Или бросят все и уйдут? Это было бы истинным бедствием. Уж тогда «черные чапаны» нам покажут — все припомнят, ничего не простят, не забудут. Особенно того, что киргизы помогали Семерману, участвовали вместе с его отрядом в нападении на Бишкек. Заработает дубинка-самобой, только держись.
Конечно, лучше бы объединиться с русскими. И народ этого хочет. Не попадешь в струю — все пропало. Рухнуло на твою же голову.
Вот и мечутся управители и руководители, то и дело ездят друг к другу. Только никто из простых людей, из обыкновенных смертных не знает, к каким выводам, каким решениям они склоняются. Угадать невозможно.
А у простых людей свои заботы. Что ни день новые слухи, новые плохие вести. Тех, кто пытался спорить со сборщиками налогов из Бишкека, а были и такие, что хватали их коней под уздцы, требовали вернуть отобранное, так вот, людей этих постигло жестокое наказание. И не один, не двое пострадали — целые аилы, как утверждают очевидцы. В Джоочалыше, к примеру, случилось, что один из конных воинов, которые сопровождали и охраняли сборщиков, в спешке ли, в суете ли свалился с коня и зашибся о землю до смерти. На следующее утро приехал целый отряд, и в аиле были истреблены все, от младенцев в колыбели до глубоких стариков.
Разве это по-мусульмански? Разве это равенство? Ничего себе хан! Где же они, ханская справедливость и великодушие?
Точно такая же история произошла, говорят, в аиле Сооронбая. Словом, кокандцы везде одинаковы.
Любой человек, не лишенный разума, взвешивая все это так и эдак, не может не прийти к единственно возможному решению. Асеин хорошо чувствовал, что вспышка близка, что она может произойти в любой день и час. Народ это народ. Долго сдерживаемый гнев всегда чреват взрывом. А уж если прорвало плотину — поток не удержишь. Встать на пути у народного гнева — все равно что пробовать в одиночку остановить весенний сель. Будь ты хоть самим богом, тебя сметет, унесет, накроет с головой.
Жаль, ах, как жаль, что в эту пору некому стать во главе, указать дорогу. Нет такого человека, который заботился бы«о народе, жил его нуждами и тревогами, не думал бы в первую голову о себе, а потом о других. Скажем, Саты- бий все видит, знает и понимает, он умом не обделен. Как говорится, знающий пьет чистую воду, а неуч — яд. Сам Саты-бий яду не выпьет, пускай его пьют другие. Ему и рассказывать ни о чем не надо, он чует все заранее. Почему же он двурушничает? Базаркулу говорит одно, Байтику — другое, а по ночам, бывает, ездит в Бишкек. Зачем? Что за хитрости он плетет, ради чего ловчит? Ладно, Базаркул — Базаркул, Байтик — Байтик... но зачем ему Ракматылда? Хочет себя со всех сторон обезопасить? Но ведь правда когда- никогда, а выплывет на поверхность. Если поступки Саты- бия, все его уловки завтра будут разоблачены, если о них все узнают, как он поведет себя? Что у него, голова не в порядке? Вряд ли. Одно лишь ясно: все это неспроста.
Народ мало-помалу спускался с джайлоо в предгорья.
Байтик со своим аилом расположился в Ак-Чие, на северо-запад от Бишкека и совсем близко от него. Племя кун- ту расселилось по привычному для него урочищу Далы, верст за тридцать — тридцать пять от Ак-Чия.
Ак-Чий — место просторное, ровное. Стало быть, Байтик его выбрал из-за предстоящего тоя. Удобно тут.
К тою готовились все роды племени солто — как же, все они поросль от одного корня, негоже кому-то оставаться в стороне. Той Байтика — дело общее, поднимать его надо всем миром. Ежели о ком пойдет худая молва, это пятно на всех. Общие заботы и общие расходы, не к чему родичам на этом деле счеты сводить.
Асеин, как поручил ему Саты-бий, занимался изготовлением жердей для юрт. Работа шла тяжело, старик очень уставал. Немало юрт пришлось ему изготовить на своем веку, и никогда еще он так не мучился. Старость, что ли, тому виной? Асеин то и дело тяжело вздыхал, вспоминая, каким крепким, неутомимым был в свое время. Прошла молодость, да что там — жизнь прошла! И не подарила она ему, как другим дарит, ни особых развлечений, ни беспечных радостей. Вино? Женщины? Дорогие кони? Ничего этого он не ведал, не суждено было. Родился, а как подрос — за работу. Мехи да наковальня, да еще соха — вот и все его занятия. Нужда, притеснения, заботы... Кажется, вчера еще был молод и здоров, а нынче он уже старик с длинной бородой, желтыми зубами. Борьба за существование отняла все его время без остатка. И все-то он надеялся на лучшее, стремился к хорошей жизни, а где она, хорошая жизнь?
Асеин снова вздыхает: «Ладно, не во мне теперь дело, был бы Казат жив и здоров. И, конечно, Кутуйан, о нем можно сказать то же самое. Приемыш...» Тысячу раз благодарен богу Асеин за этого приемыша. Вот ведь уж состарился, устал от горя и забот, сил осталось немного, а прилепился к мальчугану всей душой, рад, что полюбил его, совсем чужого, как родного. У Асеина, с детских лет жившего в мире им же самим слагаемых песен, сердце было нежное и душа привязчивая.
Кутуйан — мальчик особенный. Откуда что берется. Собственный сын Асеина, рослый да и взрослый уже Казат, кое в чем за этим малышом не угонится. Казат — парнишка работящий, простой, говорить не мастер, да и думать
тоже. В чем-то безалаберный, так считает отец. Ничего, делал бы свое дело и был здоров.
В конце августа Кутуйан вместе с матерью уехали в аил Бая готовить убранство для гостиной юрты; теперь эта юрта убрана на славу, глаз не отведешь. Говорят, как-то проезжал мимо Базаркул со своей свитой, завернул утолить жажду. Бай и Саты-бий, конечно, тут как тут. Проводили гостей в юрту. Базаркул огляделся, похвалил: «Юрта не хуже, чем у Байтика, просто украшение аила...»
Асеин, с одной стороны, доволен, что Кутуйан туда попал. Мальчик понятливый, впечатлительный, среди людей он может многому научиться. Кто только не бывает у Бая и Саты-бия, есть на кого посмотреть и кого послушать, есть у кого перенять умение вести себя в обществе.
Асеин выбрал-таки день, чтобы съездить в горы. Бедняга Кемпир вот уже больше двух недель не вставала с постели, почитай, и не ела ничего, только воду пила. Прямо-таки оцепенела старуха, словно промерзла насквозь. В народе считают, что это особая, очень тяжелая болезнь, лечить ее надо хорошей, жирной пищей, чтобы все косточки, все жилочки, все внутренности у человека как следует прогрелись, тогда он выздоровеет. Нужно прежде всего мясо. Не только Кемпир оно нужно, старик с сыном давно его не видели, давно наваристой горячей похлебки не пробовали. Нету в хозяйстве убойной живности, и не у них одних так — по всему предгорью. А тут еще работа тяжелая, попробуй-ка повозись с утра до вечера с жердями да решетками для юрт. Не говоря уже о всем прочем, чего стоит как следует просушить дерево над огнем, выгнуть его как надо. Э-эх, и ведь знают, все знают, только ничего не говорят, ничего будто бы и не замечают. Тот же Саты-бий врал не моргнув глазом, что не оставит с пустыми руками, а где оно, им обещанное? Ничего нет, ни крошки. У Асеина теперь вся надежда на Бая. Рука у него щедрая, не оставит без помощи, как же иначе? И к Садаку надо заехать, у него, глядишь, найдется хоть немного вяленого мяса. Это одно дело, а другое, дух предка свидетель,— соскучился он по Кутуйану. Как он там? Голодать, конечно, не голодает, как-никак при матери живет, а вот насчет настроения, насчет душевного расположения неизвестно, каково ему. В аиле Бая свои, байские распорядки, там немало ребят из богатых семей. Для них Кутуйан чужак. Не обижают ли они его, не притесняют ли? Кто их знает, окружат кольцом так, что не убежишь, и начнут насмешничать, дразниться... И стоит бедняга Кутуйан, горло перехвати
ло от обиды, заплакать нельзя и пожаловаться некому. Куда денешься — сирота...
Дорогой Асеин только об одном и думал: как там его сирота?
Добрался он за полдень. Аил Бая уже обжился на новом месте. Белая юрта, как всегда, поставлена была повыше на пригорке, остальные рассыпались вокруг поодаль. Натянуты между кольями два аркана — коновязи для жеребят; мотают головами, отмахиваясь от мух, дойные кобылы — все одна в одну, темно-рыжей масти. Возле большого камня, похожего на опустившегося на колени верблюда, играют ребятишки. Едва Асеин показался на косогоре, один из них, всмотревшись в подъезжающего всадника, кинулся бегом ему навстречу. Кутуйан!
— Ата! Асеин-ата! — кричал он на бегу.
— Кукента-ай! — Асеин спрыгнул с седла, пошел к мальчику с распростертыми руками.— Хороший мой, жеребенок ты мой...
Лицо у Кутуйана сияло, он повторял и повторял одно:
— Асеин-ата!..
И голос у него дрожал.
Но вот они обнялись. Асеин крепко-накрепко прижал к себе Кутуйана, целовал его в лоб, целовал маленькие ладошки, напеременку — то одну, то другую, и не мог произнести ни слова, размягченный и растроганный. Наконец дар речи вернулся к старику.
— Ну, здравствуй, Кутуйан, как поживаешь? — спросил он.— Как мама?
— Хорошо...— Кутуйан неотрывно смотрел на Асеина.— А ты, ата? Почему Казат не приехал вместе с тобой? Я очень по вас соскучился. По тебе и по Казату, по Кемпир-апа тоже... Обо всех скучал, обо всех вас.
— И мы тоже. Я из-за этого и приехал.
— Я знал, что ты приедешь. Видел во сне. И маме сказал: вот посмотришь, приедет Асеин-ата.
— Да будет благословен твой сон.— Асеин еще раз поцеловал мальчика в лоб.— Я вижу, вы пока здоровы. У кого живете?
— Вон в той юрте, нам ее Бай дал.
— Одни?
— Нет, с нами еще Аджар-апа и Карачач-джене. Они помогают маме.
— А-а, понятно.— Асеин задумался, словно стараясь о чем-то вспомнить.— Погоди-ка,— сказал он,— у меня совсем
из головы вон. Я ведь тебе молодой кукурузы привез...
Обе переметные сумы и в самом деле доверху набиты початками. Старик вытащил целую охапку и протянул Кутуйану. Мальчик заулыбался: неповторимый запах свежей кукурузы щекотал ноздри, под пальцами шелестели бледно- зеленые листки, в которые укутан каждый початок, украшенный к тому же длинными пучками золотистых нитей, тонких и мягких.
Один за другим к Асеину и Кутуйану все ближе подбирались ребята, с которыми Кутуйан только что играл возле камня.
— Глядите, молодая кукуруза,— похвастался мальчуган.— Ее привез мой Асеин-ата... то есть мой и Казата, я же вам говорил. Идемте к нам, мы кукурузу мигом сварим, она еще совсем мягкая.
Весело переговариваясь, ребятня гурьбой двинулась к юрте, где жили Мээркан с сыном. Дети, выросшие в горах, всегда не прочь отведать угощение из долины.
Асеин не стал больше подыматься в седло. Ведя коня в поводу, он шел следом за ребятишками.
Юрта, которую Бай предоставил под жилье Мээркан и ее помощницам, стояла у скалистого выступа. Кутуйан еще издали закричал:
— Мама, Асеин-ата приехал!
Мээркан занята была вышивкой. Услыхав звонкий оклик сына, бросила на белую кошму нитки и наперсток и поспешила к выходу из юрты.
— Кажется, аке приехал?
Аджар и Карачач переглянулись: какой такой аке?
— Мама, Асеин-ата привез мне молодой кукурузы, вот она.— Кутуйан вытянул вперед руки, в которых держал початки.— Мы ее сейчас сварим, ладно? Ребята, бегите за дровами.
Мээркан только кивнула с улыбкой: «Хорошо, хорошо» — и поздоровалась с Асеином:
— Здравствуйте, аке, как вы?
— Все хорошо, моя добрая.
— Проходите, прошу вас.
Сразу видно, что в юрте занимаются рукодельем: всюду разложены куски материи, нитки, валяются обрезки... просто негде повернуться. Присели, поговорили о том о сем. Не успели чай подать, как в дверях появилась Бегаим. Женщины вскочили, засуетились.
— Сидите, сидите, я ненадолго, хочу поздороваться с
устааке.— Бегаим присела на кошму справа, поджав под себя одну ногу.— Как поживаете?
— Слава богу,— отвечал Асеин.— Вы сами-то как? Баке здоров? Как у него дела?
— Хорошо.— Бегаим жеманно приложилась к пиалке с чаем, сделала маленький глоток. Непонятно было, к кому и к чему именно относится ее короткий ответ — то ли она имела в виду только Бая, то ли все и всех вокруг. Бегаим вообще любила выражаться туманно.
В юрту забежал Кутуйан, перекидывая с ладони на ладонь горячий, только из котла, кукурузный початок. Хотел что-то сказать, но, увидев Бегаим, быстро повернулся и шмыгнул из двери наружу. Никто особенно не обратил на это внимания: ребенок, он и есть ребенок. Наверное, застеснялся Бегаим. Он ведь не знал, что она здесь, за хворостом бегал.
Но немного погодя он снова, на этот раз степенным, медленным шагом, зашел в юрту, держа в руках чистое полотенце с разложенными на нем несколькими вареными початками. Подошел к Бегаим.
— Это из нового урожая, Аим-апа. Асеин-ата привез. Может быть, отведаете?
Бегаим величественно наклонила голову, отщипнула кончиками пальцев несколько зернышек, поблагодарила:
— Спасибо, милый. Расти большой. Кукуруза и вправду новая, молодая.
Кутуйан вышел...
Асеин сидел и поглаживал седую длинную бороду. Скромность и воспитанность Кутуйана, его не по-детски внимательное отношение к людям и радовали старика, и чем-то пугали... Краем глаза глянув на Мээркан, старик понял, что она испытывает те же чувства, что и он.
Асеин уехал в тот же день. Спасибо Бегаим, вот уж истинно: жена хороша, так и муж хорош, визирь хорош, так и хан хорош. Не отговорилась тем, что Бая нет дома, не выпроводила Асеина с пустыми руками.
Бай вместе с другими умудренными опытом и богатыми людьми племени кунту отправился к Джангарачу. В последнее время такие сборища сделались особенно частыми.
15
Неспокойно в аилах племени кунту. И не от народа идет смута, нет, — аксакалы никак не придут к соглашению. На этот раз главный манап Базаркул не в силах убедить их, до
говориться с ними об одном, общем решении. Пробовал беседовать и со всеми зараз, и с каждым по отдельности — не получается. Слушают, кивают головами, а потом каждый снова дудит в свою дуду. Особенно Саты-бий, который перебаламутил не только свой род, но и роды Токбая, Кашкабаша и еще кое-какие... По-настоящему понимает и поддерживает Базаркула только Илебай, способный трезво взвесить и оценить обстоятельства, дурные ли, хорошие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37