— Я ему тоже сказал, что земля, мол, свободная. Но Баке подтвердил свое: потом потолкуем.
В разговор вступил Санджар:
— Вот оно что! Это он не зря сказал. Что-нибудь задумал.
— Будто мы его не знаем! — Сары выпростал из-под себя ноги, встал на колени.— Свою, понимаешь, долю хочет получить. Добра выше головы, а ему все мало!
— Ай-ай, Сары, перестань! — остановил его Санджар.— Что ты все спешишь, все торопишься? — Санджар говорил, по обыкновению, медленно и степенно.— Это верно, что муки и толокна у Бая вдоволь, хоть сам он никогда кетменем не махал. И зачем, ежели мы в земле ковыряемся. А как приходит голодная пора да тебе не хватит, к кому пойдешь? К нему. На лето дойных коров у него берем за отработку, зимой убойную скотину для угощения или складчины. Рабочими лошадьми пользуемся, верховыми. Вот он и получает за это свою долю. Глаз разве насытится? Никогда, на то он и глаз. Его только могильной землей насытишь. А время нынче такое, все только и думают, как бы нахапать побольше. Бай в этом ничем от других не отличается. Кто победней, с тех и поборы, дело ясное... Только насчет того, что Асеин сказал, дело неладное. Тут какая-то закавыка. Меня давеча Сатыбий вызывал, спрашивал, какой сей год урожай. Кто же это может знать, кроме бога? Вся наша надежда на его милость, так я ему ответил. Он подумал-подумал и говорит: «Дай бог, чтобы урожай побольше был. Нынче хлеба много понадобится. Старайтесь. Ежели тягло нужно или еще какая помощь, обращайтесь ко мне. Не задаром, само собой разумеется, но приходите, не пожалеете».
— Сатыке такое же говорил и тем, кто по ту сторону Узун-Джала живет. Какая-то хитрость есть, это уж точно,— добавил еще кто-то из гостей.
— А я думаю, в Саты-бие тут все дело,— сказал Сары, на этот раз без всякой горячности.— Бай, он, конечно, Бай и есть, да только не он всему делу голова, а Саты-бий.
Никто ему не возразил, всем было известно, что Саты- бий многое может... почти все! Не говоря уже о Бае, но сам Базаркул у Саты-бия на коротком поводке. Саты-бий следит чутким оком за всем, что происходит в округе, все — плохое и хорошее — у него как на ладони. Базаркул — манап, во всякие мелочи он вникать не станет, а для Саты-бия нет мелочей. Зато и смотрят на него все от мала до велика снизу вверх, боятся его, потому что в его руках настоящая власть.
— Предположим, хитрость есть,— снова заговорил Санд-
жар.— Так ведь о ней Саты-бий с нами советоваться не станет. Конечно, у него тут какая-то своя тайная корысть. Откуда нам про нее знать? А и узнаем, так что мы можем сделать? Чего ради вперед заглядывать, гадать попусту, лучше подождать да приглядеться. Осень придет в свой черед. Поживем — увидим.
С ним тоже молча согласились. В самом деле, скорее всего, прав Санджар: чего ради судить о том, в чем не можешь разобраться. Помешать Саты-бию или Баю осуществить задуманное они все равно не смогли бы. Как говорится, подданный — раб повеления. Один лишь Сары не удержался:
— Ох и мудрец, нашел выход! Правильно, так и делай. Дожидайся осени. Глядишь, Бай и Сатыгбий прямо с тебя и начнут. Поживем — увидим, говоришь. Точно! Вот мы и увидим, сколько мешков у тебя вытряхнут до зернышка!
Санджар не возразил Сары ни единым словом. То ли равнять себя с ним не хотел, то ли нечего ему было возразить, кто знает, однако он промолчал. Молчали и все остальные.
Выпили по чашке-другой шурпы1 и сразу начали вытаскивать из карманов ножи — резать мясо.
— Эй, ребята! — Асеин обернулся.— Воды принесите.
Мээркан загодя нагрела воды. Позвала Кутуйана, который
сидел один неподалеку.
— Кукентай, иди, сынок, полей людям на руки.
Кутуйан тотчас вскочил, взял кумган2 и медный тазик,
перекинул через плечо белое полотенце. Первым в ряду сидел Асеин-ата, держа в руке большой нож с длинной рукоятью.
— Где Казат? — спросил он Кутуйана.
— Говорил, что пойдет на пастбище за Таргылом.
— Куда он так спешил? Выпил бы шурпы сначала... А старуха?
— Она...— Кутуйан левой рукой прикрыл нос и рот, чтобы скрыть улыбку.— Разве бабушка останется? Она спросила Казата, куда он. Он говорит: «За волом». Ну она тоже за ним...
— Вот оно как, ну ладно, делай свое дело.— Асеин вернул мальчику полотенце.— Спасибо, мой хороший.
Кутуйан перешел к Санджару.
— А-а, сирота! Да ты, оказывается, совсем большой стал, воду научился поливать, молодец! — Он протянул руки над тазом.— Бедняжка, ты рано потерял отца. Ну теперь уж ничего, подрос, человеком станешь. Как тебя зовут.
— Кутуйан.— Мальчик подвинул тазик поближе.— Мне дали имя Кутуй, но отец всегда называл меня Кутуйаном.
— Упокой его аллах в раю, это отец хотел приласкать тебя,— негромко проговорил Санджар и принялся мыть руки.
Кутуйан давно уже обратил внимание на этого человека, на его неторопливые жесты, размеренную речь. У него, как видно, мягкий нрав. Кажется, он хорошо знал отца. Может, родственником ему приходится? Санджар понравился мальчугану сразу, но теперь, когда он близко разглядел его изрезанное глубокими и длинными морщинами лицо, натруженные, обтянутые крупными набухшими венами руки, Кутуйану стало жаль старика: наверное, ему жилось труднее, чем Асеину-ата...
Санджар между тем приговаривал:
— Ты хороший мальчик. Не зря тебя отец назвал Кутуйаном. Имя это у киргизов редкое. Желаю тебе стать истинным сыном народа, залогом счастья1. Расти, набирайся разума... Ну, хватит, спасибо, давай полотенце.
Кутуйан, растроганный и благодарный, преклонил перед Санджаром колени.
— Это вам спасибо, ата,— сказал он дрожащим голосом.— Я считаю, что я не сирота, пока есть Асеин-ата, вы и все эти люди. Мы с мамой оба... благодарны вам.
Санджар, широко раскрыв глаза и зажав в руке полотенце, смотрел на мальчугана и не находил слов. Молчали и другие гости — никто не ждал такого от малого ребенка, отец которого к тому же не отличался ни смелостью, ни красноречием. Мээркан еле слышно шептала какие-то заклинания: как бы не сглазили ее сына, как бы не сглазили, тьфу, тьфу...
Асеин улыбнулся в усы.
— Кукентай, ты что замер? Гости ждут...
Угощение было съедено, благодарственная молитва произнесена, гости начали подниматься с мест, и тут явился Казат, ведя за собой Таргыла, за ним плелась старуха. Мээркан поспешила усадить Казата и старуху за еду, пока она еще не остыла.
Утро катилось к полудню.
Асеин надел Таргылу ярмо, впряг вола в плуг. Гости столпились вокруг, смотрели во все глаза, переговаривались. Новенький плуг ослепительно блестел на солнце. Санджар дернул Асеина за полу:
1 Имя Кутуйан, возможно, соотносится с киргизским словом «кут», имеющим в числе других значения «счастье», «амулет».
— Асеке, откуда начинать будешь? Прямо с этого выступа или пониже спустимся?
— Какая разница, начнем с выступа, он ближе.— Асеин взялся за рукоятки плуга, поднял их, потом подал Казату поводок Таргыла.— Погоняй, сынок, давай погоняй к выступу.
— Цоб! — И Казат повел вола.
— Вперед! — крикнул Кутуйан и взмахнул хворостинкой, которую успел где-то подобрать.
Все, в том числе и Мээркан, двинулись следом за плугом. Не видно было только старухи... нет, вон и она спешит сюда же, держа что-то в руке. Асеин только собрался начать первую борозду, как старуха вдруг закричала:
— Э-эй, погодите, родимые! Постойте! — Она ковыляла со всех ног.
Асеин остановился, а с ним и все прочие. Чего это она?
Старуха наконец подошла. Оказалось, что она несет с собой горсть зерна, завязанную в белый платок, и немного масла в щербатой деревянной плошке. Ни на кого не обращая внимания, не отвечая на вопросы, чего она хочет, старуха бормотала что-то себе под нос. Первым делом обмазала маслом лемех плуга, потом рассыпала перед ним по земле зерно. И все что-то бормотала, приговаривала. Слов не разобрать, но теперь и без того было ясно, к чему она все это делает.
Санджар выступил вперед, развел руки ладонями вверх.
— Аминь! Асеин, да будет плодоносен твой плуг, да принесет он тебе хороший урожай... Давай погоняй!
Со всех сторон посыпались пожелания:
— Много хлеба тебе!
— Полный ток зерна!
— Погоняй!
Кутуйан снова замахнулся хворостинкой:
— Но, Таргыл, шагай!
Казат встал перед мордой Таргыла.
— Ну, Кукен, подхлестни-ка его!
— Подхлестни-ка! — повторил вслед за сыном Асеин.— С богом!
Плуг врезался в землю, отвалил на сторону первый пласт жирной земли, еще по-весеннему влажной, и знакомый, близкий сердцу хлебороба запах ударил в ноздри Асеину.
У каждой работы своя, особая красота. Для хлебороба начало всех начал — пахота. С ней связаны надежды на будущее, в ней заложен грядущий урожай: как вспашешь, посеешь
да польешь, так и земля отзовется, отблагодарит тебя за
труд.
«Благословенная, щедрая Мать-Земля! Ты питаешь восемнадцать тысяч видов живых существ. Любя добро, ты скрывала зло, хоронила его в себе. Обращаюсь к тебе с мольбой, Мать-Земля. Смилуйся над сыном и рабом твоим, пощади его, награди. Пожалей моего сироту и его старую бабку, пожалей еще двух осиротевших, дай им их долю»,— обращался в своих мыслях к земле пахарь Асеин, изредка вскидывая взгляд от плуга на ребят, идущих рядом с волом. Изредка — потому что всей душой он был в этой первой борозде, ни о чем другом не помнил.
Соседи шли за ним следом; то и дело кто-то нагибался, поднимал комок земли, разминал в пальцах. Проверяли и глубину вспашки, переговаривались... Впрочем, мало-помалу все отстали, слов уже было не разобрать, только Мээркан и старуха продолжали идти следом.
Незабываемая минута, великое событие. Пахарь ведет первую борозду, и его радость готовы разделить и те, кому не только наяву, но и во сне этой радости не было дано...
Асеин завернул вола и повел борозду в обратную сторону. Его приближение встречали радостными криками и благословениями/ Все видели теперь своими глазами, что значит плуг.
То ли от радости, то ли от волнения Асеин, слушая своих родственников и приятелей, сам потерял дар речи. Не улыбаясь, с серьезным лицом, он обнял одной рукой Казата, другой — Кутуйана, буркнул что-то непонятное себе в бороду и умолк. Радость его была безмерна оттого, что дети находились сейчас возле него —нет для Асеина в мире ничего более драгоценного.
Вперед выступил Санджар.
— Ну как? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Дай мне руку, Асеин, и скажу тебе по чести: верю, что дела твои пойдут теперь на лад. От всей души желаю тебе этого. Нам делить нечего. В беде мы друг другу подмога, всем скопом должны одолевать беду, должны и радость каждого считать своей радостью, испить ее, как пили нынче чай у тебя в доме. А теперь нам пора уходить. Трудись, успеха тебе, до свидания.
— Спасибо, Санджаке. Я вам всем тоже желаю успеха. Идите с богом. Спасибо, что пришли к нам в такой день, не посетуйте на угощенье, малое примите за большое.— Асеин пожал руку Санджару, потом попрощался с остальными.
Санджар, держа в руке свой белый калпак, повернулся к Кутуйану:
— Ну, Кутуйан-мирза, ты не хочешь со мной попрощаться? _
Кутуйан протянул старику маленькую ладошку:
— До свидания, Санджар-ата. Вы очень хороший человек.
Санджар забрал детскую руку в свою большую ладонь, помолчал, потом наклонился и несколько раз поцеловал мальчика.
— Будь здоров, сирота. Будь здоров.
6
Тяжелое то было время для народа, но ведь ему и прежде довелось немало претерпеть от ханов-кровопийц, безжалостных и жестоких. Уцелели киргизы, выжил народ за счет стойкости своей, выносливости, мужества. Недаром считают они своим предком легендарного богатыря Манаса, недаром сложили сказания о девушке-воительнице Джаныл-Мирзе и о многих других героях, боровшихся за свободу и честь народа: о Джаныше, Баише, Эр Табылды, Курманбеке. Существовали ли они на самом деле, все эти богатыри? История ничего не говорит об этом, не сохранилось ни каменных памятников, ни рукописных свидетельств, но одно достоверно — боролся народ, сражался с захватчиками-угнетателями оружием и силой лучших своих сыновей и дочерей. Пришли иные времена — явились новые угнетатели, кокандские датхи-управите- ли, жадные, кичливые и драчливые беки. Они воздвигали крепости на самых больших, оживленных дорогах, и в каждой крепости сидели вооруженные до зубов конники-сарбазы. Много таких крепостей стояло на пограничных с киргизами землях, но мало-помалу появились они и на землях киргизов: Мерке, Аксу, Пишпек, который киргизы называли Бишкеком, Токмак... а там и в горах — Джумгал, Куртка. Кокандцы действовали хитро и осторожно, но бедноте от них сразу пришлось солоно, и обиду свою на притеснителей народ высказывал в песнях.
Удел тяжелый выпал нам, киргизам, Великая беда теснится всюду. В силки попали, скованы железом, И в сорок саженей темницы всюду. Жестоки злодеяния кокандцев, Занесена судьбы десница всюду1.
1 Стихи в тексте романа здесь и дальше переведены А. Кафановым.
)
Еще до того, как лег на киргизов гнет кокандских ханов, пережили они кровавое нашествие джунгарцев, пережили и нападение войска Кенесары, оставлявшего за собой полностью истребленные, испепеленные селения, кровью политые голые поля. Не щадили даже могил: разрывали их, сжигали кости погребенных...
Простому люду не нужны и непонятны были и стремление к власти любой ценой, и высокомерное чванство, и непомерная жадность тупых правителей и их военачальников. Были бы крыша над головой, какое-никакое жилище, свой мирный очаг и свой достаток. Из-за богатства и власти кровь проливать? Это ведь и богу не угодно, как же так? Куда вы стремитесь, рабы божьи, и где остановитесь?
Кокандские управители во имя своих интересов умело разжигали вражду между киргизскими племенами. Раздоры между племенами сарыбагыш и бугу дошли до кровопролития, племя у племени требовало виру за убитых, и, как всегда бывает в таких случаях, страдали не баи и не манапы, а бедные и обездоленные, те, кому хватает одной заботы: как прожить нынешний день и дотянуть до завтра, как с голоду не умереть. Бедняку и сытость — большой достаток, большего ему не надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37