— А вы кто такие?
— Кем нам быть, рабы божьи и пророка Мухаммеда.
— А также батыра?
— Так то канаевские, байбача. Мы из племени кунту.
— Кунту...— Рыжий сморщил нос.— Разве вы не знаете, что все солто2 подчиняются батыру?
Санджар все еще сопротивлялся:
— Подчиняются, согласен, но разве можно так поступать? Ведь здесь наши исконные земли.
— Хватит! У меня нет времени торчать тут и разговаривать с тобой. Сказано, и конец! А будешь еще приставать, лишишься и этого твоего урожая. Велю спалить, вот и все. Пожалел тебя, вижу — почтенный аксакал. Прочь с моих глаз!
— Байбача...— жалобно начал Санджар, но байбача его больше не стал слушать, хлестнул коня камчой по шее и поскакал через поле в сопровождении своей свиты. Широкая полоса вытоптанной пшеницы оставалась за ними...
Санджар чувствовал себя таким униженным, таким разбитым, что не в силах был ни говорить, ни двигаться. Все кругом — и поле, и удаляющихся всадников, и примятые хлеба — он видел как сквозь туман. Наконец он собрался с силами, дошел до своего забора и окликнул жену:
— Умсунай!
Старуха появилась в дверях:
— Чего тебе?
— Она еще спрашивает! Плохи наши дела.— Санджар приблизился к Умсунай.— Наказал нас господь!
— Что ты такое говоришь? Что случилось?
— Чтоб ему пропасть, этому случаю! Мало ему было людей из долины, теперь он за нас принялся.
— Да кто он-то?
— Байтик! — Санджар в растерянности сунулся в одну сторону, в другую, крикнул жене: — Где мое седло, сбруя где, спрашиваю? Ох, зазнались они, высоко занеслись, ох-ох.
— В чем дело-то, милый ты мой? Расскажи спокойно.
— Я тебя спрашиваю, где седло! Поди и принеси его сюда.
Санджар отправился за конем, который пасся в лощине, и по пути все твердил: «Взбесились совсем, зазнались!»
Асеин тоже был занят работой на току возле мельницы. Помогал ему Кутуйан. Завидев издали Санджара, Асеин понял, что явился тот по чрезвычайному делу,— уж очень яро погонял он пятками коня.
Санджар даже не поздоровался, только буркнул: «Успеха в работе!» — спешился и сел на траву возле тока. Асеин отер полой безрукавки пот с лица, подошел к Санджару:
— Ну, как дела?
— Хуже некуда!
— Что такое?
— Сюда никто не приезжал?
— Никто.
— 11у, будь они прокляты!
Асеин забеспокоился.
— Слушай, ты бы рассказал все по порядку,— сказал он.— Что произошло?
— А-а, Асеин! — Санджар стащил с головы калпак.— Настигла нас та самая беда, какую пережили наши друзья, которые жили на равнине. Люди Байтика... ты помнишь того, в куньей шапке, он ехал тогда вместе с Саты-бием, ну так вот, он и еще несколько человек приезжали, этот мне сказал, собери, мол, урожай и освободи землю. Ну и уехал. Выходит, эти земли тоже продали, с ним вместе были толстопузый из Кара-Коо, купцы.
— Святой Али, помоги нам! — Асеин засуетился.— Как же так? Заберут себе и продадут всю землю, а людей-то куда денут? Бога побоялись бы...
— Никого они не боятся, Асеин, и бога не признают!
— Да, да...
— Не знаю, как мне быть,— вздохнул Санджар.— Ничего не могу придумать. Запугивают нас, притесняют день ото дня хуже. Всему есть предел. До каких пор мы будем терпеть? И что нам делать, если у нас все отбирают?
— Что делать, говоришь...
— Именно что делать,— сердито кинул Санджар.— Ни кола ни двора не оставляют, так что же ты считаешь, мы должны стать пылью у них под ногами? Вчера равнинных, нынче меня, а завтра и до тебя дойдет черед. Ну а дальше? Что будет с народом? Обдумать надо.
— Мы ничего не придумаем, ты же сам сказал. Для этого нужны другие люди.
— Саты-бий, что ли? — Санджар усмехнулся.
— Нет, не он, а, скажем, Базаке.
— Будь здоров он, твой Базаке! Думаешь, ни о чем не ведает! Зна-ает, все он знает! Все они с одного блюда едят.
— Нет, Санджар-ата, Асеин-ата прав,— неожиданно вмешался Кутуйан, который до тех пор молча, с видом мрачным и подавленным, слушал их разговор.— Базаркул — не Саты- бий. Мы сами свидетели. Он человек понимающий. Прежде всего надо к нему обратиться.
Старики почему-то промолчали.
Кутуйан встал.
— Да, так и надо сделать,— заключил он.— Поеду-ка к нему я, как вы считаете?
Не сумел Кутуйан встретиться с Базаркулом. Тот уехал на съезд.
Вскоре начали жать хлеб и убрали хорошо, но день ото дня набирали силу слухи один хуже другого. В конце концов люди кунту убедились, что Байтик решил выселить их из обжитых мест. Видно, и вправду не бывает дыма без огня. Так оно все и вышло: Байтик вынуждает их откочевать. Но как же это может быть и куда податься из родных мест, где жили еще деды и отцы? Неслыханное дело, небывалое ни в какие прошлые времена. И если Байтик решился на это, кто же он? Сам бог?
Да, он знает, что делает, и уездный начальник с ним заодно. Кому на него пожалуешься? Говорят, он уездному так объяснял: «Неспокойный народ. Свободной земли у нас много, пускай их уходят куда хотят». В роду карамерген нашлись удальцы, которые хотели открыто выступить против Байтика, но верхушка им не доверилась, убедили их успокоиться, подумать о будущем. Наступишь змее на хвост — только раздразнишь, тебе же хуже, можешь жизнь потерять. Да и простой люд был против напрасного кровопролития. Лучше откочевать. Чему быть, того не миновать.
Настал сентябрь, но утром воду подергивало ледком. Племя кунту готовилось к перекочевке. Решили двинуться к Тогуз-Торо. Ни Сусамыр, ни Джумгал не подходят — там повсюду аилы родов дыйканбай и тулеке, не осядешь. Лучше кочевать на Тогуз-Торо.
В пятницу во всех аилах резали жертвенных овец — пусть благополучно совершится долгий путь. Наутро, едва рассвело, кочевка началась. Снялись, как и договорились накануне, все разом.
Шума и суеты было немало, не разберешь с первого взгляда, кто чем занят. Перекликаются люди, ржут кони, топот, свист. Но ни один не смотрит другому прямо в лицо, каждый бормочет что-то себе под нос. По белым бородам стариков текут слезы, горькие слезы разлуки с землей, где пролилась кровь из пуповины; женщины низко надвинули на брови свои белые платки и потихоньку всхлипывают, опечалены и ребятишки — не могут понять, что с ними будет. И даже погода в этот день невеселая, пасмурная.
Открывает кочевье аил Базаркула. Он движется мимо мельницы Асеина, по берегу речки Джыламыш.
Л вот и кочевье джатаков. Санджар...
Асеин потянул за веревку Таргыла, на которого нагружена была юрта Мээркан и Кутуйана, и вывел на дорогу.
— В добрый час, дорогие мои! Пусть вашим попутчиком будет святой Хизр, покровитель странствующих. Что поделаешь, такова наша судьба. Всем она выпала на долю, как все, так и мы. Толокно и мука у вас в запасе. Мы двинемся следом за вами, вот освободится Казат, и двинемся. Ну, с богом!
Кемпир прошелестела:
— Пусть лихо минует вас...— Не договорив, она отбросила палку, без которой уже никуда не ходила, обняла Мээркан и Кутуйана, поцеловала и, слабо махнув рукой, опустилась на землю.
Кочевье джатаков двигалось вперед. Санджар подъехал, остановил коня и спешился, чтобы попрощаться с Асеином и Кемпир.
— Оставайтесь здоровы, Асеке,— сказал он.— Судьба, что поделаешь, надо сниматься с места. Ждем вас. Не задерживайтесь до зимних холодов, собирайтесь пораньше. Ну, до встречи...
Старики обнялись. И, глядя на то, как дрожат у них спины и плечи, вдруг заплакала Мээркан. Кутуйан кусал губы.
Санджар, опустив голову, снова сел в седло.
С Мээркан Асеин попрощался за руку.
— Доброго пути тебе, дочка.
— До свидания, аке. Приезжайте поскорее.
Асеин повернулся к Кутуйану:
— Кукентай, хороший мой! Подойди ко мне.
Кутуйан крепко-крепко обнял Асеина-ата.
— Мы ждем вас, ата, вас, и Кемпир-апа, и Казата. Приезжайте скорей. Я буду скучать.
Асеин поцеловал Кутуйана и твердил:
— Хорошо, свет моих очей. Как только вернется Казат, мы сразу соберемся в путь. Мы за вами. Ну иди, родной, иди, пора.
Впереди Санджар, за ним Мээркан ведет в поводу Таргыла, позади всех Кутуйан. Он то и дело оглядывается. Асеин-ата все еще стоит и смотрит им вслед. У Кутуйана замерло сердце, его бы воля — он сейчас вернулся бы. Тяжело расставаться с человеком, от которого видел столько добра.
Большую кочевку они догнали у поворота дороги. Кутуйан обернулся в последний раз. Асеин все еще стоит где стоял. Рядом с ним Кемпир. За ними мельница, а чуть дальше — старый мазар...
У кочевья есть свой порядок и свое достоинство. Оно торжественно и по-своему красиво. Однако в нынешнем кочевье ничего такого не было, оно имело вид невеселый и даже зловещий.
Казат загнал табун на пожелтевшую луговину, а сам поднялся на самый верх горы и там остановился. Солнце только недавно взошло. И вот внизу на дороге появился караван — Большое кочевье племени кунту, невеселое кочевье. Казату оно напомнило темную гряду облаков, медленно ползущую из долины в долину. Тяжкий груз тащил на себе этот караван — народное горе, неизбывную обиду.
Начало кочевья подтянулось от реки к перевалу, вступили на перевал передовые, и вскоре первая кочевка скрылась за перевалом, за ней вторая... Род токбай, род кара- мерген, род кашкабаш... все племя кунту!
Казату представлялось, что не люди верхом на конях, не навьюченные волы и верблюды цепочкой проходят перед его глазами, а сама жизнь идет, унося с собой нечто невосполнимо ценное и дорогое. До сих пор он не знал, что такое зов крови, не придавал значения родству — он всегда жил вместе со своим народом. И теперь от него уходят сверстник отца Санджар, уходят осиротевшие дети Сары, уходит Кутуйан, его мать Мээркан... И Бегаим. А он сам? Он торчит тут, караулит чужой табун... Неужели он не посмеет догнать караван и проститься с близкими людьми?
Казат хлестнул коня камчой и поскакал вслед за кочевьем. Нагнал его и увидел опущенные головы, опечаленные лица. Каждый был занят своими заботами, и на Казата никто не обращал внимания — мало ли верховых проезжает по своей надобности мимо кочевья то в одну, то в другую сторону. Бесконечным казался караван: груженные скарбом верблюды, волы, кони, вытянувшиеся цепочкой стада и отары.
Казат все никак не мог найти тех, кого искал. Уж не свернули ли они куда? Нет, не может быть, ведь дорога одна. Он снова и снова переезжал с места на место, от одной кочевки к другой... И вдруг заметил Садака, тот ехал впереди табуна, принадлежащего Баю. Казат пустился за ним вдогонку.
Сам Бай вот он, едет в сторонке, а возле него еще не
сколько человек из тех, кто побогаче. Но Бегаим? Где Бегаим?
Бегаим покачивалась на длинногривом иноходце, ее окружали другие байбиче в таких же, как у Бегаим, белых больших элечеках. Казат поравнялся с ними. Бегаим только глянула на него мельком, но даже бровью не повела, бледная, хмурая. Не может она заговорить с ним, нет, никак не может ни поздороваться, ни попрощаться.
Сердце горело у Казата. Как быть, как изловчиться? Он то пускал коня вскачь, то резко натягивал поводья.
Рядом с Бегаим ехала смуглолицая разговорчивая женщина, но Бегаим не слышала ее слов. Из-под опущенных век смотрела на Казата: «Приехал? Любимый мой... Я знала, что ты приедешь. Я так хотела одним глазком взглянуть на тебя, Казат...»
Когда Казат в очередной раз поравнялся с женщинами, Бегаим уронила камчу. Он тотчас слетел с седла на землю, поднял камчу и, передавая ее Бегаим, крепко сжал ей руку.
— Я скоро приеду насовсем, Бегай. Я не смогу жить без тебя,— быстро шептал он.— Об одном прошу, не забывай меня... Прощай.
— Прощай,— еле слышно ответила она.
Казат остановил коня, глазами проводил удаляющуюся Бегаим и стал ждать своих. Они замыкали кочевку Бая, простые джатаки, кто верхом, а кто и пешком. Знакомые лица. Казат поздоровался с Санджаром, и тут к нему кинулся обрадованный Кутуйан.
— Казат, когда ты освободишься от канаевского табуна? Пожалуйста, поскорей, прошу тебя! Асеин-ата остался ждать тебя.
Казат обнял его.
— Освобожусь, Кукентай,— сказал он.— Освобожусь! — повторил твердо, нагнулся и сильно тряхнул Кутуйана за нижнюю часть штанины.— Какая пыльная дорога! Ты, наверное, устал?
— Нет, я до самого перевала ехал на коне позади Сан- джара-ата.
Казат тяжко вздохнул: не один Кутуйан, вон сколько ребят моложе него идут пешком. А до Тогуз-Торо ой-ой-ой какой неблизкий путь! Сколько впереди рек с бурным течением, сколько перевалов! Нелегко придется беднягам... Он попрощался еще раз со всеми и уехал к своему табуну.
Всю ночь он не сомкнул глаз. Вспоминал кочевье, представлял, как бредет Кутуйан следом за Таргылом... Таким, как Базаркул, дорога куда легче, а что придется вытерпеть тем, кто идет позади? Наверное, не один останется на дороге и сделается пищей для стервятников.
Наутро он снова поднялся на гору, с которой вчера увидел кочевье. Долго смотрел на запад — туда, куда ушли караваны. Ни души на дороге. Небо, холмы, горы... Сумрачно, тихо. Мир словно опустел. Казат один, а вернее сказать, тело его здесь, но душа — с теми, кто навсегда покинул родные края. Тяжкое испытание выпало на долю его народу, а без народа он не мыслит жизни. Он повалился ничком на землю и горько зарыдал, заплакал — впервые после того, как оплакал смерть матери.
Успокоившись, он сел и долго смотрел, как пасется табун. Какое же благородное животное — лошадь! Кони в табуне как на подбор, и все со звездочкой на лбу.
Не сам Байтик вырастил и выходил этих коней. За него это делали другие. А сколько еще табунов обихаживают его джигиты!
Казат поднял голову и задумался. Ведь и вправду не своим трудом, не своим горбом заработал Байтик свои табуны, отары и стада. Все это он получил от народа, в том числе и от людей племени кунту, которому выпало на долю покинуть свою землю. А что, если угнать этот табун, отдать коней тем, кто вынужден идти пешком? Быть может, Байтику просто не пришло в голову помочь людям?.. Какой бы он там ни был, он все-таки «отец народа», его глаза, способен же он на такое великодушие?
То было первое в жизни самостоятельное решение, принятое Казатом. Полудетское, незрелое. Он и не подумал, чем это может кончиться, он весь отдался радостному желанию прийти на помощь своему народу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37