Общепризнанный острослов Азамат в ответ на чей-то вопрос сказанул такое, что все покатились со смеху. Взгляды Ракматылды и Саты-бия встретились, Саты-бий подмигнул и вышел из юрты, и опять-таки никто на это даже бровью не повел. Ракматылда тем временем быстро наклонился к военачальнику, сидевшему рядом с Мамаразыком, и что-то шепнул ему в самое ухо. Тот немедля встал и направился к дверям. Вернулся он очень скоро.
Байгазы незаметно следил за ним и взвешивал про себя: заподозрил что-нибудь или просто так выходил? Сигнал к нападению подавать было рано. Ни один из сидящих в юрте словно бы ни о чем не ведал, пир продолжался, все такой же
шумный и веселый, ничего не изменилось. Однако Байгазы волновался уже не на шутку — и не напрасно: тот военачальник, который недавно зачем-то выходил из юрты, попросил поднять кошму, возле которой сидели почетные гости, под предлогом, что в юрте стало душно и хорошо бы глотнуть свежего воздуха. Байгазы заметил, что то же самое сделано в юртах, где сидели сипаи... Нет, этот шайтан определенно что-то учуял... Чего ждать? Промедлить лишнее — значит упустить их. Джигиты готовы. Пора начинать. И, словно угадав его намерение, Байтик повернулся к Ракматылде:
— Ну что же, мой бек, избранник аллаха. Пришел твой черед получить сполна за грехи! Час настал!
В тот же миг Байгазы сбросил наземь укрепленное на чамгараке кокандское знамя и выбежал из юрты с криком:
— Хватай их, сыны ай-тамги!1 Бей!
И тотчас все смешалось в бешеной схватке. Все, кто знал о заговоре, только и ждали знака. Ринулись конные и пешие, взметнулись кинжалы и соилы2. Над стойбищем стоял крик. Ржали, обрывая привязи, всполошенные кони. Валялись, шипя, дымя и рассыпая угли, опрокинутые самовары; лилась прямо в очаги шурпа из перевернутых котлов. Дым и чад, в котором и разглядеть было немыслимо, кто на кого напал.
Сипаи вначале полностью растерялись и бросались, выпучив глаза, из стороны в сторону, не в силах даже голос подать. Полуодетые, а то и босые, они в конце концов побежали к коновязям, надеясь ускакать верхом. Но куда там: «ребята» Байгазы пообрезали стремена, седла сворачивались набок, едва всадник хватался за луку. Часть сипаев окружила юрту для почетных гостей и в рукопашной схватке пыталась добраться до бека, высвободить его, спасти. Его самого не видать было в этой каше, но, скорее всего, находился он в левой половине полуразоренной юрты, окруженный кокандцами во главе с обоими военачальниками.
Еще человек десять сипаев вскоре пробились сюда, ведя с собой коня Ракматылды. Неизвестно, где находился в это время Асеин, но Санджар был свидетелем стычки и видел, как Койчуке напал с кривым самодельным кинжалом на одного из сипаев, в котором узнал того, кто вместе с другими ограбил его аил.
— Вот ты где! — яростно кричал Койчуке.— Ну, теперь
берегись, пришел твой черед! Тебе мало было налога, ты убивал людей без разбору, получай! Получай! Получай!
Он схватил сипая за глотку и занес над ним кинжал, но ударить не успел: сверкнула сабля другого сипая. Она прошла сквозь правое плечо Койчуке и выбила из его руки кинжал. Койчуке застонал, кровь хлынула рекой, заливая спину и грудь. Он понял, что смерть близка, стиснул зубы и, не отпуская левой руки, которой держал сипая за горло, наполовину стащил его с седла и начал душить. У того посинело лицо, выкатились глаза... Лошадь его беспорядочно топталась, кружилась на месте.
Тем временем Ракматылду сумели вывести из юрты и усадить в седло. Возле него были еще верховые, тесно прижатые один к другому. Противник Койчуке рванулся было за ними, но это ему не удалось: полумертвый Койчуке, ноги которого то волочились по земле, то повисали в воздухе, не отпускал жертву своей мести. В конце концов сипай тяжело свалился на землю, тело его несколько раз конвульсивно дернулось и замерло. Койчуке с трудом поднял голову, беззвучно шевельнул губами и, убедившись, что враг его мертв, упал рядом с ним, так и не разжав руки, стиснувшей горло сипая...
Топот коней, уносящих прочь от схватки Ракматылду и еще нескольких кокандцев, всколыхнул и отрезвил участников боя. В свалке чалма свалилась с головы бека, недавно обритая голова с выпученными глазами круглой дыней моталась на плечах в такт дикому скоку коня. Болтались на ветру полы чапана, одна рука сжимала луку седла, в другой были стиснуты поводья.
За Ракматылдой и его спутниками сгоряча ринулись в погоню бегом, швыряли вслед палки и камни, но вскоре начали один за другим останавливаться.
Скинув и отшвырнув привезенный в подарок парчовый халат, Байтик закричал во всю мочь:
— Дурачье! Куда вы побежали? — Брови у него взлетели высоко на лоб, борода вздернулась.— Байгазы-ы-ы! Где Бай- газ ы-ы?
— Батыр, я здесь...— Байгазы, белый как мел, вылетел из самой гущи толпы.— Потерпите, подождите, батыр...
— Пошел ты со своим терпением! Где Кокум?
Но Кокум, распластав над самой землей своего Аксура, уже несся вдогонку за Ракматылдой. Почти не отставая от Кокума, скакали тесной кучкой еще четверо. Ну и скакун был под Ракматылдой! Всем коням конь, грива и хвост стелются по ветру, не поймешь — бежит он или по воздуху
летит. Не догнать... Сипаи, ускакавшие вместе с беком, были вооружены,— как видно, из тех, кто стоял на карауле. У одного даже оказалось ружье. Как миновали брод через Ала- Арчу, сипай обернулся и выстрелил — и, как видно, меткий был стрелок, из охотников, потому что джигит, скакавший ближе всех справа от Кокума, свесился на гриву коня, а потом упал на землю.
Кокум обернулся:
— Разделитесь, держитесь дальше друг от друга! — крикнул он.— Вот безголовые!
Джигиты рассыпались и повернули к броду следом за убегавшими. Ракматылда был уже далеко впереди и казался с каждой минутой меньше и меньше.
Брод... Чуть подальше от него есть короткая дорога к старому большому мазару1, Кокум отлично знал это. Выход найден! Он несколько раз подхлестнул камчой коня и направил его на дорогу к мазару.
Как он и предполагал, Ракматылда свернул в ту сторону. Конь бека бежал, кажется, еще быстрей. В некотором отдалении за ним скакали два сипая. Остальные, вынужденные отбиваться от преследователей, отстали далеко. Джигиты Кокума все время наседали на них. Еще несколько раз слышны были выстрелы, потом они прекратились. Наверное, кончились заряды. Кокум знает своих парней — и в рукопашной борьбе, и в поединке на пиках они сипаям не уступят.
Аксур чувствовал, что хозяин в неистовстве; поводья были отпущены, конь шел во весь мах, но Кокум еще и нахлестывал его камчой. Глаза у всадника налились кровью, бледное лицо было искажено гневом, жажда мести переполняла его и гнала вперед, вперед, вперед. В руке он сжимал пику без бунчука.
Вот он, старый мазар. Ракматылда первый увидел Кокума. Увидели и оба сипая и поначалу растерялись. Никто из троих не ожидал этой встречи. Сипаи что-то закричали друг другу на скаку. Кокум повернул коня им навстречу. Ракматылда с ужасом смотрел на него и погонял своего скакуна ударами ног по бокам, скорее всего понимая, что ему теперь не уйти. Поняли это и сипаи. Они выхватили сабли из ножен и начали разворачивать коней для атаки. Кокум не дрогнул и продолжал скакать им навстречу... Только бы не напали одновременно... Чуть не доезжая, он резко вильнул вправо. Синаи
1 Мазар — надмогильный памятник.
пролетели мимо, но почти тотчас сделали поворот назад. У одного из них, неуклюжего, с огромной головой, конь был легкоуздый, верткий, быстрый. Он несся прямо на Кокума, а всадник размахивал саблей. Кокум взял пику наперевес и преградил сипаю дорогу. Удар — и тот вылетел из седла. Но не был убит, — неуклюже поднявшись, снова замахал саблей. Кокум хотел еще раз ткнуть его пикой, однако не успел — на него напал второй сипай, оказавшийся, впрочем, трусом: едва завидев, что Кокум повернулся к нему, бросился удирать. Кокум снова переключился на первого. Тот успел взгромоздиться в седло и готовился к нападению. Не изготовишься на него пикой, сообразил Кокум, и со всего маху полоснул сипая через темя тяжелой витой плетью, с которой охотился на волков. Сипай грохнулся наземь вместе с конем, и видно было, что вряд ли он когда поднимется — лежал мешком, раскинув как попало руки и ноги. А второй где? Э, да он шпарит вовсю следом за своим беком!
Постой! Но бека-то никак нельзя упустить живым, нет, нельзя... Ну, держись! Кокум несколько раз хлестнул Аксура, конь вздрогнул и полетел как ветер. Промчался мимо второго сипая, причем Кокум даже и глянул на него — не до того было. Главное — Ракматылда, он уже совсем близко, он услышал топот погони и обернулся, увидел грозное лицо преследователя, наставившего острую пику, несущую неотвратимую смерть. Ракматылда вильнул было в сторону — влево. В то же мгновение Кокум перехватил плеть в зубы, чтобы не мешала, и занес пику... Он выбил Ракматылду из седла одним ударом, тот дернулся, зашатался и упал с коня. Конь споткнулся, выровнялся, пробежал еще немного вперед с волочащимися по земле поводьями и встал.
Конь Кокума тоже остановился не сразу и унес своего хозяина вниз по склону. Но вскоре Кокум опомнился и повернул назад. Он был бледен, на шее вздулись вены. Аксур тяжко поводил беками, вздрагивал и все перебирал ногами, одержимый демонами только что кончившейся скачки. Кокум глянул вслед удиравшему сипаю: тот уже был далеко. Пускай его скачет в Бишкек, нет смысла его догонять.
Подъехали джигиты Кокума. Все вместе остановились возле Ракматылды. Тот был еще жив и лежал, уткнувшись лицом в землю, как бы моля о пощаде.
Кокум повернулся к чернобородому Шералы:
— За этого вира не положена, понял?..
И поскакал прочь.
...Об этой схватке, вынужденной обстоятельствами и впоследствии получившей название «Нападение», Кутуйану довелось узнать много позже. Все было у словлено заранее. Джигиты Джантая захватили Токмак, Байтик в тот же день послал Сатылгана к Колпаковско- му. Колпаковский прибыл. Крепость Бишкека была разрушена русскими при участии киргизов и уже больше не восстанавливалась, да и немудрено: ее, можно сказать, сровняли с землей.
Ну что ж, так оно вышло. А кто при этом должен был отвечать за судьбу поселившихся вокруг крепости мирных кокандских ремесленников? За судьбу заложников-киргизов, схваченных занявшим место Ракматылды военачальником Тюрекулом и брошенных в темницу?
Обо всем, обо всем рассказывал Асеин-ата. Помнятся эти рассказы, но пуще них помнятся события детства, то, что было с самим Кутуйаном, особенно смерть отца и горе матери, ее громкие причитания, помнится, как сам он горько кричал, призывая отца, и эхо в горах усиливало и повторяло его крик:
— Мама, воды...
Мать, как видно, еще не вернулась.
У Кутуйана потемнело в глазах...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
...Сколько времени прошло? Он не знал, не мог знать. Слабый стон, дрогнули и с трудом поднялись длинные ресницы. Кутуйан взглядом поискал пятнышко света — где оно сейчас? Оно еще немного опустилось и держалось у середины полки. Ладно, пускай его движется дальше, Кутуйану все равно. Кутуйану остается одно: вспоминать.
Да, отец умер слишком рано. Ушел из жизни, не насладившись ее радостями и познав одни лишь муки. А мог бы еще жить и жить. Пятьдесят один год... разве это старость?
Время на диво быстролетно. Не успеешь оглянуться — годы промчались. Четыре года. Было Кутуйану одиннадцать, а теперь уже пятнадцать. Стройный юноша, глаза ясные, жаркие.
Они все еще живут вместе с Асеином. И живут, слава богу, неплохо. Умелые руки не дадут умереть с голоду. Мээркан все больше устает, от работы болят и отекают руки, но она не обращает внимания: жить-то надо. Худо ли, хорошо, а нужно и свой дом изообразить, обиходить, да и заботы о доме Асеина по-прежнему на ней. Крутится весь день, свои привыкли и не замечают, как она изменилась, а чужим заметно: потускнели, погасли красивые большие глаза, исчез румянец, и лицо стало бледное, словно пылью припорошенное. Но, как говорится, хоть и сошли узоры, а чашка чашкой остается.
Ну а старик Асеин... Как он ни бодрится, старость берет свое, этого зла никому не миновать. Он стал сильно сутулиться, да и силы уже не те. Казат совсем взрослый, и все такой же напористый; теперь ему, пожалуй, есть чем гордиться. Он сделался заметным человеком. Амбар полон зерна. Не зря сказано: как потопаешь, так и полопаешь... Труд, труд, но чтобы успешно трудиться, необходимы мир и покой. Это самое первое счастье, остальное приложится. Нынче на все новый закон, а стало быть, новые порядки, новые слова: «губернатор», «уездный», «волостной» или, как говорят киргизы, «болуш». Теперь уже надо всеми не хан, а Белый царь. Но хан или царь, все равно власть в руках у Байтика, Базаркула и прочих манапов...
Когда это? А как раз в это самое время. Народ спустился с джайлоо, поднялись, зазеленели озимые, скот заполонил предгорья; в аиле начали приглашать на угощение вернувшихся с летовок родственников и друзей.
Аил Бая установился возле ущелья Кургак-Башат. Санджар и Асеин отправились поприветствовать Бая. Как же иначе, это их долг. Бай принял их как положено — велел зарезать барана. В юрте были только сам хозяин и Бегаим. Больше никого.
— Ну как, все у вас в порядке? — спросил Бай, как только подали чай.
— Слава богу... А сами-то здоровы?
Бай в ответ молча наклонил голову. Немного погодя спросил вроде бы совсем равнодушно:
— Урожай убрали?
Как старший по возрасту, отвечал Санджар:
— Убрали, все убрали.
— Ну и как урожай-то у вас?
— Да ведь... вроде неплохой.
— Вот и хорошо, вот и хорошо. Пусть пойдет вам на благо.
Бай больше ничего не сказал. Сидел, как обычно, опустив голову и глаз не отводил от дастархана. Но об урожае он спросил не случайно и барана велел зарезать тоже неспроста. Сразу видно, что рассчитывает на свою «долю». Прямо не сказал, но ясно было, что именно этот расчет у него в голове. Много ли, мало, но за то, чем он их ссужал, плату Бай возьмет.
Некоторое время все сидели молча. Оба гостя исподтишка поглядывали на Бая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37