Может, обойдемся без него?
— Да,— поддержали его.— До осени еще долго, не справиться нам, Маке прав.
— Да, да, так и следует.
— Ти-хо! — раздельно и властно выговорил Саты-бий.— Вы что, дети малые? Не галдите. Мы согласились на большее, неужели отступать из-за каких-то двадцати мешков, даже меньше? Слава богу, нас немало. Как-нибудь соберем. Санджар, ну-ка, вы чего там молчите? Или вам нет никакого дела до чести? Я согласен освободить вас от уплаты денег, скота у вас мало, но зерно-то, зерно... Сколько мешков дадите?
Сары опередил ответ Санджара:
— Опять мешков! Прошлый год вон что вышло. Мы...
— Тебе кто давал слово? — грозно нахмурился Саты- бий.— Сиди и молчи.
Сары почесал в затылке и умолк.
— Ну, Санджар, давай говори.— Саты-бий уставился на старика.— За тобой слово.
Санджар скосил глаза на примолкшего Сары, потом ответил:
— Сатыке, ваш младший брат только что напомнил, что у нас забрали весь прошлогодний урожай. Зерна у нас мало, только-только на прокорм. Не остаться бы с пустыми руками. Мы, стало быть, не можем присоединиться.
— Так ведь вы зерно на базар возите, — сказал Саты- бий, и немало яду было в его голосе.— Наживаетесь.
— Какая там нажива, Сатыке! Надо детям одежонку справить, чаю-сахару купить.
— А плуг? Ты, говорят, тоже приобрел железный плуг, глядя на Асеина. У вас есть и телеги, и тягло. Разве это не нажива?
— Да ведь джатаку без этого ни посеять, ни убрать. Как же иначе?
Саты-бий некоторое время молча сверлил Санджара взглядом.
— Не годится нарушать общее согласие,— заявил он наконец.— Ты человек неглупый, как же так можно?
— Но как быть... надо входить в положение, разве нет?
Саты-бий озлился.
— Ну и ну! А еще уважаемый аксакал... Глядя на вас, заупрямятся и остальные. Мне нет дела до вашего положения. Или совесть только для нас, а для вас она необязательна? Мы же договорились! Значит, вы должны отдать зерно, которое с вас причитается.
Санджар ошарашено молчал, но не успел он собраться с мыслями, как поднялся шум в заднем ряду:
— Если нету его, где же взять, из-под земли, что ли?
— Это добровольное приношение или налог?
Саты-бий вскочил и замахал руками:
— Хватит вам! Довольно! Вы народ или сборище разгильдяев? Понимать надо.
Его, однако, не слушали и вопили кто во что горазд. Поднялась дикая неразбериха. Вдруг из толпы выскочил Кутуйан в калпаке и новой безрукавке. Саты-бий тотчас узнал его, ругнулся про себя, но вслух ничего не сказал.
— Родичи! — крикнул он звучно и даже как-то басовито.— Наберитесь терпения.
Шум начал стихать, и скоро стало тихо. Многие не знали Кутуйана. Санджар тихомолком улыбался себе в бороду, ожидая, что будет дальше. Маке-бай и Тойчубек слыхали от людей, что сын пастуха Ормона вырос бойким и сообразительным парнем, но до сих пор еще его не видели и в лицо, стало быть, не знали; им было любопытно, да и не только им — все, кто тут был, глаз не сводили с Кутуйана. Бай то и дело косил глазом на Саты-бия: ну-ка, мол, поглядим, какие речи услышим от мальца на этот раз.
Кутуйан перевел дух и продолжал:
— Зачем кричать попусту, не лучше ли сесть рядком
да поговорить ладком. Ведь справедливо сказано, речь идет о достоинстве нашего племени. Надо все хорошо обдумать. Вы знаете, что я сирота, вы видите, что я годами молод. Немногое мне по силам, но и я не хочу от людей отстать...— Он повернулся к Саты-бию: — Сатыке, я должен прежде всего у вас просить разрешения сказать свое слово.
Саты-бий мрачно и неохотно кивнул.
Кутуйан подошел к нему ближе.
— Если разговор о подношении, то можно ли точно определить его меру? Подношение это подношение. Не дорог подарок, дорога честь. Можно ли узнать, почему вы назвали число девять?
— -Я сказал, что таков старинный обычай,— недовольно отозвался Саты-бий.
— Понятно... Что касается скота или денег, то таков и в самом деле наш старинный обычай. А зерно? В старину мы почти не знали хлебопашества, так люди говорят, не знаю, верно или нет.
— Говорят.
И тут снова послышались голоса из задних рядов:
— Да, мы такого в старину не ведали.
— Это они сами придумали.
И негромкие чьи-то, но четко слышные слова:
— Сами придумали, пускай сами и расплачиваются.
Саты-бий нарочито раскашлялся. Те, кто сидели с ним
рядом, похоже, тоже считали, что запрос великоват, но, по пословице «ворон ворону глаз не выклюет», такого своего суждения не высказывали.
А Саты-бий заходился от злости: надо же, вылез на люди голодранец из голодранцев, голь перекатная! И не уймешь ничем этого выскочку, а попробуй-ка не сделай того, что потребовал Байтик! Лучше и не пытайся...
— Ай, сын мой! — Саты-бий обратил к Кутуйану укоризненный взор.— Ну к чему ты мутишь людей? Ведь ты и впрямь сирота... что же ты имеешь в виду, когда заявляешь: «Не хочу от людей отстать»? Что ты можешь дать?
— Шесть мешков муки! — тотчас ответил Кутуйан, нимало не смутившись.
Общий говор, в котором ясно выделилось чье-то: «Что он болтает, этот сирота?» Однако Саты-бий, прикусив губу, низко опустил голову: он-то отлично понял, с какого конца взялся за него Кутуйан.
Маке-бай недоуменно пожевал губами и спросил:
— Где ты их взял, эти шесть мешков? Ты и вправду собираешься их доставить?
Кутуйан, скосив глаза на Саты-бия, ответил:
— Маке, не только я, но и уважаемые Санджар-ата и Асеин-ата, здесь присутствующие, скажут вам, что эти шесть мешков давно уже переданы в руки Сатыке. Если это ложь, пусть он опровергнет мои слова перед всеми, кто тут есть...
«Откуда взялась на меня эта лихая напасть! — стиснув зубы, твердил про себя Саты-бий.— Язва моровая, чирей проклятый!»
8
Не прошло и недели с их встречи, как Саты-бий доставил Байтику все, что тот потребовал.
Ему-то, Саты-бию, что — он выслушал теплые слова благодарности, его приняли с почетом, его признал не только Байтик, но и многие другие. Чем это плохо? Ничем, наоборот, очень даже хорошо, что имя его у всех на устах. Время идет, зима сменяет лето, уплывают годы один за другим. Базаркул, например, уже не тот, что прежде. С Байтиком у него отношения запутанные, неважные отношения. Не исключено, что рано или поздно поводья окажутся в руках у Саты-бия, а там поглядим!
Время такое, что каждый думает прежде всего о себе. Надо бы, чтобы правитель в первую очередь думал о своем народе. Бывают, наверное, и такие, да только редко. В противном случае Саты-бий ничего не смог бы добиться. Сказать по правде, положение племени кунту нынче скверное. Байтик много земли предоставил купцам, и не за так, а, по слухам, берет за аренду большие деньги. С другой стороны, он велел увеличить свою запашку. Никто ничего понять не может. Что с ним, Базаркулу он, что ли, позавидовал? Так и посягал бы на его скот, на его земли. Почему же должен страдать простой люд?
И так-то люди еле перебивались, кое-как сводили концы с концами, а тут еще пришлось претерпеть истинное бедствие по вине Байтика.
В Кетмень-Тюбе у Байтика был родственник со стороны жены, некий Джузуп. Этот Джузуп отделился от своего рода, начал кочевать самостоятельно. И вышла у него ссора с мана- пом Рыскулбеком, который не захотел его уважить. Кому
жаловаться, кого просить о защите? Байтика, только его...
Приняв во внимание родство с Джузупом, Байтик к тому же, как видно, не прочь был свести какие-то свои счеты с Рыскулбеком. Короче говоря, решил Джузупу помочь и написал письмо русскому полномочному представителю. Встретился Джузуп с этим русским начальником. Тот сказал, что собирается в Верный, а как вернется оттуда, соберет съезд местных манапов и вместе с ними решит дело... Джузуп, себя не помня от обиды, не стал дожидаться, собрал своих джигитов и двинулся к Рыскулбеку на Ала-Бель. Стоял июнь месяц, самая середина. Ночью Джузуп со своими джигитами угнал у Рыскулбека больше четырехсот лошадей. Рыскулбек со своим аилом двинулся на перевал Беш- Таш.
Джузуп пригнал коней, а Байтик собрал сотни три джигитов, посадил на уворованных у Рыскулбека коней. Джигиты были вооружены и готовы к драке, какое там — к настоящему воинскому походу! Байтик потом, во время дознания в Аулие-Ата, утверждал, что принял участие в этой сваре, чтобы помирить Джузупа и Рыскулбека...
Схватка началась у верховьев Чичкана, где Рыскулбек остановился на дневку. Сражение было жаркое, сторонники Байтика не устояли и поспешно отступили к Ала-Белю. Вскоре Рыскулбек подал в суд жалобу и возбудил дело об убийстве одного из его джигитов неким Байгабышем. Что касается Джузупа, то о нем никто ничего не знал. Куда он делся — в пропасть свалился или был кем-то убит в суматохе, так и не выяснили.
Рыскулбек, понимая, что теперь ему жизни не будет, откочевал к верховьям Таласа, однако Байтик со своим отрядом чуть ли не в тысячу всадников и там его настиг: не мог забыть, что его джигиты бежали после боя у Чичкана, и жаждал мести. Снова лилась кровь, снова гибли люди. Жертвой пал, между прочим, и бедняга Сары, один из многих, пострадавших ни за что.
Рыскулбека с Байтиком «мирили» при посредничестве штабс-капитана Мединского. Договорились о вире за убитых, о возмещении «по обычаю», и наконец все улеглось.
Короче говоря, нрав у Байтика испортился, он только и думал, где бы и как ухватить побольше. Вчера еще скромный, богобоязненный, во всем покорный Джангарачу, нынче он стал хозяином земель от Ак-Чия до Ала-Арчи. Но и того
ему показалось мало, принялся землей торговать. Невиданное, неслыханное дело — обменивать на деньги божью землю и божью воду! Джатакам, обитавшим на равнинах, пришлось перебираться в цредгорья. Почва каменистая, неровная, для них непривычная, да к тому же целина. Распахивать ее нелегко, а еще арыки надо прокладывать заново. И место не пустое, не свободное, немало народу живет здесь издавна. Как тут быть? Удастся ли ужиться? Правда, угодий нетронутых хватает, только паши.
Поблизости от Санджара осело шесть семей из рода асыл- баш. Особо не были с ними раньше знакомы, но встречаться приходилось. Люди неплохие. По соседству с подворьем Асеина поселились три семьи, тоже мирные, простые люди. Сошлись с ними быстро, можно сказать, подружились.
Это бы все и обошлось, да начались споры из-за летовок. Говорили, что скот Каная уже пасется от Кур-Кендея до берегов речки Джыламыш. Кунту перевалили в урочище Сокулук. Все были недовольны, и никто не видел выхода. Пошел слух, что Базаркул побывал у самого уездного начальника, но чем у них кончилось, неизвестно. Кажется, и на этот раз перетянула чаша весов Байтика. Нынче ведь у кого власть, за тем и правда. Скота и конских табунов у Байтика не счесть, не хватало чабанов и табунщиков, он начал принимать к себе подходящих джигитов из дальних аилов. Табунщиком стал и сын Асеина Казат. Ему повезло — он не погиб, как несчастный Сары, в схватке у Беш-Таша. Подальше, подальше от тех мест, где машут саблями и вонзают друг в друга копья! Куда лучше пасти табун: под тобою конь, в руке камча. Сохранил бы господь жизнь, а остальное приложится, как любил приговаривать Асеин. По крайней мере, сын к нему вернется, будут вместе землю пахать, жить да поживать. Все наладится, были бы руки, а там, глядишь, сбудется и заветное желание — женится Казат, пойдут внуки.
Казат — любящий сын. Так и старается улучить момент, чтобы проведать отца. Бывает, что привезет с собой кумыс или мясо, свежее или вяленое. Отцу это маслом по .сердцу: сын у него настоящий мужчина.
Впрочем, сколько бы лет ни было сыну — хоть шестьдесят! — для отца он всегда ребенок. А ведь Казат, по правде говоря, совсем взрослый. Двадцать два года, двадцать третий пошел. Уже два месяца он в табунщиках, пасет тех самых угнанных коней.
Случается ли Казату бывать в аиле у Бая? Об этом особый рассказ.
Стояла ранняя весна, но день, о котором пойдет речь, выдался совсем по-летнему жаркий. Бегаим и с нею еще несколько женщин ехали в аил Чины, расположившийся на другом берегу. По дороге всем сильно захотелось пить, решили свернуть к Асеину.
Асеин и Казат занимались починкой лопастей у мельницы. Первый увидел гостей Асеин.
— Кто это там?— присмотрелся он.
— Они из аила Бая. Смотри, в середке сама байбиче.
— Ох ты, надо встретить,— засуетился Асеин, обтирая мокрые руки о подол рубахи, — а то неловко.
Казат был в одних штанах, закатанных до колен. Он начал натягивать такую же, как у отца, бязевую рубаху с открытым воротом, а гостьи тем временем оказались совсем рядом. Из дома вышла Мээркан. Кутуйан, возившийся возле желоба для воды, тоже подошел поближе.
Казат принял поводья у Бегаим.
— Здравствуйте,— сказал он очень тихо и робко.— Прошу вас спешиться...
Бегаим, отпустив поводья, молча наклонилась к нему с седла, на котором постлан был кусок дорогого красного шелка. Казат поддержал Бегаим левой рукой и помог ей сойти на землю. Какая она легкая, эта красивая женщина,— словно мотылек. Выбившиеся из-под элечека тонкие пряди волос коснулись щеки Казата. Он чувствовал себя вконец смущенным, сердце вдруг застучало часто-часто. Не смея взглянуть на Бегаим, он повел коня к столбу. Смутился он не оттого, что ему пришлось держать женщину под руку, и даже не оттого, что от Бегаим пахло чем-то удивительно приятным, неведомым ему до сих пор... Нет, когда она наклонилась к нему и он хотел ее поскорее поддержать, то на мгновение невольно коснулся ее груди.
Вошли в дом. Мээркан подала холодный айран. Она незаметно приглядывалась к Бегаим, которую знала пусть и не слишком хорошо, но все же знала и понимала. После того как Бегаим сделалась старшей женой и хозяйкой Большой юрты, Мээркан ее видела сейчас впервые. Как она переносит новое положение? Ведь это так нелегко — лишиться своей женской доли, того главного, чем жива любая женщина... Наверное, горько ей. Наверное. Но внешне Бегаим ничуть не изменилась к худшему. Скорее наоборот: то ли солнце нынче слишком жаркое, то ли езда верхом тому причина, только щеки у Бега-
им разрумянились, глаза блестят, и похожа она если не на девушку, то, во всяком случае, на недавно вышедшую замуж молодуху, так она стройна и моложава.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37