Говорят, что сын чаще всего повторяет отца. Это верно лишь отчасти. Внешне Казат и в самом деле очень похож на Асеина,
у него такие же крупные черты лица, густые волосы. Если не побреется дня три, у него чуть ли не все лицо зарастает щетиной. Но характером Казат не в отца. Асеин даже в старости сохранил открытый нрав, он любит поговорить, когда в хорошем настроении — то и пошутить не прочь. Казат не такой. Он скорее замкнут, во всяком случае, молчалив. Если говорит, то всегда напрямую, без обиняков. Мастером на все руки, как его отец, он тоже не стал, не унаследовал и способности к музыке и пению. Но ведь это, как говорится, кому что дано, а свое дитятко родителю больше всех мило. Асеин доволен сыном. К чему желать невозможного? Надо радоваться тому, что имеешь. Во всяком случае, Казат — парень по характеру независимый и сумеет сам себя прокормить и одеть, а отцу только того и надо.
Хочется Асеину одного: женить сына. Как бы хорошо принимать чай из рук невестки, чувствовать ее заботливость. Да и внуки... дал бы бог на них наглядеться. И Казат, женившись, станет по-настоящему зрелым человеком. Его сверстники почти все уже обзавелись семьями, испытали радости отцовства.
Асеин исподволь старался присмотреть девушку для сына, да все как-то не находил подходящей...
К весне старик хотел приобрести новый плуг — старый вышел из строя, да ведь и сколько же времени им пользоваться? Пора, пора сменить, если хочешь еще увеличить запашку. Хлопот по хозяйству прибавится... Нет, надо, непременно надо женить Казата...
...Казат и Кутуйан с волокушей скрылись из глаз. Тогда Мээркан пошла к дому Асеина. Кемпир устроилась у окна и, по обыкновению, трепала шерсть. Хватает же сил! В чем только у нее душа держится, а вот поди ж ты, не хочет сидеть без дела. Хочет, говорит, заработать свой кусок хлеба, но суть, конечно, не в этом: старухе необходимо какое-то занятие, она не утерпит, если придется сидеть сложа руки.
— Аке, я чай подам,— предложила Мээркан.— С самого утра у вас во рту ничего не было.
— Хорошо, дочка,— ответил хриплым голосом Асеин, наклонив голову.
Он чувствовал себя неважно: то ли простыл где-то, то ли перетрудился. Лежал в постели или, как сейчас вот, сидел, опираясь на подушки. Старость, ничего не поделаешь... Она приходит, а с нею и недуги.
Мээркан вскипятила чай и, добавив в каждую пиалу щепотку соли и немного сливок, подала Асеину и Кемпир.
Наломала лепешки, свежие, румяные. Принесла и топленое масло. При простуде самая подходящая пища, не только насыщает, но и лечит.
Выпили по одной пиале, по второй — все молча. Асеин видел, что Мээркан чем-то сильно озабочена, но расспрашивать ее не решался. Зачем ее беспокоить, захочет — сама скажет. Может, тайна у нее какая, что-нибудь свое, сокровенное. Женщины, они загадочные существа. Тем более Мээркан овдовела совсем молодой, могла бы и замуж выйти второй раз.
Асеин чувствовал себя отчасти виноватым. В самом деле, добро добром, но неужели только затем она перебралась сюда, чтобы ухаживать за Кемпир и за ним самим? Женщина прекрасная, и разумная, и трудолюбивая, таких поискать, но счастье, оно, видать, вроде ребятишек, любит играть в прятки. Он, Асеин, прожил долгую жизнь, многое пережил и многое научился ценить. Ведь немало на свете женщин, которые ни слова сказать, ни дела сделать толком не умеют, а ходят гордо, элечеком прямо-таки небо подпирают, только и думают, что о нарядах. Да-а, верно сказано: не тягайся с задачливым, не иди на спор с удачливым.
В конце концов старик не утерпел:
— Мээркан, что это с тобой? Или обидел кто? У тебя все ладно, дитя мое?
Мээркан вздрогнула — вопрос застал ее врасплох. Поправила платок.
— Как вам сказать, аке...— Она запнулась. Какой Асеин проницательный, заметил-таки!
— А так прямо и сказать,— подбодрил ее старик.
— Ничего особенного.— Мээркан снова примолкла, опечаленная.— О Кутуйане тревожусь. Боюсь, аке.
— Чего?
— Не знаю. Он стал не такой, как раньше. И ведь не озорник, и неслухом не назовешь. Не пойму я. Кажется мне, что он ходит по краю пропасти. Вы же сами слышали, что рассказывал Санджар-аке.— Мээркан безвольно опустила руки.— Что вы на это скажете? Мы, можно сказать, еле уцелели, а он... Хоть бы вы с ним потолковали. Нужно обуздать его, пока не поздно, аке, иначе потом худо будет вашему Кукену.
Асеин ответил ей не сразу. Долго сидел, поглаживал бороду, раздумывал.
— Ты ему мать, дитя мое,— сказал он наконец.— Конечно, причина для такого поведения твоего сына есть. Но
что греха таить, я и сам за него опасаюсь. Кукентай смел и за словом в карман не полезет. Я с тобой согласен, с теми, у кого в руках власть, нельзя так спорить и препираться. Они злопамятны и ничего не спускают. Рано или поздно они все припомнят. Напрасно он так поступил, ох, напрасно! Но ведь он, милая, еще очень молод. Повзрослеет — поумнеет, одумается.
— Хорошо бы, только я боюсь, что выйдет наоборот.
— Не говори так, милая, не надо. Будем надеяться на лучшее. Мы-то пока живы, нас он послушает, куда ему деваться. Кукентай у нас понятливый.— И Асеин улыбнулся.
6
То ли потому, что Асеин поговорил с мальчиком, то ли по другой какой причине, но Кутуйан перестал огорчать мать поступками или словами, которые так ее тревожили. Он помогал в домашних делах, иногда занят был игрой. И не отходил от Казата. В горы так в горы, в долину так в долину — всюду он следовал за своим старшим другом. Казат к этому привык, он ни в чем не отказывал младшему, выполнял все его просьбы. Асеин и Мээркан очень радовались, глядя на них: совсем как родные братья! Хорошо бы сохранилась их дружба на всю жизнь, оставались бы они неразлучны, как уток с основой, поддерживали бы один другого всегда и во всем.
Прошло время — трудно сказать сколько, потому что никто не вел письменный счет дням, а ни Санджар, ни Сары что-то не появлялись. Асеин беспокоился и недоумевал: что у них там случилось? Урожай давно убран. Заболели? Съездил бы к ним сам, да чувствовал себя скверно. Может, Бай впряг их в какую-нибудь работу, долгую и тяжелую? Скорее всего, так, иначе они давно бы заявились сюда.
Бай уже обзавелся второй женой — токол. Теперь оставалось только дождаться наследника, ведь именно из-за этого затеял он новую женитьбу. Если не считать такого преимущества, как молодость, новая супруга Бая оказалась не слишком привлекательной. В аиле шептались, что она ни во что не ставит Бегаим и весьма гордится своим знатным и богатым родством. Дед ее, и ныне здравствующий, крупный бай, а родной отец ворочает как хочет целым округом. Не зря присловье сложено: не выбирай жену, выбирай тестя. Баю такой брак выгоден, почетен для него. Плохо ли это? И все-таки у Бая щемит сердце, как подумает о Бегаим.
Эх, одного ей не хватало, только одного — не родила она сына... Оказалась без вины виноватой, вот и пришлось ей стать байбиче, когда ей и тридцати нет. Пришлось жить одной в отдельной юрте.
Новую свою жену Бай до свадьбы видел только раз. Да и не разглядел как следует: промелькнула мимо, словно тень. Теперь он делит с нею постель. Зовут ее как-то не по- женски — Тоодак. Неужели не могли придумать что-нибудь покрасивей, цонежней? Правда, шея у нее длинная, как у птицы, именем которой ее нарекли1. Тоодак не слишком умна, но Баю, в общем, нет до этого дела. Лишь бы детей рожала.
7
Каждому хочется одного — добра. Худого никто не желает. Неизвестно, чем оно кончится, но племена канай и кунту стали все более отдаляться одно от другого. Простые люди в том не повинны, это все грехи таких, как Байтик и Базаркул. Особенно усилились рознь и неприязнь в самое последнее время.
Байтик добивался все больших почестей, с каждым днем набирал силу. Одним словом, поднялся высоко, как никогда. Еще с осени пошли разговоры, будто бы он собирается в дальний путь — в столицу Белого царя. Так оно и вышло: в нынешнем марте отправился он в Бетербурк2, где, как рассказывали, принимал его у себя сам его величество Белый царь и благодарил за службу. Золотой орден повесил ему на шею. Что ж, богатство льнет к богатству, удача — к удаче, так уж заведено. Куда нынче ни повернись Байтик — со всех четырех сторон для него кыбла3.
Едва вернувшись из поездки, Байтик разослал гонцов во все концы, созвал к себе всю знать, назначил съезд по своей воле. На съезде первым долгом объявил, что был в Бетербурке послом не только от своего рода-племени, но от всех киргизов. Рассказал, как его жаловали-принимали в царском дворце, сообщил, сколько денег издержал, и предложил, чтобы собравшиеся возместили ему расходы — большие расходы!— в складчину.
1 Тоодак — в переводе на русский язык — дрофа, дудак (крупная, длинношеяя степная птица).
2 Белым царем в Туркестанском крае называли императора России; Бетербурк — искаженное «Петербург».
3 К ы б л а — сторона, в какую оборачиваются лицом во время молитвы.
Конечно, как говорится, мир по слюнке плюнет — озеро будет. Собрали бы. Однако большинство не дало на то своего согласия. И не из-за денег, провались они, а совсем по другой причине, о которой хоть и не говорил никто открыто, но подразумевали все. Чего это ради терпеть, чтобы хитрец Байтик своей волей поставил себя над всеми киргизами. Не иначе как хочет он сделаться главным манапом и подчинить себе все киргизские племена. Кому это понравится и кто на это добровольно согласится? Каждому своя честь дорога. Ишь какой ловкач! Он ездил, его привечали, а теперь мы за него плати... Нашел дураков!
Все приглашенные благодарили хозяина со всяческим вежеством и почтением и, не сказав ему худого слова, разъехались по домам. Байтик остался с носом, замысел его провалился, и сколько ни посылал он проклятий вслед уехавшим, от этого дело не переменилось. Тогда он придумал иной ход: созвал на богатое угощение сородичей побогаче и повлиятельнее. Жеребят и баранов, самых отборных, резали не жалея. Дело ясное, рука дающего не оскудеет. Провожая гостей, Байтик открыто потребовал с них дань. Не просил, а прямо назначал, кому, что и когда доставить. От племени кунту приехал к Байтику один только Саты-бий, он получил приказание через девять дней пригнать девять лошадей, привезти девять верблюжьих вьюков зерна и девяносто рублей денег. Ишь, назначил: словно виру в старину, всего по девять, даже дней! Спорить не приходилось. Саты- бий преданно вытаращил глаза.
— Слушаюсь, батыр! Все будет исполнено, как вы приказали. Не беспокойтесь,— заверил он Байтика и вышел.
Вернувшись в аил, Саты-бий в тот же день к вечеру собрал у себя аксакалов из аилов кунту. К Базаркулу никого не посылал. Не посылал и к Азамату, с которым у него теперь были прохладные отношения.
Очень скоро прибыли Бай, Тойчубек, Маке-бай из Дон- Сан. Даже аксакала джатаков Санджара кликнули — иначе нельзя, поскольку нужны девять вьюков зерна, а это ох какое непростое дело. Восемнадцать больших мешков.
День выдался теплый, даже жаркий, уселись поэтому не и юрте, а неподалеку от юрты на лужайке. Саты-бий долго не тянул, сразу перешел к сути дела. Он красочно и пышно описал поездку Байтика к Белому царю, потом разъяснил, какая это высокая честь для киргизов и, в частности, для них, кунту. Честь и счастье, которым они обязаны духу
предков. Об этом великом событии станут передавать рассказы из поколения в поколение.
— Байтик-батыр не посрамил нас,— продолжал Саты- бий.— Нам он оказал уважение, три дня гостили мы у него, насыщались изысканной пищей, слушали удивительные речи. Вы только представьте себе, где он, Бетербурк! Священная Мекка, да будет благословенно ее имя, гораздо ближе. В Бетербурк нужно ехать на огненной арбе... Только для этого сколько надо смелости, сколько сил! Не зря Белый царь выбрал для этой цели нашего батыра, он знал его силу...
Кто-то из сидевших подальше от Саты-бия шепнул соседу:
— Что это у него прямо мед изо рта каплет?
Сосед, не обернувшись:
— Тебе это дивно? На то он Саты-бий. Как видно, батыр хорошо его покормил.
Следом за этими двумя начали переговариваться и другие. Саты-бий сообразил, что пора переходить к самому главному, и, провозгласив Байтику громогласную благодарность, которая была подхвачена остальными, приступил к цели. Вначале он все ходил вокруг да около, но его скоро остановил нетерпеливый Маке-бай:
— Хватит тебе, Саты-бий, плести сеть вокруг перепелки, любишь ты крутить! Говори прямо, что мы должны сделать.
Сидевший с ним рядом Тойчубек вытянул вперед одну ногу.
— Больно ты прыткий, Маке, все тебе прямо! Прямо-то надо бы говорить о лошадях да о денежках, а?
Саты-бий круто повернулся к нему.
— Шутка шуткой, Тойчуке,— сказал он, с трудом сдерживая злость,— но достоинство надо уметь поддерживать. В нем вся суть, забывать о том нельзя. Наше посильное даяние для того и предназначено, чтобы оказать уважение батыру и себя не уронить. Ему всего хватает, мы только выразидо наше почтение. Насколько нам по силам. Я вот думаю, что для нас, киргизов, священны обычаи предков. Они, предки наши, священным числом считали девятку, так и нам надлежит. Всего по девяти.
Вначале его не поняли.
— Что значит по девяти?
Саты-бий тотчас разрешил сомнения: девять коней, девять десятирублевых бумажек, девять верблюжьих вьюков зерна.
— Ну, что вы на это скажете? — заключил он.
Ответом ему было унылое молчание. Такого не ждали. Самое большее... ну, сивый конь под седлом и со всей сбруей, а к этому еще лисья или волчья шуба — примерно так они полагали.
Самым скупым из них был Маке-бай. Он и заговорил первым:
— Только и всего, Саты-бий?
— Тебе это кажется обременительным? — резко бросил Саты-бий.— По доброй воле — кто хочет, участвует, а кто не хочет...
— Я даю коня и одну десятку,— перебил его Бай.
— Я тоже,— присоединился к нему Тойчубек.
Мало-помалу с конями и деньгами разобрались, вопрос
был решен. Саты-бий окинул всех довольным взглядом.
— Хорошо-о,— протянул он.— Ну а зерно, как быть с зерном?
И снова Маке:
— Зерно... с ним дело потяжелее. Время, пойми ты, неподходящее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37