— Ни тебя, ни
1 В каждой юрте (или в доме) хозяева складывают одеяла стопкой на самом видном месте.
Санджаке тут не было, они знали, что вы оба уехали разговоры разговаривать, делали что хотели. Это все Мисиралы подстроил, жулик проклятый.
— И верно, что проклятый.— Асеин вцепился побелевшими от напряжения пальцами в собственные колени.— Прикинулся порядочным человеком, обманул нас и воспользовался нашей простотой. Погоди, мы с ним завтра же поговорим начистоту.
— Да, вам с Санджаром больше ничего и не остается. Верно сказано, что у бессильного вся надежда на суд божий.— Сидевший напротив Асеина Койчуке подался к нему.— «Начистоту», понимаешь ли! Эх, напугали!
Асеин, сощурившись, некоторое время молча глядел на Койчуке.
— А в чем дело-то? — спросил он наконец.— Чем это мы с Санджаром провинились? Если ты такой сильный, берись за дело сам.
— Попробовал уже! Я ведь один как перст, бобылем живу. Не хотел отдавать последнее, противился и вот что заработал! — Койчуке рывком задрал себе на голову одежду и сколько мог нагнулся вперед.
Асеин отшатнулся. Вся спина у Койчуке была исполосована, живого места не осталось. Багровые рубцы вздулись буграми.
— Ну? — Койчуке поднялся.— Видал? И разве мне одному досталось? Всем! Сары, ну-ка, не стыдись, сними рубаху.
Сары молча скинул сначала безрукавку, потом рубашку, но мог бы этого и не делать: сквозь многочисленные дыры его ветхого рубища хорошо были видны синяки и кровоподтеки.
У Асеина внутри все оборвалось, дрожь прошла по спине.
— Господи, помоги...— с трудом выговорил он.
Койчуке взорвался:
— Хватит с меня божьей помощи! Сыт по горло! Нет у нас терпения дожидаться, когда он накажет насильников. И уговоры твои, Асеин, тоже нам не нужны больше. Лучше бы ты дал нам благословение...
Асеин перебил его:
— Во-первых, сын мой, не посягай на бога. Это ни к чему. Во-вторых... Какое благословение, на что?
— Отомстить!
— Кому?
— Мисиралы-голобородому и тем, кто обирал нас.
Асеин в раздумье поглаживал бороду.
— Ну, предположим, дам я такое благословение,— усмехнулся он.— А как вы отомстите? Биться с ними станете, что ли?
— Это уж наше дело, биться или колотиться.
— Ладно, а о семьях ваших вы подумали? О женах и детях?
— Кто хочет, пусть об этом думает. Про себя я уже сказал, что мне бояться не за кого. Бобыль-одиночка. Чем терпеть побои без всякой вины, сносить обиды, лучше умереть за свою честь.
— Он верно говорит!
— До каких пор будут нас попирать эти кокандцы!
— Благословите, Асаке!
Дело выходило нешуточное. Обида и ненависть переполняли сердца. Люди готовы были двинуться на Бишкек. А что из этого получится? Нет, их надо успокоить. Надо удержать.
Асеин, собравшись с мыслями, повел речь:
— Дети мои, я знаю, что вы не попусту говорите, понимаю, что накипело у вас на душе. Все понятно. Но ведь надо и вперед заглянуть, прежде чем за дело браться. Мне тоже досталось от этих обирал, сборщиков подати. Зерно забрали подчистую, опустошили закрома. Нанесли побои несчастной Кемпир, безвинной Мээркан. И сын мой, сами видите, в каком положении. Думаете, у меня не горит душа? Я ведь тоже человек. Но что поделаешь, надо перетерпеть тяжелое время. И разве мы мало терпели до сих пор? Много, очень много мы перенесли. Но разве нет справедливости в пословице: дно терпения — желтое золото. Оставьте свои намерения, бросьте, дорогие мои. Если уважаете мои седины, прошу вас, прислушайтесь к моему совету.
Койчуке хотел было возразить, даже рот открыл, но не произнес ни слова и как-то сразу пал духом. Молчали и остальные.
Асеин был доволен: стало быть, уважают его, верят его словам. Однако и доверие, и уважение надо оправдать, иначе нельзя. Опершись на рукоять плети, он тяжело, с трудом поднялся с места.
— Ладно, я теперь к себе поеду. Нужно Казата отвезти домой, сами понимаете. Как прибудет Санджар, дайте мне знать. Ведь все это лишь начало трудных для нас времен. Действовать мы должны обдуманно, посоветовавшись между собой, иначе плохо нам придется. Давайте так...
...Чобур шел медленно, еле перебирая ногами. Устал:
не отдыхал, почитай, с утренней зари. Травы пощипать толком не привелось. Но Асеину вялый ход коня был сейчас по сердцу: думать не мешал. Он отпустил поводья и погрузился в свои размышления. Казат молчал, понимая, что у отца на душе сейчас невесело и думы невеселые.
Невеселые думы...
Как не думать, нынче по-особому задумаешься — не только на твою голову, на весь аил пала беда... Ах, проклятые, проклятые! Бессовестное, наглое насилие! Зачем же хан держит войско, которое сам не в силах прокормить? Казна опустела? И какой прок от этого ханства?
А Саты-бий? Почему он на их стороне? За какие добрые дела хвалит он хана?.. У Асеина голова раскалывалась: ни на один вопрос он не находил ответа.
Только выехали из лощины, как впереди показался всадник. Асеин остановил коня, обернулся к сыну:
— Это не Санджар, глянь-ка?
— Не пойму.
— Вроде он.
Асеин пустил коня шагом навстречу всаднику. Это и в самом деле оказался Санджар. Съехались, поздоровались, спешились. Начались вежливые расспросы о самочувствии, потом Санджар заметил перевязанную руку Казата.
— Что с твоим сыном? — Не дожидаясь ответа Асеина, он весело обратился к мальчику: — Здравствуй, жених! С кем это ты подрался из-за девушки?
Казат с трудом выговорил:
— Здравствуйте...
— Тут, брат, дела такие.— Асеин покачал головой.— Давай присядем, надо потолковать.
Казат подошел и уселся возле них.
— Сначала ты расскажи, как съездил,— предложил Асеин.— Что у них там? Ждали тебя еще вчера, но подумали, что канаевские уговорили тебя ночевать.
Санджар усмехнулся.
— Ну, ясное дело, принимали не хуже, чем самого Байтика, без ночевки не отпустили.
— Что ж, значит, разговоры шли хорошие.
— Всякие, и хорошие, и плохие.— Санджар утер вспотевшее лицо концом пояса.— Хорошо, что налог на содержание войска тем платить не придется, говорят, батыр1 взял все на себя. Плохо, что на скот их налогом обложили нещадно —
1 Имеется в виду Байтик.
и на мелкий, и на крупный. Нынешней осенью Байтик, говорят, ждет в гости Ракматылду.
— Это вроде бы так и есть. Сатыке сообщил, что мы должны поставить гостевые юрты.
— Тебе, значит, их делать?
Асеин молча кивнул.
Санджар нахмурился, сердито пожевал губами.
— Нынче все они, наши великие люди, одинаковы. Тем, кто выше их, готовы пятки лизать, угощают, восхваляют до небес, руки к сердцу прижимают, кланяются до земли, а перед нами, простым народом, грудь выпячивают, смотрят на нас свысока. Ума не приложу, когда все это кончится.
— Кругом лесть да ложь. Они сыты, в чести, им ни до кого дела нет, — согласился Асеин.
Казат слушал их молча, но ему смешно было, как это два старика, сидя в чистом поле, наперебой честят богатых и знатных. Чудаки, почему они тем прямо в глаза не скажут? Или боятся?
— Бога они забыли, эти твои пустохвалы. Давеча меня Саты-бий к себе позвал будто самого уважаемого человека.
— Ну?
— Вот тебе и ну! Не думай, что он обо мне соскучился. Про юрты эти самые объявил.
— А еще что?
Асеин поглядел на Санджара как-то равнодушно, пустыми глазами, словно видел перед собой незнакомого человека.
— А еще велел он тебе и мне поговорить с народом, объяснить, что, мол, нынче кокандцы взяли верх, что надо собрать налог... Приехал я сюда, а они уже без нас распорядились, не стали наших уговоров дожидаться, всё покончили.
— Что ты болтаешь?
— То самое. Забрали все подчистую, ребятишкам на пропитание ни зернышка не оставили.
Санджар как-то сразу весь осунулся.
— Как же... наши-то допустили? Ведь они тут оставались...
— А что им делать было? И так все избиты. Налетчики эти, собачьи выродки, даже с детьми не стеснялись. Вон погляди...— Асеин повернулся к Казату.— Подыми-ка рукав.
Санджар взглянул на распухшую, покрасневшую руку мальчика и принялся ругать насильников.
— Вот такие дела.— Асеин произнес эти слова резко, со
злостью.— Они не одни разбойничали, с ними разъезжал голобородый Мисиралы.
— Ах он погань такая! Надо же, а? Необходимо сообщить Саты-бию, он мудрый человек, научит, как быть.
Асеин даже рассмеялся.
— Нашел кому жаловаться! Ты что, совсем ума решился? Я же тебе объяснял: он нам только и талдычил, что кокандцы теперь в силе, что надо собрать налог. Вчера, только вчера собрал к себе сарбанцев и людей из рода кулболду. Совет держал, понимаешь ли. Уговаривал встать на сторону кокандцев.
— Вот оно что! Все проведал, старая лиса. Но ведь дело-то не в нем одном, решается судьба всего племени кунту. Как бы то ни было, надо рассказать ему о том, что творил Мисиралы.
— Расскажем, ясное дело. Да только назад ничего не получим. Наши уж собирались идти походом на Бишкек, мстить. Насилу я их отговорил.
Асеин поднял с земли камчу.
— Ну, старик, что делать будем? Надо найти муку, зерно для толокна.
— Милый мой, и ты меня спрашиваешь? Кто тебе даст зерна в эдакое время? Все кругом перебиваются кое-как, откуда же взять?
— Выходит, ложись да с голоду помирай? Ну ладно, мы, старики, а дети-то? Ты это брось. Езжай-ка завтра же снова в горы. Ежели им налог на войско платить не надо, чего-нибудь наскребут для нас. Не задаром, осенью вернем долг. А я отправлюсь в Джоочалыш.
Санджар не стал спорить.
— Ладно,— сказал он.— Другого выхода нет.
13
Не пропали с голоду, до осени кое-как дотянули, а осенью поспел добрый урожай. Год выпал на редкость. Дожди прошли вовремя. В такое лето, как говорится, и на камне трава вырастет. В горах и на равнине хлеба вымахали по пояс человеку. И джатаки не знали как благодарить аллаха за милость. Особенно жарко молился Асеин, тем более что на его земле урожай оказался на отличку. Поле, которое он распахал на целине, радовало сердце густотой и высотой колосьев пшеницы. Каждый день Асеин, прихватив с собой Казата и Кутуйана, ходил любоваться делом рук своих. Он медленно шел по полю, то и дело бережно и ласково трогая
пальцами тяжелые колосья. Улыбался в бороду и повторял про себя благодарность богу: «Спасибо тебе за милость, даруй теперь только покой и мирную жизнь рабам твоим».
О мирной жизни он просил не случайно. Поговорка «рыба гниет с головы» была полностью приложима к раздираемой кровавыми междоусобицами верхушке Кокандского ханства. В апреле месяце заговорщики во главе с Алымбеком- датхой убили Малля-хана и возвели на престол Шамурата. Вначале об этих событиях дошли только неясные слухи, однако потом все подтвердилось. Алымбек стал визирем. Воспользовавшись раздорами, которые начались между Алымбеком и его соплеменником Алымкулом, рвущимся любой ценой к власти, и опираясь на помощь бухарского эмира Музаффара, в Коканд вернулся изгнанный Кудаяр-хан. Шамурату еле удалось бежать. Следом за ним направился и Алымкул — в Андижан, а дальше в Ош. Стало быть, нынче у Кудаяра дела наладились. Он, конечно, не забыл прежние обиды и постарается выместить накопившуюся за время изгнания злобу на своих врагах.
Далеко ходить незачем, взять хотя бы Бишкек. Разве сравнишь крепость в нынешнем ее виде с теми развалинами, в которые превратил ее Семерман?1 По словам тех, кто видел недавно эту крепость, она обнесена с четырех сторон стеной, окружена глубоким рвом, полным воды. Стена высокая и толстая. А сколько там пушек, сколько сарбазов! Нынешний бек не то что Атабек, который не хотел жить в доме и ставил в крепости для себя юрту. Нынешний Ракматылда привык к роскоши, одевается пышно, носит дорогую чалму и голову держит высоко. О простоте обращения с высшими ли, с низшими говорить нечего: если нужно позвать слугу, хлопает в ладоши, а приказания отдает одним движением бровей. Еще бы: мало кто может похвастаться, что он сотрапезник Кудаяр- хана, а Ракматылда сиживал с ним за одним достарханом. Лучше бы он в эти края не являлся: с него и начались все беды.
Асеин никак не может понять, почему Саты-бий к ним так привержен. Чего он старается, хитрец? Ведь он попусту шагу не ступит и прежде всего печется о своей пользе. Пробовали тогда пожаловаться ему на то, что сборщики насильно отобрали зерно, он только таращил изо всех сил свои глазки- щелочки в изумлении, то ли искреннем, то ли притворном:
«В чем дело? Чем это вас обидели? Ведь мы и собирали вас, чтобы именно посоветоваться, как быть, как выполнить повеление».
Ну ладно, это Саты-бий. А Базаркул? Какой черный козел его боднул, спрашивается? Или он окончательно передал власть Саты-бию? Люди из рода белекбай и из рода тал- кан, говорят, не слишком довольны Байтиком. От уплаты налога он их освободил, но они понимают, что он свое с них возьмет. Говорят также, будто несколько аилов откочевали от него. Что ж, возможно. В последнее время Байтик так возомнил о себе, что бога не признает. А укорота Байтику дать некому. Мог бы это сделать Джангарач, но он стар, немощен. Мог бы, на правах родственника, Узбек сын Бошкоя, но куда там! И скота, и прочего всего ему хватает, он ставит свою белую юрту где хочет и так же, как Бай, с утра до ночи пьет из запретного для мусульман источника1. Ни до власти, ни до политики ему нет дела. К чему морочить себе голову?
Но ведь не только Асеин, весь народ желает себе добра и мира. А хан Кудаяр, судя по всему, настроен воинственно. Не зря же он восстанавливает крепости на землях казахов и киргизов, увеличивает и вооружает воинские отряды в этих крепостях. Азрет-Султан, Аулие-Ата, Бишкек, Токмак. И еще — Куртка, Дарат-Курган... Джумгал, Кетмень-Тюбе. Не перечтешь! Не зря же, не просто так он укрепляет их? Нет, конечно! Он далеко глядит, ой, далеко! Понимает, что одними уговорами киргизов и казахов не удержишь, нужна сила, только на силу и можно опираться.
Что же думают обо всем этом «отцы» здешнего народа? У них положение сложное. Они не знают, что предпочесть. Кокандцы им близки, это ясно. А русские? Известно, что они сильны, но какая у них цель, чего они добиваются? Станут ли они, захотят ли стать опорой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37