились звуки возбужденного лая, тем темнее становилось у меня на душе. Лай звучал для меня как похоронный колокол. Не может быть, чтобы это были собаки Хеннесси, успокаивала я себя. Он должен вернуться только завтра! Но лай приближался. Они хрипели, надрывались… И я побежала. Я бросила мешок, в котором был нож. Поваленные деревья, узловатые корни превратились в моих заклятых врагов, камни осыпались под ногами, я карабкалась на холмы, спотыкалась и скатывалась, а лай между тем все приближался. Я уже слышала хриплый властный голос.
Я поняла: еще немного, и голодные звери раздерут меня на куски. Увидев высокую ель, я с трудом вскарабкалась на нее. Собаки появились словно из-под земли, окружив дерево со всех сторон. Я чувствовала их влажное, учащенное дыхание, лай стоял в ушах сплошным гулом. Я посмотрела вниз: разинутые рты с кроваво-красными языками и острыми белыми зубами; глаза горят голодным огнем. Закричав от страха, я полезла выше. Трудно представить себе смерть страшнее, чем от клыков этих адских созданий.
Тут появился Хеннесси и замахнулся на собак плеткой.
- Слезай, - приказал он. Я покачала головой.
- Вначале пристрели меня, а потом скармливай своим псам.
- Они тебя не съедят, - с довольной улыбкой проговорил Хеннесси. - Они научены загонять добычу, а не есть ее. Слезай оттуда, стерва.
Хеннесси бросил собакам дохлого кролика, припасенного в седельной сумке, и собаки разорвали его в одно мгновение. Мне с трудом верилось, что меня они бы не тронули.
- Слезай, - еще раз позвал Хеннесси. Вцепившись в грубую шершавую кору, я изо всех сил затрясла головой. Я боялась его. Он убьет меня, я знала, что он убьет меня или искалечит, как Исаака.
Хеннесси спешился и подошел к дереву. Очень спокойно он поставил ногу на нижнюю ветку, покачался, проверив ее на прочность, и полез выше. Некоторые ветви обламывались под его тяжестью, но он как-то умудрялся не падать. Он приближался медленно, но неумолимо. Дальше я залезть уже не могла.
Я посмотрела вниз, на его обращенное кверху лицо. Глаза его блестели от возбуждения, он ухмылялся, в уголках рта собралась слюна, совсем как у собак. Он протянул руку и ухватился меня за колено. Я попробовала лягнуть его, но он прочно держал мою ногу. Он потащил меня вниз. Я чувствовала, что медленно, но верно сползаю, и вскоре мы оба тяжело упали на сухую землю под деревом. Он схватил меня молча, зажав огромной ручищей рот, чтобы приглушить мои вопли. Вначале я решила, что он хочет изнасиловать меня, чтобы отпраздновать успешное предприятие, но позже увидела, что в глазах его горела не похоть, а самая настоящая ненависть. Он опустил руку и, когда я снова завопила, ударил меня всерьез. Я провалилась в ночь, и только вкус крови во рту говорил, что я еще жива.
- Стерва, проклятая стерва, - шипел он, поднимая меня на ноги.
Меня качало.
- Почему… ты… не убил… - бормотала я заплетающимся языком.
- Ты удивилась, увидев меня? Мне не пришлось ехать в Хендерсон. Нашелся сосед, готовый продать мне мула. Удача, ничего не скажешь. У тебя не было времени, чтобы уйти далеко. Залезай на лошадь.
- Я…
- Залезай!
Он сгреб меня в охапку и забросил на седло, затем вскарабкался сам и свистом подозвал собак, которые, утолив голод, смотрели на меня уже не так кровожадно.
Дорога назад оказалась на удивление короткой, а ведь мне казалось, что я успела пройти миль сто. На ферму мы приехали, когда почти стемнело. Только здесь, во дворе, я почувствовала, что такое настоящий страх, от которого липким потом покрывается тело. Я знала, что он не оставит мой поступок безнаказанным. Он мог бы избить меня до смерти в лесу, но он этого не сделал. Значит, он готовил что-нибудь похуже.
Хеннесси приказал испуганным рабам развести во дворе костер. Они поспешили выполнить приказание: принесли несколько вязанок хвороста и немного дров. Вскоре в самом сердце поселения запылал высокий костер, осветивший шаткие строения розоватым светом, и длинные уродливые тени легли вокруг построек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65