— Прочь! За грех и за доброе дело твой ответ и твоя награда! Отпусти веревку!
— Не отпущу! Скотина моя.
— Н-ну!
— Кто вам дал право грабить людей? Бога побоялись бы...
— Пусть боится тот, кому надо! «Право», тоже мне еще! У тебя права не будем спрашивать. А ежели тебе оно нужно, получай!
Джигит огрел Асеина камчой. Удар пришелся по виску. Старик упал, веревка выскользнула из ослабевших пальцев и потянулась за волом по дороге.
3
Вернувшись домой, Асеин и Санджар стали думать, кому жаловаться? Базаркулу? Или самому Байтику? Если Саты- бий кого и послушает, так только его. Согласится с его решением. Не может не согласиться.
Однако сразу ехать с жалобой они не могли. Сгоряча не почувствовали, насколько тяжелы нанесенные им побои. Кутуйан оправился быстро, молодому все нипочем. Рана на голове еще не затянулась, а оп уже бегал да играл. Санджар и Асеин слегли оба недели на две. Отделали их лихо — места живого не оставили. Первые несколько дней лежали они все распухшие, головы не поднять, пища в горло не идет. Хорошо еще, переломов или вывихов не оказалось.
Санджару досталось крепче. Ушибы и рубцы зажили, но чувствовал он себя худо, по его словам, у него внутри все болело. Асеин, пока был болен, с ним не виделся. Навещал Санджара Казат...
В тот злосчастный базарный день они, кое-как взгромоздившись на Таргыла, вернулись домой уже в темноте. Уж если кому не повезет, так не везет ни в чем: у Асеина пропал не только рыжий вол, но и Чобур, конь, на котором он обычно ездил. То ли его угнали «заодно», то ли сам он увязался следом за скотиной, к которой привык, неизвестно. Ну, это ладно, быть бы живу, а конь найдется. Но как стерпеть несправедливые зверские побои из-за пустяка?
Казат хотел было с утра ехать к Саты-бию. Кровь закипает, как вспомнишь, что творил не так уж и давно голобо- родый Мисиралы. Теперь эти хвастуны творят что хотят. Ну ладно, в прошлые времена они опирались на кокандцев, а нынче с чего распоясались? С кем вместе ехал Саты-бий, кто они? Отец не знает, Санджар тоже. Скорее всего, канаевские, больше не на кого рассчитывать этому негодяю. Ах, хитрая лиса! Зна-ает, перед кем лебезить да хвостом вилять.
Однако один человек он и есть один. Будь ты силен и ловок, как богатырь, а одного тебя все же одолеют, измочалят, словно тушу козла на кокберы. В конце концов, если есть у них хоть капля стыда, вернут отобранное. Асеин не отпустил сына. К Базаркулу надо обращаться, куда ни кинь, без этого не обойтись.
Мээркан, оправившись после первого потрясения, держалась спокойно. Бог сотворил ее женщиной, но будь она мужчиной, наверное, тоже искала бы возможности схватиться с Саты-бием насмерть.
...В тот вечер они вдвоем с Кемпир засиделись допоздна. Ночь настала темная, безлунная, зги не видать — хоть глаз коли. Казата не было: он ждал-ждал, когда вернутся свои с базара, не утерпел — пошел встречать. Мээркан постелила старухе постель, а сама все думала, не случилось ли какой беды. Или к Санджару-аке заехали да заночевали?
Она ушла к себе в юрту, легла, но не могла уснуть. Тревожные предчувствия мучили все сильней, сердце билось часто-часто, мысли путались. Город это город, мало ли что может случиться. Там и воры, и мошенники, и грабители... Ох, только бы вернулись целые и невредимые, только бы не напал никто. Мээркан поставила перед собой масляный светильник, сидела и неподвижным взглядом смотрела и смотрела на тусклый огонек.
Вдруг залаял Карала. Мээркан так и вылетела за дверь. Темно. Ничего не видать. Впереди замаячило что-то большое, черное. Ближе, ближе... Свои, Казат ведет коня в поводу, на коне Асеин и Кутуйан.
— Казаттай!
Нет ответа. У Мээркан снова бешено забилось сердце. Что с ними и куда девались навьюченные животные?
— Аке! Кукентай!
— Мама,— слабым голосом отозвался Кутуйан.— Не пугайся...
— Что случилось?
— Тихо, Мээркан, тихо, милая...— Асеин не договорил и застонал.
— Избили их,— зло, сквозь зубы произнес Казат.
— Кто?
— Саты-бий.
— Что ты говоришь?
Мээркан знала, что Саты-бий жестокий человек, но пойти на такое злодейство? Он же не Мисиралы, пусть злой, но не глупец...
Асеина и Кутуйана осторожно сняли с коня, отвели в дом. Когда зажгли свет, Мээркан затряслась, закрыла рот концом платка, чтобы не зарыдать в голос. Спохватилась — скорее помочь. Подложила подушку Асеину под голову, потом кинулась раздевать сына. До самой зари она не сомкнула глаз. Выстирала перепачканную одежду Асеина и Кутуйана, поила старика и мальчика чаем с молоком или просто холодной кипяченой водой, сидела рядом. И не только одну эту ночь, а и много других... Слава богу, теперь уже все позади. Асеин-ата встал на ноги, поправился. И первым долгом съездил к Санджару.
Мало-помалу выздоровел и Санджар, перестал жаловаться, что внутри у него все болит. Снова старики заговорили о Базаркуле. Нельзя не пойти к нему! Нельзя сделать вид, будто ничего не произошло. Хоть Асеин с Санджаром не такие всем известные личности, как Саты-бий, не атками-
неры1, но для тех, кто вскапывает землю кетменем, они уважаемые аксакалы. Да и не будь они аксакалами, все равно люди, достойные человеческого отношения к себе. Не чужаки, не пришлые, оба из того же племени кунту, что и все кругом. Не может Базаркул не выслушать их, не пустить к себе в дом, у него для этого нет никаких оснований. К тому же он человек от других на отличку, ученый, все книги прочитал. Конечно, надо поехать, выслушать своими ушами все, что он скажет, что посоветует. В случае чего он может того же Саты-бия в бараний рог согнуть. Как говорится, слишком близко к огню подсунулся, да и сгорел. Если Базаркул решит по справедливости, все образуется как надо.
День был погожий. Санджар и Асеин, прихватив с собой Кутуйана, двинулись на стоянку рода карамерген пешком. Оба старика бледные, исхудавшие. Санджар опирался на палку. На Кутуйана мать надела новый кементай2, на голове у него теплая шапка, которая ему очень к лицу.
Карамергены в эту осень поставили юрты на берегу речки Джыламыш. Идти пришлось недалеко.
...Базаркул был у себя один. Одет, как обычно, в белое. В руках держит толстую книгу в кожаном переплете. Когда алобщики вошли, осторожно отложил книгу на низкую деревянную подставку, поздоровался со стариками за руку. Сидел Базаркул на медвежьей шкуре, опираясь на груду подушек. Все стенки юрты увешаны расшитыми коврами- тушкийизами, на концах кереге свисают пышные шкурки куниц и чернобурых лис.
Тотчас расстелили полотенца и подали кумыс. Базаркул, держа пиалку за донышко на кончиках пальцев, поддерживал вежливый разговор. Спросил, из какого аила прибыли гости, как у них дела, как здоровье. Гости в свою очередь спрашивали Базаке о самочувствии, о здоровье домашних, о благополучии скота. Базаркул, конечно, понял, что явились эти люди к нему не просто так, но сразу спрашивать о деле неприлично, обычай не велит. Лишь спустя определенное время, Базаркул со вздохом расправил и без того ровные и опрятные усы и бороду, протянул: «Та-ак» — и, помолчав немного, продолжал:
1 Аткаминер — дословно: севший верхом на коня. Так в старину киргизы называли знатных и богатых.
2 Кементай — верхняя одежда типа плаща, делалась из войлока.
— Значит, живется вам хорошо, сохрани вас бог и в дальнейшем от злых бед. Ну а все-таки, с каким намерением прибыли вы ко мне?
Асеин поглядел на Санджара: начинай ты, как старший по возрасту. Санджар намек понял, покрутил головой и заговорил:
— Да вот, Базаке, мы насчет чего. Вы ведь наша единственная опора и защита, и мы к вам явились с жалобой.
— Расскажи с какой.
— От чужих-то еще как-никак, но от своих терпеть обиду невыносимо тяжело, Базаке. Средь бела дня ограбили, да мало того, избили нещадно нас вот.— Он кивнул на Асеина и Кутуйана.
Базаркул нахмурил брови.
— Кто это сделал?
— Да Саты-бий, вот кто.
— Что-о?
— Саты-бий...— Санджар запнулся, ему перехватило дыхание.
— Спятил он, что ли?
Теперь уже слово взял Асеин. Рассказал по порядку, как все было, и заключил:
— Напрасно он так поступил. Это нехорошо. Нехорошо, говорю, вышло, тем более при чужих... Забыл, выходит, о чести и совести, начисто забыл! Я знаю, на него иной раз находит, любит пошуметь, но чтобы руку поднять...
Тень сомнения промелькнула на лице Базаркула. Кутуйан заметил это, снял шапку, наклонил голову.
— Если вы не верите, смотрите!
Базаркул глянул на рубец, вокруг которого волосы были выстрижены. Вздувшийся, воспаленный рубец даже еще не подсох как следует... Глаза у Базаркула округлились. Он, по правде говоря, терпеть не мог Саты-бия, которому многое приходилось поневоле спускать. Но это было уж слишком. Поднять руку на подростка, да к тому же сироту? Такое спустить нельзя, люди уважать перестанут.
Базаркул хлопнул в ладоши, вызывая из-за дверей джигита, и, когда тот появился, приказал:
— Узнай, где теперь Саты-бий.
— Сатыке нет в аиле, молдоке,— с поклоном отвечал джигит.— Он вот уже неделю в Кесее.
— Когда собирался вернуться?
— Неизвестно, молдоке.
— Мм... Ну ладно, передай, как вернется, пусть сразу явится ко мне.
— Слушаюсь, молдоке.— Джигит повернулся к выходу, но Базаркул его окликнул:
— Постой! Скажи там ребятам, чтобы привели для этих людей пару коней и вола.
— Слушаюсь, молдоке, будет исполнено.
— И еще...— Базаркул ласково поглядел на Кутуйана.— Наденьте на этого моего сынка новый калпак. На счастье.
— Хорошо, молдоке.— Джигит вышел.
Санджар и Асеин заговорили разом:
— Базаке, как же так?
Базаркул вытянул руку ладонью вперед, как бы отстраняя протесты и возражения.
Санджар:
— Базаке, да вы-то чем провинились, чтобы расплачиваться за Саты-бия?
Асеин:
— В самом деле, нам совестно...
Базаркул сидел молча, брови совсем опустились на глаза. О чем он думал, неизвестно. Негодовал на Саты-бия за его поступок? Сожалел, что в последнее время у него самого дела идут все хуже? В этом повинен и Саты-бий, которому он излишне доверял. Саты-бий умеет прикинуться преданным, исполнительным, а на деле он бессовестный невежа. Кому это знать, как не Базаркулу. Много, ох, много пакостей натворил этот лицемер. Опирался в прежнее время на кокндцев... теперь заискивает перед канаевскими. Распустился, узды не знает. А ведь он сам ему был потатчиком, дурное скрывал, хорошее чересчур нахваливал. Да-а... С Байтиком отношения неважные, не то стоило лишь намекнуть, как Саты-бий якшался с Ракматылдой да подмигивал ему, и не сносить бы Саты-бию головы. Байтик бы с ним разделался.
Нет, Базаркул уже не тот, что прежде. Стареет. Прибавляется седины в бороде, исчез румянец... Ну, ничего! Не зря говорят люди, что Базаркул с дороги не собьется.
В свое время был он не последний удалец. Нынешним благочестием от него тогда и не пахло, он собирал вокруг себя таких же горячих джигитов, как он сам, и чего только они не вытворяли, в каких переделках побывали, эх! Если рассказать, длинная получится история. Теперь это все в прошлом, и единственная у Базаркула осталась цель — не утратить свое влияние на людей, не выпустить поводья из рук.
Ладно, прошлое оно и есть прошлое. Теперь, с приходом русских, в управлении народом многое изменилось. Ему, Базаркулу, по всем правам старшинства стать бы болушем1, да куда там! Байтик его опередил, ни с какими правами не посчитался...
Базаркул поднял голову.
— Чего же вам стыдиться? Почему совестно? — спросил он.— Саты-бий поступил плохо. Пусть только приедет, я с ним поговорю особо. Седла, утварь, мука — это все за ним остается, а вы нынче возьмите то, о чем я распорядился. Джатаку без рабочей скотины, без тягла куда податься? Что касается тебя, сынок, то он, как бы там ни было, тебе в отцы годится. Прими его удар как проявление отцовского гнева и прости ему, милый.
Кутуйан вежливо поклонился.
— Базаркул-ата, спасибо. Умеющий брать умей отдавать. Будем живы-здоровы, возместим наш долг. Доброе дело не пропадет. А недоброе... Вы говорите, чтобы я простил, Базаркул-ата. Сказать «прощаю» нетрудно, язык куда хочешь, туда и повернешь. А сердце? Как с ним быть, как его заставить?
Ровные черные брови Базаркула подымались все выше с каждым словом, которое произносил Кутуйан, а глаза смотрели на мальчика с любопытством и вниманием. Воспитанный паренек, живой, сообразительный. И какой красноречивый, смотри пожалуйста! Смелый — глаза в землю не опускает, как это делают в присутствии Базаркула другие, словами так и сыплет. Одет опрятно... Асеин, значит, заменил ему отца... Кто же его воспитал, научил, как вести себя?
— Сколько тебе лет, сын мой? — спросил Базаркул.
— Пятнадцатый, Базаке.— Кутуйан и сам не заметил, что обратился к Базаркулу, как обращались взрослые.
Базаркул сделал вид, что тоже не заметил этого. Сказал спокойно:
— Ты, кажется, уже совсем большой.
— Спасибо на добром слове, Базаке. Но говорят, не гордись ростом, гордись разумом.
Санджар и Асеин переглянулись.
— Ты сказал верно.— Голос Базаркула звучал все так же ровно и спокойно.— У злопамятного человека мелкая душа. А у тебя, сын мой, светлая голова, ты старайся быть велико
1 Б о л у ш — волостной управитель, административная должность, введенная после присоединения Киргизии к России.
душным. Удачлив будь. Да, Саты-бий поступил плохо. Я ему об этом скажу. 1
В юрту снова вошел давешний джигит, держа в руке согнутую пополам камчу. Видно, уже доставил подарки молдоке.
4
Базаркул не мог пожаловаться на судьбу. Все, что нужно в жизни человеку, было у него: и почет, и богатство, и дети, которые все уже обзавелись собственными семьями...
Нынче главной его заботой, главным беспокойством сделался пресловутый Саты-бий. Что у него за цель, чего он добивается? В свое время, путаясь с кокандцами, он обделывал свои дела не своими руками, а через посредство таких, как плосконосый Мисиралы. Обобрали не только здешних джатаков, но и аилы родов карасакал и асылбаш. Ничего не оставили... Но теперь-то, теперь? С кокандцами он развязался, умыл руки, все свалил на того же Мисиралы, сам вышел чистенький, без пятнышка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37