Мисиралы, простофиля этакий, истово выполнял все, что ему приказывал Саты-бий. Как же, ведь Саты-бий взял в свою семью на воспитание младшую дочь Мисиралы, она и теперь у них.
Но настал день, когда Саты-бий велел избить Мисиралы при всем честном народе, да еще подговаривал людей: «Это он во всем виноват, он обобрал вас до нитки. Нечего его жалеть! Бейте, чего смотрите?»
Мисиралы пришел потом к Базаркулу, повалился ему в ноги. Базаркул спросил: «Чего ж ты подставлял спину под палки? Почему не объяснил людям, что это он тебя посылал?» «Как же можно при народе? Он уважаемый старый человек, стыдно...» — отговаривался Мисиралы. «А если так, зачем ты ко мне явился? — разозлился Базаркул.— Надо было раньше думать. Мало еще тебе, иди кланяйся своему уважаемому человеку! За то, что руки делали, шея в ответе».
Стало быть, палки кто-то получил, виноватый нашелся, а Саты-бий в стороне, не видел, как говорится, ни верблюда, ни кобылы. Ну, лицемер! Из лицемеров лицемер, самого дьявола собьет с толку.
По словам Мисиралы, Саты-бий и в самом деле вошел в доверие к Ракматылде-, стал для него своим человеком. На знаменитом тое у Байтика именно Саты-бий подал знак беку. Теперь он юлит перед канаевскими. Иначе он и не
может — на корову не наденешь узду, то, к чему привык, не бросишь. И на все у него готов ответ. Ложь обернет истиной, такую смуту разведет, что только диву дашься.
Вот и вчера...
Едва Саты-бий явился из Кесея, его, как и было приказано, вызвали к Базаркулу. Потолковали по обычаю о том о сем, а потом Базаркул, поплотнее запахнув полы суконной шубы, спросил:
— Саты-бий, ты, я вижу, не оставил свою привычку ни с того ни с сего налетать на людей?
Саты-бий прекрасно знал, куда полетят камни, ему уже успели рассказать о приходе Санджара и Асеина. Однако ответил он так, будто ни о чем не догадывался:
— Что ты, Базаке? Что случилось? — и сделал удивленное лицо.
— Если мы будем так себя вести, народ от нас отшатнется.
— Да в чем дело? Как себя вести?
— Дело сделано, никуда от этого не спрячешься...
Саты-бий прищурил левый глаз и вздернул правую бровь.
— Дорогой мой, зачем темнить? Не лучше ли прямо сказать, что я такого ужасного сделал.
В тех случаях, когда они вели разговор всерьез, Саты- бий обращался к Базаркулу, который был не намного старше него, либо «дорогой мой», либо «молдоке», подчеркивая тем самым и достоинство собеседника, и свою к нему близость.
— Если бы кто другой плетью размахался, какой-нибудь там Мисиралы... так нет же, ты сам развоевался.
Подозрения Саты-бия превратились в уверенность. Так и есть, именно о том и речь. И начисто отпереться, пожалуй, не удастся. Как отопрешься? В таком случае...
— А-а, вот оно что,— проговорил он с фальшивой небрежностью.— Я-то сразу не понял. Только, Базаке, я...
Базаркул оборвал его:
— Ты свои увертки брось! Что было, то было, так и надо говорить. Не считай людей дураками. Должен понимать, что поступок твой наглый и бессмысленный. Ты себя повел как слепец с открытыми глазами. И богу такое неугодно. Подумал бы хоть о том, что станут о тебе люди говорить. Мы должны себя вести в соответствии с нашим положением. И понимать, какое нынче время.
— Все понятно, но только разве они хорошо...
Снова Базаркул прервал Саты-бия.
— Замолчи! — неистово, с дрожью в голосе выкрикнул он.— Ты еще оправдываешься! Во всем виноват ты один! Вздорность твоя и смутьянство всему причиной. Я тебе сказал, что, если мы будем так себя вести, люди от нас отвернутся. Куда ты тогда денешься? — Он чуть было не добавил: «К своим канаевским?» — однако удержался. Пускай Саты-бий сам скажет, с кем он тогда вместе ехал.
Куда там, кто бы другой проговорился, только не Саты- бий. Он сразу прикинулся виноватым, сокрушенно опустил голову.
— Ну,— продолжал Базаркул,— говори, что будем делать?
— А что делать, если так вышло, придется их успокоить, у меня, слава богу, скот еще не перевелся.
— О скоте не толкуй. Я отдал. Ты верни все остальное. Все до последней мелочи — и седла, и прочее.
— Ладно.
— Ну если так...
Саты-бий ушел от Базаркула, кипя мстительной злобой. Он, видишь ли, отдал скот! Отдал, чтобы выглядеть щедрым и благородным в глазах этих голодранцев, чтобы привлечь их на свою сторону. Ну, погоди, придет и твой час, не вечно твое благополучие, ой, не вечно!
Но как бы там ни было, а дело улаживать придется. Не вышло так, чтобы оно само собой улеглось, по-родственному. Значит, он должен теперь кланяться всякой рвани, унижать свое достоинство? И все об этом узнают? Да-а, взять — это одно, а отдать назад не так-то просто. Нужно признаваться, что допустил ошибку, просить прощения... Как это сделаешь? К себе их позвать? Нет, так тоже не годится, вернее, не получится так.
Мысли беспорядочно крутились в голове всю дорогу, а дома первый, кого увидел Саты-бий, был зять, муж старшей сестры. Приехал. Зять сидел на почетном месте, а сестра тоже была тут в своем огромном элечеке1. У порога жался еще кто-то из чужих.
Саты-бий первым долгом поздоровался с зятем и сестрой; расспросили друг друга о здоровье и делах, потом сели пить чай. После одной-двух пиалок жена сказала Саты-бию:
— К тебе вот парень пришел.
Только теперь Саты-бий разглядел того, кто молча ждал
1 Э л е ч е к — головной убор киргизской замужней женщины, обычно белый.
у порога: так называемый сын Бая, а попросту сказать — взятый в семью парнишка для услуг.
— Это ты, Шишкара? — Саты-бий отер большим платком пот со лба.— Ну, с чем явился?
— Баке велел позвать вас к себе,— ответила вместо парня жена Саты-бия.
Надо же, как кстати бог помог! Нашелся случай сам собой... Саты-бий старательно сложил платок и спрятал в карман.
— Все у вас там тихо-мирно? — спросил он, и в голосе звучало нетерпение.
— Да,— буркнул посланный себе под нос.— Просил вас позвать.
Саты-бий усмехнулся про себя. Дело неспроста. Скорее всего, сговорились они с Баем...
Зять сообщил, что они с женой собираются погостить с неделю.
— Да вот видите, дело-то какое, но ничего, я скоро вернусь,— успокоил гостей Саты-бий и обратился к жене: — Дай-ка мне бумажных денег. Понадобятся.
Жена молча открыла сундучок, достала пачку денег.
— Довольно?
— Хватит.— Саты-бий убрал деньги в карман на груди и встал.— Пойдем, Шишкара.
Саты-бий не сомневался, что у Бая собрался народ. Так и вышло: возле юрты суматоха, лошадей у коновязи множество.
Да, на этот раз Бай собрал и аксакалов, и мужчин почтенных, уважаемых, хоть и не седобородых. Только вот Базаркул... Но по такому поводу он вряд ли согласился бы на людях высказываться. Хорошо, что Саты-бия известили...
Джигиты приняли у него коня. Немного поодаль стоял Кутуйан вместе с несколькими сверстниками. Увидев Саты- бия, он так и вспыхнул. Раньше, когда ему не приходилось встречаться с Саты-бием, Кутуйан был полон уважения к нему, считал духовным наставником, с глубоким вниманием прислушивался к тому, что рассказывали о нем, о его словах. Все это оказалось неправдой. Веди себя в соответствии с поучениями муллы, но не с его поступками. Верное присловье.
Саты-бия ввели в юрту, проводили к почетному месту. Он сразу увидел, что в юрте сидят самые уважаемые
аксакалы. У каждого, известно, своя забота. Бай собрал всех, чтобы посоветоваться о своем намерении вступить в новый брак. Нельзя не посоветоваться, нельзя не осведомить об этом самых известных, самых почитаемых людей. Как же иначе? Он не какой-нибудь отщепенец. Пусть он богат и знатен, но от общества отгораживаться негоже. Все, кто нынче собрались у него в юрте, для него первые после бога. Отец его был человек богатый, именитый, к тому же он месяцы и годы провел в Мекке у гроба пророка, сделался хаджи1... Что же, богатство есть богатство, но его надо кому-то оставить в наследство. Бай женат второй раз. Первая жена скончалась по воле аллаха, она рано ушла из мира и не успела родить. Его вторая жена замужем за ним уже восемь лет, но у нее нет детей. Развестись с ней он не может себе позволить. У нее лишь одна вина, да и то не вина, а беда. Как ни суди, как ни ряди, нет у нее никаких недостатков. И красива, и умна, не женщина, а настоящее сокровище. Однако что бы ни было, а Бай не всегда относится к ней как к ровне. Теперь он сделает ее байбиче — старшей женой, возьмет себе еще одну жену, поставит новую свадебную юрту, как говорится, обновит постель. Байбиче... Она должна выглядеть солидно, когда сидит на почетном месте в белом элечеке, в пышном просторном наряде, покрывающем своими складками чуть ли не пол-юрты... Хозяйка! Госпожа! А эта бедняжка, не носи она женский платок, почти не отличалась бы от девушки, у которой прыгают по плечам сорок косичек. Двадцать семь лет ей... разве это возраст для байбиче?
Бай сидел понурый, крепко прикусив губу, и не подымал глаз. Что поделаешь, нужен наследник. Пришло время позаботиться об этом, иначе он не только не затеял бы такую историю, но и думать бы ни о чем подобном не захотел.
Саты-бий украдкой поглядывал на Бегаим. Красивая, стройная, она сидит как ни в чем не бывало и ничем не выдает своих чувств.
— А как считает моя джене? — задал вопрос Саты-бий.
Бай молчал. Он вообще не любил много говорить, тем
более что особым красноречием никогда не отличался, а тут еще дело такое.
Бегаим, ничуть не смущаясь, отвечает сама:
— Спасибо за внимание, но, пожалуйста, не беспокойтесь. Мы все обсудили заранее, а вас пригласили для того, чтобы
1 Хаджи — человек, совершивший хадж — паломничество в священный город мусульман.
осведомить о нашем решении. Я дала согласие. Даст бог, сбудется чистое желание вашего господина.
Ее слова встретили общую поддержку. Умный человек по-умному и рассуждает, к чему поддаваться мелочным расчетам и пустому самолюбию?
Гости просидели долго.
Но вот наконец произнесена благодарственная молитва, скатерть убрали, и люди начали разъезжаться по домам.
Саты-бий не двинулся с места...
Снова расстелили достархан.
Саты-бий, держа в руке пиалку с чаем, заговорил первый:
— Баке, поля уже совсем голые. Не пора ли подыматься на зимовку. Не вышло бы чего худого для нас, мало ли спорят из-за угодий...
Бай кинул на Саты-бия косой взгляд.
— Что это ты завел речь о зимовье? Хочешь, по своей привычке, в сторону увести?
— Нет, Баке, я об этом заговорил не просто так, кое- что хочу сообщить важное,— отвечал Саты-бий и, опустив голову, принял такой вид, будто бы обдумывает, с чего начать.
Все, кто был в юрте, насторожились: куда он повернет?
Бай, все так же искоса глядя на Саты-бия, поторопил
его:
— Ну, я тебя слушаю...
Саты-бий опять-таки очень осторожным движением поставил пиалу на скатерть, неторопливо вытер платком рот и лицо и сказал:
— Я не случайно сказал о зимовье, Баке, очень уж ты надолго тут задержался. Я, как ты знаешь, побывал в долине, там посмеиваются: дескать, Бай решил получше унавозить Ден-Сай. Устал кочевать с летовки на зимовку, хочет джатаком заделаться.
И тут в разговор вступила Бегаим, которая до сих пор сидела тихо, из скромности прикрыв рот и подбородок нижней полосой элечека.
— Вижу, вы разговорились, про чай совсем забыли,— сказала она и, повернувшись к двери юрты, попросила: — Невестушки, вы бы подали кумыс...
Голос Бегаим словно вывел всех из забытья, и она, не подымая головы, продолжала:
— Вы здесь собрались, люди, народом уважаемые и о народе пекущиеся,— негромко говорила женщина.— В шутку ли, всерьез, а придется и мне кое-что сказать. Конечно, наше дело женское, наша забота — семейный очаг беречь,
чтобы огонь в нем не угасал, чтобы вам, мужчинам, было дома отрадно. Однако и мы по мере сил стараемся поддерживать ваше достоинство... Тут говорили о перекочевке... Кажется, виноват в этом деле не ваш господин Бай, а я. Наверное, неправильно я поступила. Вы хорошо знаете, что наш племянник находится в Верном1. В конце прошлого месяца прислал письмо, сообщил, что, может быть, приедет к нам. Вот мы и ждали. Это я уговорила мужа отложить кочевку. Горы это горы. Куда ему деваться, если вдруг приедет, а нас нет...
Саты-бий снял с головы калпак и положил на колени, а чеплашку2 сдвинул на лоб.
— Ну-у? — только и сказал он.
— Вчера мы получили известие. Племянник просит прощения. Не сможет побывать у нас, по учебе посылают его в Россию.
— Вот оно что! Ну что же, он юноша умный, сообразительный, пускай себе едет.— Саты-бий снова задумался.— Только ведь земля-то русская... Времена изменились. Таким юношам, как он, больше бы пристало учиться в Стамбуле или в Каире... Да, изменились, изменились времена. Отец у него хаджи, стало быть, знает он народ и земли мусульман. Каково-то будет молодому человеку среди иноверцев...
Бай возразил:
— Все зависит от самого молодого человека. Если он истинный мусульманин, он не оставит свою веру, куда бы ни попал. Пока у тебя есть отец, познавай народ, а когда у тебя есть конь, познавай землю. Хаджи — человек мудрый и не зря дал сыну благословение. Наука есть наука. Получит воспитание и образование, узнает язык. Разве это худо? Худо быть неграмотным. Что мы приобрели с нашей неграмотностью? Есть конь в загоне да плеть в руках, вот мы и довольны. Я считаю, что истинное богатство — в науке. Разве хаджи не понимает этого? Он не то что мы, он смотрит в корень, вот как!
Саты-бий был, с одной стороны, весьма удивлен непривычным красноречием Бая, а с другой — удручен тем, что сам высказался невпопад, и попытался поправить дело:
— Да, Баке, ты говоришь верно. Я ведь не против учености, я только опасаюсь за юношу из-за его молодости
1 Верный — старое название (до 1921 г.) Алма-Аты.
2 Под шапкой у мужчин-мусульман, по обычаю бреющих голову, как правило, надета темная неглубокая шапочка — чеплашка.
и неопытности, страшусь, как бы он не отклонился от истинной веры. Бог его поддержит, пусть учится. Он ветка от нашего корня, в будущем — наша помощь и опора, наш заступник. Во всяком случае вреда от этого нам не будет... Ладно, а когда все-таки откочуем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37