..
— Я и говорю. Нынче с утра моя Умсунай все твердила:
1 Персонажи киргизского эпоса.
«Ситцу купи, ластику тоже, зима на носу, надо все пошить вовремя». Ну поглядим, как базар. Ежели цена подходящая, может, и сукна возьмем.
— Для своего дитяти ничего не жаль. Даст бог, все получится как надо,— утешает друга Асеин и делится своими намерениями:— Я вот тоже хочу своим кой-чего справить. Выросли. Обуви нет. Прошлый год собрал старые голенища, нарезал из них заготовки, кое-как стачал сапоги. Только старье оно и есть старье, как ни латай, не держится. Ну и нам что-то нужно. Мээркан обносилась. Живем теперь полегче, поправились, не сглазить бы. О Кемпир тоже позаботиться не мешает, хоть и состарилась совсем, ослабела. Не родная мать, а вроде родной. Надо ее покоить ради моей незабвенной Бааргуль, в уважение ее души.
— Да, жизнь, она своего требует...— Санджар опустил плечи и некоторое время молчал, потом повернулся к Асеину:— Слушай-ка, Асеин, а ты пробовал хоть раз то, что так любит пить Баке?
Не понять, то ли в шутку он спросил, то ли взаправду. Асеин передернулся.
— Ты про что?
- Я про хмельное!
— Про бозо, что ли? Нынче не пробовал, а в молодые годы бывало. Не только пробовал, много раз на пирушках песню про него пел. Погоди, как это... А!
Асеин запел:
Бозо, бозо, ой-эй, шипучий сок, Метелка проса, серый колосок. Не всем, кто пьет, идет напиток впрок. Будь проклят он, ой-эй, напиток этот! Чуть пригубил и вот — не чуешь ног, Кто пьет — хмелеет, делается пьяным, Да, делается пьяным...
Да,— добавил Асеин,— это проклятое пойло многим по вкусу, а что до меня...
— Я вовсе не про бозо,— перебил его Санджар.— Я про водку.
— Замолчи ты! Не погань рот этим словом. Слушать тошно! Тьфу!— Асеин сморщился и плюнул.
Но Санджар не отставал и продолжал шутить:
— Скажи на милость! Поглядите на него, он себе пил да попивал бозо, еще и песню про него сложил, а о водке ему говорить не смейте. Что от бозо, что от водки пьянеешь одинаково, они детки одного отца. Бутылочка-то какая красивая, на
вид скромная, шейка тонкая, белая. Попадет водка к тебе в нутро, сразу все станет мило-дорого, голова кружится, сам становишься храбрый как лев!
— То-то твой Бай похож на льва, когда клюет носом!
— Он лев и рычит как лев! — Санджар расхохотался, а следом за ним и Асеин.
Они замолчали, а Кутуйан снова недоумевал: если бозо и водка такие скверные, зачем их делают? Зачем пьют? Лучше пить айран или молоко. Или ячменную похлебку.
И снова он вспомнил отца. Тот рассказывал, что однажды пил бозо. Совсем молодой, лет шестнадцати или семнадцати. Ехал откуда-то и свернул к Акбуре. Не один был, с товарищами. В здешнем аиле кто-то готовил бозо. Достали, начали пить... Очнулся он на берегу Чон-Су. Лежит на земле. Коня нет. Товарищи исчезли. Шапка валяется в одном месте, камча в другом, дрема на камче оборвана. В голове гудит, еле-еле поднялся, все болит. Поплелся к воде. Во рту все высохло, язык распух, жажда одолела. Напился прямо из речки. Вода бурная, ледяная. Время осеннее. Холодно стало, дрожь бьет, зуб на зуб не попадает. Рассвело, огляделся — видит, что рядом старые мазары. Сел, помолился духам предков и дал обет никогда хмельного в рот не брать. И слово сдержал. Отец вообще тверд был в своем слове...
Асеин вдруг встрепенулся.
— Эй, старик,— окликнул он приятеля, когда проезжали неглубокую зеленую лощинку.— Ты почему меня про водку спросил?
Санджар загадочно усмехнулся:
— Ну и ну! Ты ничего не понял? Не сообразил?
— Ей-богу, нет.
— Не божись.
— Вот чудно!
— Самого чудного ты еще не видел.
— Ну?
Санджар повернулся к Асеину с видом явного превосходства: погоди, мол, рано радуешься.
— Я потому спросил, что думал, как закончим мы благополучно наши дела на базаре, так посидим и тоже чего-нибудь выпьем.
— «Выпьем»! Тоже скажешь! В своем ты разуме или нет? Больше ничего не придумаешь?
— А что такого? Чем мы хуже людей, или нас бог убил? Деньги у нас свои, добытые честным трудом. Не краденые. Чего нам очень-то скупиться?
Асеин глядел на Санджара чуть ли не со страхом.
— Так вот ты что имел в виду!
Санджар понял, что друг принимает его слова всерьез. Покачал головой:
— Ох ты, а еще прикидываешься богобоязненным! Ну и мысли у тебя, все о дурном, о запрещенном. Я имел в виду, что мы с тобой завернем в лавку к лепешечнику и там напьемся чаю.
— Ну!— Асеин надвинул шапку на лоб и отрывисто рассмеялся.— Вот ты что надумал!
— Я что тебе говорил?
— Сказал «выпьем чего-нибудь».
— Так ведь и чай пьют! Или ты считаешь, что его едят?
— Ну, ладно, ладно!— Асеин нагнулся и вытер глаза концом пояса.
За разговорами старые друзья выехали к речке Кара-Су у Боз-Болтека и тут, можно сказать, столкнулись нос к носу с большой группой всадников, двигавшихся по прямой дороге, что вела к верховьям реки. При виде этих всадников слова замерли у стариков на устах. Сразу стало ясно, что не простые люди эти всадники. Впереди ехали трое в куньих шапках, в халатах со стоячим воротом. Украшенная серебром сбруя коней тонко позвякивала. Сопровождали этих троих джигиты, одетые и снаряженные попроще, и ехали они чуть поодаль.
Надо же было наткнуться! Как нарочно съехались, и шайтан его знает, как лучше поступить. В сторону, наверное, отвернуть... И оба старика, сжав коленями бока лошадей, принялись нахлестывать волов, даже не поздоровавшись с вельможами.
Одним из троих оказался Саты-бий. Он, должно быть, узнал стариков.
— Вы чего от людей шарахаетесь, а? А ну, давайте сюда, живей, живей!
Делать нечего, Санджар и Асеин послушались. Джигиты окружили их. Кутуйан почувствовал, что дело может обернуться худо. Он мгновенно соскочил на дорогу, прижал обе руки к сердцу.
— Ассалам алейкум, почтенные господа! — поздоровался он и повернулся к Саты-бию:— Простите нас, ата! Извините, мы не заметили...
Средний из трех всадников вдруг улыбнулся и, натянув поводья, ответил на приветствие:
— Алейкум ассалам! Ты откуда, батыр?
— Я из рода кунту, мирза.
Всадник повернулся к Саты-бию, тот закивал, подтверждая: да, да, кунту... И набросился на стариков:
— Вы что, дети малые? Приличий не знаете? Загородили всю дорогу, а поздороваться забыли? Такое поведение не подобает истинному мусульманину. Заелись, глаза жиром заплыли. Верно сказано, что плохая невестка всюду суется впереди свекра. Так и вы никого не замечаете. Ну, чего молчите? Или толокном набили рты? Толокна у вас нынче много, вот вы и надулись спесью...
«Так и вы...», «вот и вы...» — слова сыпались дождем, одно хлеще другого. Асеин слушал, а внутри у него все кипело. Смотри какой «свекор» нашелся! Холуй кому служит, тому готов сапоги лизать! Смотрит глазом, говорит языком своего господина. Хорошо бы напомнить ему другую поговорку: поставь дурака надзирателем, он родному сыну глаз выбьет! Однако ничего не поделаешь, нужно сдержаться, стерпеть. Несдержанностью только себе навредишь.
— Сатыке,— виноватым голосом заговорил Санджар.— Мы к тебе всегда с уважением. Поверь, спешили мы. Ты уж прости нас ради наших седых бород.
Маленькие желтые глазки Саты-бия так и вспыхнули.
— Я-то что, вы .этих вот почтенных людей должны были уважить! Нечего на свои седые бороды показывать, наоборот, тем стыдней для вас, что вы, дожив до седых волос, приличию не научились! Сколько я грубости и невежества вытерпел от вас, язык заболел твердить все одно и то же.
— Сатыке...— снова заговорил было Санджар, но Саты- бий перебил его:
— Довольно! Скажите-ка, куда это вы скотину гоните? Кому-нибудь в подарок? Раньше-то вы обо всем спрашивали, обо всем советовались, а нынче делаете что хотите, никого из старших не спрашивая. Зазнались, зазнались! Набили животы и бога забыли. Ну, чего молчишь?
— Так ведь я и говорю...— Санджар запнулся, но тут на помощь ему поспешил Кутуйан:
— Мы все из племени кунту. Вы наш глава. Мы не в подарок кому-нибудь, мы на базар гоним скотину.
Саты-бий сверкнул взглядом на Кутуйана.
— А-а, на базар?— приветливо удивился он.— Поня-атно. Денежки, стало быть, получите, а что с ними делать станете? Та-акой товар!
Асеин все-таки не выдержал:
— Каждый везет на базар что у него есть...
Эти слова вызвали новый поток красноречия Саты-бия.
Ухватившись обеими руками за луку седла, он читал наставления:
— Кто может оценить, что у него есть, а кто и не может. Бывает, думает человек только о том, что у него есть, а счастье свое упускает. За тем, что есть, уследить трудно, а то, чего нет, найти трудно, Асеин...
И опять пошло-поехало: «То, что есть», «То, чего нет»...
Асеин прервал эту речь.
— Труд! — сказал он.— В конце-то концов, каждый знает, как и сколько он трудился и чего заслужил за свой труд. Да, это правда, за тем, что есть, нелегко уследить, то, чего нет, найти нелегко, но то, что добыто в трудах, надо уметь ценить.
— Что-что?! Ну и ну!— Саты-бий побагровел от злости.— Слыхали, как он заговорил? Слыхали? Поистине, постыдился бы седой своей бороды!
Санджар сошел с седла:
— Сатыке, будь терпелив. Раз уж ты заговорил о наших седых бородах, прояви к ним уважение хотя бы в присутствии твоих спутников. Как бы то ни было, годами мы старше тебя. Что ты все бранишь нас? Объясни, чем мы провинились?
— Никто и не думает вас бранить. Речь идет об уважительности, о чести мусульманина, о том, что вы от предписаний нашей веры уклоняетесь.
— Не говори так!— Санджар весь побелел.— Бог не попустит этого, нет!
— «Бог, бог»! Тверди сколько хочешь, это тебе не поможет. Нечего прикрывать именем бога свои грехи.
— Ля-иллаху-иля-ллахи,— произнес Асеин символ веры1.
Всаднику в куньей шапке, должно быть, почудилось, что
старик произнес эти слова в насмешку. Вздернув бровг, он слегка повернул лицо к Саты-бию.
— Ну, если у вас тут аксакалы такие,— сказал он с высокомерным недовольством,— что же об остальных прикажете думать?
Саты-бий только того и дожидался.
— Хватит! — выкрикнул он, вздергивая тощую бороден- ку.— Сами на себя беду накликали. За свою вину расплачивайтесь вашим добром. Ну!
Кутуйан подбежал к Саты-бию и ухватил его за полу.
— Ата, Саты-бий-ата!— упрашивал он.— Вы знали моего отца. Ради меня, ради духа моего отца... возьмите свои слова
1 Асеин произносит начало мусульманского символа веры: «Нет бога, кроме бога...»
назад! Прошу вас! Это наша последняя скотина, последнее наше зерно.
Масла в огонь подлил всадник с пышными усами:
— У них тут и дети, и старики на одну колодку, ха-ха-ха!
Всадник в куньей шапке сказал резко:
— Распускают языки по своей воле, словно над ними власти ни у кого нет! Живут как хотят, одичали.
Эти слова крепко задели Саты-бия. Кто он теперь в глазах своих высоких друзей — не чтимый всем народом мудрый предводитель, а так, пустомеля, которого чтит только собственная жена, только она еще подчиняется его власти и боится его камчи. И ему уже ничто не казалось дорого, кроме собственного положения, ради него он был готов на все. Ну, дорогие родичи, ну, братцы... А еще этот не в меру шустрый пащенок, который болтает о духах предков! С него все началось... И Саты-бий со всего маху полоснул Кутуйана плетью по голове. У мальчика искры посыпались из глаз, он открыл рот, словно собирался что-то сказать, — и не мог выговорить ни звука. Дернулся, отступил на шаг назад — и повалился как сноп на землю.
Санджар не помнил, как очутился возле Кутуйана, как приподнял его окровавленную голову.
— Чтоб тебе руку сломать! Руку сломать, подлец! Чем виноват ребенок?— весь дрожа, бросал он, задыхаясь от гнева, проклятия в лицо Саты-бию.
Асеин, ударив коня ногами в бока, подскакал к ним.
— Будь проклят* твой отец! — крикнул он. — Ты готов...
Асеину не удалось договорить — мордатый черномазый
джигит ударил его сзади по затылку прикладом ружья, и старик {свалился наземь. Другой джигит сшиб с ног Санджара, наехав на него конем. Заработали, взлетая вверх и опускаясь, тяжелые плети, удары сыпались один за другим.
Саты-бий, распаленный злобой, был бледен, только глаза горели. Оба его спутника как будто не придавали особого значения происходящему — беседовали друг с другом самым мирным образом. Для них, как видно, было не в новинку присутствовать при таком избиении беззащитных людей. А джигиты занимались своим делом играючи. В конце концов, они выполняли свою обычную обязанность. Подумаешь, спустить кому-то шкуру, да и то не до конца... никакого удовольствия! Вот если бы нашлась забава покрупней, тогда — раззудись, плечо, размахнись, рука, тогда им гора — не гора и любой враг не страшен.
Санджар и Асеин лежали ничком на земле. Возле Санджа-
ра — Кутуйан, который с трудом приходил в себя: веки у него то приподымались, то снова опускались, руками он прикрывал голову.
Саты-бий, помолчав, лицемерно вздохнул, как бы сожалея о греховности человеческой, и махнул рукой в сторону навьюченных животных, отдавая повеление джигитам: «Забирайте их с собой!» Затем он двинулся вперед по дороге и вскоре нагнал тех двоих.
Асеин поднял голову в ту минуту, когда мимо него, волоча по земле продетую в носовое кольцо веревку, медленно прошел его собственный вол. Вола погонял один из джигитов, со шрамом на лице. Асеин ухватился за веревку.
— Эй, ты! — прикрикнул на старика джигит со шрамом, конь его загарцевал прямо у Асеина перед носом.— Бессовестный! Чего цепляешься? Отпусти подобру-поздорову, ну! Слышишь?
— Как это отпустить? Это мой вол. И мука моя! Все мое, я вез муку на базар. Продать да ребятам одежду справить.
— А-а, тебе мука нужна?— Джигит выхватил из кожаных ножен у пояса короткий кривой нож, рубанул им крест-накрест сначала по одному мешку, потом по другому.— Вот тебе мука! Собирай ее для своих ребят!
Словно белый от пены водопад пролился со скалы... нет, то не водопад — оползень, лавина.
— Стой... погоди-и! — Асеин рванулся с места, со всей силой потянул к себе веревку.— Грех тебе, великий грех, святой хлеб на землю сыплешь... стой! Перестань... бог покарает!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37