Иди, забирай то, что надо нести тебе, и догоняй деда.
Домой Кутуйан вернулся потемну. Пришел с пустыми руками, волоча за собой камчу по земле. Мээркан была дома одна и кончала какую-то работу. Она не встала на этот раз навстрчу сыну, только бросила на него недовольный взгляд исподлобья и продолжала заниматься своим делом. Постель для Кутуйана была постелена. Немного погодя Мээркан спросила холодно и отчужденно:
— Закончили?
Кутуйан повесил плеть на кереге, медленно, устало согнул спину и присел.
— Кончили, слава богу. Ох-хо... Со вчерашнего дня крошки во рту не было... У тебя что-нибудь есть, мама?
Мээркан сердито встряхнула свою работу.
— Откуда оно возьмется? — ответила резко и зло.— Или ты чего принес?
Впервые в жизни она его упрекнула.
Кутуйан переменил положение — привстал на колени. Ввалившимися, покрасневшими от недосыпа глазами глянул на мать:
— Мама?
Мээркан его не слышала, не хотела слушать. Начала говорить все тем же резким, неприятным голосом:
— Люди с утра развели огонь в очагах, жарят пшеницу... ожили. Только я то и дело попусту выходила на дорогу встречать тебя. Ты роздал людям, но о своей одинокой матери к»был. Я уж не говорю о хозяйстве, об одежде. Все обеднели, всем трудно. Но о еде, о пропитании должен ты был подумать. У нас пустой казан, ты это видишь? Горькая моя доля, расти-
сына в таких трудах, думала, оправдает он мои заботы. А что н получила?
— Мама, но ведь люди...
— Люди тебе хлеба в подол не насыплют, понял? Каждый сам о себе печальник, каждому дому свой светильник.
— Не надо так, мама! Свой народ не даст с голоду пропасть, ты же знаешь. Вспомни, как плохо было нам без своего народа, мама.
Мээркан больше не сказала ничего, только смахнула рукой набежавшие слезы. Немного погодя, уже жалея о том, что наговорила сыну лишнего, повернулась к нему:
— Кукентай, ты...— и запнулась.
Ее Кукентай задремал, обняв обеими руками колени и опустив голову.
Мээркан собрала все оскребки, все остатки, приготовила семь лепешек, семь благодарственных хлебцев,— ведь и в самом деле доброе дело сделано, большое дело. И правду сказал ее сын, свой народ не даст с голоду пропасть... Едва она вскипятила чай и расстелила скатерку, как снаружи послышался конский топот. Кутуйан встрепенулся. Его Серый вроде бы на пастбище... Но в юрту уже входил здоровенный джигит. Не поздоровавшись, объявил:
— Сатыке ждал до вечера. Просил передать, что он не хуже людей, а деньги были даны на всех. Он требует свою долю.
Кутуйан даже не удивился.
— Вот оно что...— протянул он с жестом предложил джигиту присесть.
Тот не обратив на приглашение никакого внимания, продолжал:
— Сатыке велел мне повидаться с тобой и поскорее возвращаться.
— Вот оно что,— повторил Кутуйан и задумался, потирая рукой щеку.— Вам, наверное, известно, что мы все раздали. Как же быть?
Джигит молчал. Ему-то что, раздали они или не раздали. Только пожал плечами — тебе знать, что делать.
Кутуйан еще немного подумал и обратился к матери:
— Мама, я вижу, там у тебя завернуто... Этим людям и вправду причитается их доля, не следует отправлять посланного с пустыми руками. Как ты считаешь?
Мээркан поняла его сразу. Взяла завернутые в чистую тряпку семь благодарственных хлебцев — обычную милостыню для сирот — и протянула Кутуйану. Кутуйан обернул их потуже и вручил джигиту.
— С богом! Передашь Сатыке, не разворачивая.
Джигит решил, что ему дают сверток с деньгами, и ответил с поклоном:
— Будет исполнено, Кутуйан-мирза!
Кутуйан слегка улыбнулся, услышав это «мирза».
— Вот и ладно,— сказал он. — Передай поклон Сатыке. Пусть примет малое за большое и получит свою долю. Ведь он желает народу только добра.
7
Многое, очень многое еще можно рассказать.
Вскоре состоялись выборы. И ведь выиграло на выборах племя кунту, на его стороне оказался перевес. Тот же Саты- бий умело воспользовался обидой сына Байтика Абдырак- мана на отца и перетянул его на свою сторону. Болушем выбрали сына Базаркула Джангазы, да только не привелось ему побыть на этой должности. Под предлогом, что нет у Джангазы каких-то там законных прав, вместо него утвердили болушем Байсала.
Вроде бы все в этой жизни должно подчиняться закону, а на деле часто выходит, что беззаконие сильнее закона. Надо сказать, что Кутуйана вся эта история с выборами не слишком задела. Байсал станет болушем или кто другой, простым людям оттого один прок.
С некоторых пор Кутуйан все чаще думал о том, как мало он знает, как недалеко ушел от самых темных и ограниченных своих родичей. А ведь мир так велик, столько в нем народов, стран и судеб! Кое-что ему рассказывал об этом тот же Малай, но он многого не понимал в его рассказах. Если бы нее это узнать, постичь разумом, если бы стать таким, как Абас-мирза...
Абас-мирза был тот самый племянник Бая, который уехал учиться в Россию. Вскоре после выборов он приезжал навестить дядю.
Бедняжка Бегаим так часто всмоминала его. За год до перекочевки его ждали в гости, да так и не дождались. С той поры уж сколько лет прошло, сколько минуло событий...
Абас-мирза приехал в легкой красивой коляске. Оказался пн бледнолицым и худощавым джигитом среднего роста. Полосы длинные, зачесаны со лба назад. Было в нем что-то особенное. Хоть он и мусульманин, но не такой, как другие. С ним вместе приехали еще двое, кажется родствен- ни ки.
Бай принял гостей на славу. Зарезали жеребенка, барана, подавали и кумыс, и вино. Иначе нельзя — гости знатные, почетные. Ради них созвали всю верхушку кунту. Пригласили лучших комузистов и певцов-импровизаторов, устроили игры, установили качели — словом, сделали все, чтобы приезжим было хорошо и весело.
Во время всех этих развлечений Абас и Кутуйан несколько раз перемолвились парой слов; должно быть, Абас кое-кого и расспрашивал о Кутуйане и услышал о нем доброе мнение, во всяком случае, он явно им заинтересовался и попросил, чтобы именно Кутуйан сопровождал его во время поездки в горы. Абас соскучился по горам, ему хотелось проехаться подальше и повыше. Отправились на добрых лошадях, можно сказать, только вдвоем, если не считать джигита, которого на всякий случай послал вместе с ними Тойчубек.
Миновали Чон-Таш и через Кара-Конуш поднялись на плоскогорье Далы. День выдался прекрасный, тянул не сильный, но стойкий ветерок, и высокая зеленая трава клонилась, колыхаясь волнами, словно вода в озере.
На юг тянулись перед ними изрезанные ущельями скалистые хребты Ала-Тоо. С вершин спускались бело-голубые ледники, ослепительно прекрасные, сверкающие, грозные, полные непонятной тайны. Темнели ущелья, глубин которых никогда не касался солнечный луч.
Далеко внизу раскинулась равнина Сары-Узена, и чем дальше, тем гуще казалась синеватая дымка, скрывая все очертания. На пологих склонах и в предгорьях во множестве рассыпаны юрты, юрты, юрты — аил за аилом, а пониже виднелись поля джатаков — словно заплаты на чапанах их хозяев. Вдоль дороги, что вела на Аулие-Ата и Ташкент, выстроились один за другим поселки переселенцев. Кутуйан хорошо знал только дорогу на Бишкек, дальше он никогда еще не бывал.
Джигит Тойчубека достал из тороков и бурдючок, налил им кумыса.. Абас и Кутуйан выпили по пиалке и дальше пошли пешком. Джигит остался при лошадях.
Вскоре Абас остановился и, скрестив руки на груди, долго смотрел вдаль.
— В тех краях, где я был,— заговорил он,— нет таких высоких гор. Все поля, поля... Леса. Реки текут спокойно. И народ такой же спокойный, приветливый, как эти реки, поля. Вдумчивый народ. Трудолюбивый. Красивая земля, великий народ. Однако...— Он вдруг повернулся к Кутуйану: — Вы слыхали об этом?
— Слыхал.— Кутуйан кивнул, ему припомнились рассказы Малая.
— От кого?
— От одного русского парня в городе.
— Вы жили в городе? — Абас не скрывал удивления.
— Да, когда наш народ откочевал, мы с матерью ушли в город на заработки.
— Вы умеете говорить по-русски?
— Немного.
— А грамоту знаете?
Кутуйан покачал головой:
— Куда там!
Абас нахмурился.
— Конечно, конечно. Вам негде было научиться...— Обхватив ладонью левой руки подбородок, Абас принялся ходить туда-сюда. Остановившись, добавил: — Чтобы учиться грамоте, вообще учиться, деньги нужны, верно?
— А как же!
— Богатство.
— Это одна сторона. Необходимы ум и способности.
— Нет, в первую очередь богатство.— Абас говорил запальчиво.— Ум само собой. Я вот, например, вижу, что и ум, и способности у вас есть. Но где уж вам учиться! Вы этого не можете себе позволить, потому что бедны. Вы бедняк и, как мне думается, ненавидите богатство и богатых. Баев, манапов.
— Ну что ж, вы, пожалуй, правы, — нахмурившись отвечал Кутуйан.— Я их в самом деле не люблю.
— Слышал я от одного образованного человека, что богатых ненавидят те, кто сами утратили надежду разбогатеть.
— Видишь ли,— переходя на «ты», заговорил Кутуйан, который считал, что к человеку молодому вполне можно обращаться и так,— в этом есть правда. Богатство — вещь недурная, но только в том случае, когда оно служит человеку... служит людям. Если оно, наоборот, подчиняет себе тебя и I ною волю, то нет ничего хуже.
Абас удивлялся все больше.
— Вы эти слова где-то прочитали... то есть, извините, им их от кого-нибудь слышали?
Кутуйан только усмехнулся и пожал плечами. Абас, опустив голову, пристально и прямо смотрел исподлобья ему и лицо.
Конечно,— сказал* он,— по сравнению со знатными и богатыми люди простые правдивее и откровеннее. И знаете
почему? Потому что им нечего бояться за свое общественное положение, за место в обществе.
Кутуйан слушал его с удовольствием, ему нравились новые, незнакомые прежде слова, которые так легко произносил Абас: «общество», «место в обществе»... Что значит образование! Все-таки он решил ответить как умел:
— Простые люди... Они и в самом деле простые, и не стоит их усложнять. Ты верно говоришь, бояться им нечего, потому что с них нечего взять. Разве только их собственную жизнь. И потому нужно бояться за них, вернее, не бояться, а печалиться о них.
— Ну и чего же вы боитесь? О ком печалитесь?
— Боюсь самой опасности, печалюсь за народ.
Абас тепло улыбнулся. Расстегнул пиджак, снял его и накинул на плечи. Прилег прямо на траву, опершись на локоть.
— А вы славный джигит, как я погляжу,— сказал он.— Присаживайтесь, давайте потолкуем.
Кутуйан сел рядом с ним. Абас молча сорвал травинку, повертел в пальцах, понюхал...
— Печалиться о народе — дело благородное,— сказал он. — Только о каком народе? О каком классе?
Кутуйан поразился:
— Как это о каком? Разумеется, о кунту.
— А кунту разве целый народ?
— Народ, к которому вы сами принадлежите, вы и народом не считаете? — рассердился Кутуйан. — Высокомерию тоже есть предел, Абас-мирза! Как вы могли даже выговорить такое?
Абас и ухом не повел.
— Ну, а култу, чаа? — спросил он.
— До них мне дела нет, мирза.
— М-м... вот вы, значит, как? — Абас крепко сжал тонкие губы, подумал.
— Абас-мирза, раз мы уж заговорили о тебе, скажи, какой же твой народ? — спросил Кутуйан.
— Киргизский.
— Я знаю, вижу, что киргизский. Только...
Абас поправил сползший с плеча пиджак и заговорил, глядя не на собеседника, а снова вдаль, на раскинувшуюся внизу равнину. Голос звучал спокойно и ровно:
— Кутуйан-мирза, я вас ни в чем не виню. Вина здесь на других и на другом. Виноваты время и общественный строй.
«Опять он заговорил на своем ученом языке!» — подумал в эту минуту Кутуйан.
— Конечно, вам все это трудно понять... Вот вы назвали племя кунту... Но ведь кроме него есть немало племен и родов, и все это киргизы. Вот о них и нужно думать. Думать об их отношениях с другими народами, у которых во многом общая с киргизами судьба. Право, есть о чем поразмышлять, хотя бы о том, что власть имущие натравливают один киргизский род на другой, сеют между ними рознь. И каждый из этих власть имущих преследует только свои личные цели, блюдет свою выгоду. Положение, честь... Пустая честь! Я слышал, знаю, отчего и почему пришлось вашему народу откочевать в Тогуз-Торо. Вашим властителям и в голову не приходит, что киргизский народ должен быть един, что у всех его родов и племен имеется духовная общность. Эх, Кутуйан- мирза, кончу тем, с чего начал: есть о чем подумать. А народ темен, неграмотен...
Кутуйан слушал Абаса замерев, смотрел на него не мигая. А тот говорил еще долго. То был некий долгий урок, из которого Кутуйан не все понял. Запомнился ему рассказ о людях, которые ходили в народ, к крестьянам, и убеждали их в том, что надо строить новую жизнь... Может быть, Абас рассказывал ему об этом нарочно, хотел, чтобы Кутуйан услышанное от него разнес по аилам? И что такое «организация»? Может, Абас сам в ней участвует? Все может быть... Но самое любопытное, что Абас, человек известный, сын бая, а нон про что говорит. Это как-то не умещалось у Кутуйана в голове.
И тем не менее в этот день он словно заново появился на свет, словно впервые открылись у него глаза, чтобы увидеть: нет в народе того единства, о котором он слышал всю жизнь. «О каком народе? О каком классе?» — звучали у него в ушах слова Абаса.
...Домой они возвратились поздно, а через несколько дней Абас уехал совсем. До отъезда Кутуйан с ним, можно сказать, не расставался, наговорились они всласть.
Кутуйан поехал провожать Абаса. На прощание они крепко обнялись, пожелали друг другу здоровья и счастья. Оба питали надежду на встречи в будущем: «Ещё увидим- ги!» И вот уже легкая коляска удаляется в желтом облаке ныли, а Кутуйан стоит и смотрит вслед. На душе у него тяжело, и кажется ему, что коляска увозит с собой его светлые надежды, его мечты о лучшей жизни.
Шли дни, Кутуйан не забывал Абаса-мирзу, но дни, про
веденные вместе, иногда казались ему сном — счастливым сном.
Не зря говорится: «Пришла беда — приведет с собой другую». Мало того что народ испытал множество бед во время перекочевки, что, вернувшись на родину, пережил голод,— напала на людей моровая болезнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37