— Вы говорите верно, Сатыке,— тотчас отозвался один из сарбанцев,— но в чем кокандцы проявили себя по отношению к нам как сородичи? Что они нам доброго сделали?
— А чего тебе еще надо? Слава богу, юрты наши при нас, казаны пока висят над очагами.
Тут сарбанцы возразили сразу в несколько голосов:
— Как это «чего»?
— А справедливость, Сатыке, а совесть...
Заволновались и все остальные. Правда, никто, кроме сарбанцев, пока ничего не сказал, но Саты-бий отлично понял по выражению лиц, о чем они думают и как настроены.
— Конечно,— согласился он.— Сынам человеческим нужно все, но получаешь от бога то, что тебе суждено.
Заговорил молчавший до сих пор Асеин:
— Это одна сторона дела, но справедливость и милосердие должны быть свойственны каждому, я так считаю. И каждого следует ценить по этим качествам.
Асеина дружно поддержали:
— Именно так!
— И не только нам, простым людям, но и хану, который нами управляет, нужны справедливость и милосердие.
Даже Бай кивнул головой и бросил: «Само собой разумеется», на что Саты-бий ответил быстрым неодобрительным взглядом.
— Баке, ну разве хан может замышлять недоброе?— Он укоризненно поджал губы.— Не следует нам о нем рассуждать вкривь и вкось, ни к чему это.
Сарбанцы снова ополчились на Саты-бия:
— Сатыке, мы вас не понимаем. Вы что-то скрываете, недоговариваете... Себя хвалить не станем, но наш Азамат оправдывает свое имя1: он настоящий молодец. Сразу выскажет, что у него на уме, вилять не любит.
— Точно!
— Судя по вашим речам, вы склоняетесь на сторону ко- кандцев. Ладно, если наш хан честный и справедливый, почему он ставит такие требования?
Саты-бий решил идти напрямик:
— Есть у нас присловье: даже если шутишь, говори обдуманно. Вы что-то очень расходились, люди рода сарбан! И то, и это, и не так вам, и не сяк... Азаке мы тоже неплохо знаем, он видный человек не только в вашем роду, но и во всем племени кунту. Мы с вами обсуждаем вопрос, который как попало, тяп да ляп, не решишь. Я потому и напомнил о прошлом, предостерег вас. Я, сами знаете, не такой человек, чтобы действовать очертя голову. Если желаете, послу
1 Азамат —в переводе «молодец».
шайте меня еще, попробую объяснить.— Саты-бий перевел дух и продолжал: — Грядут на наши головы тяжелые времена. Если мы не подготовимся к ним загодя, потом будет поздно. На престоле нынче новый хан, и, что ни говори, хан сильный и решительный. Вам известно, да я вам и сейчас об этом говорил, что в наш край пришли иноверцы. Опытные в боях и хорошо вооруженные. Но их народ и земля далеко отсюда, и один аллах знает, надолго ли они здесь останутся и станут ли нам опорой. А Коканд вот он, рядом с нами... На чью же сторону мы должны склониться?
На этот раз ему ответили полным молчанием. Саты-бий снова доказал, что он сильнее, умнее, мудрее и красноречивее всех, кого они знают. Другого такого, пожалуй, во всем белом свете не сыщешь. Спорить больше не смели, сидели угрюмые и отводили глаза. Немного погодя подался вперед тот самый Мирза, что говорил о русских:
— Чего там голову ломать, ясно, что привычные для нас кокандцы лучше. Ближе, чем иноверцы. С ними и надо объединяться, дело понятное.
Саты-бий вскинул голову:
— Слово на месте! Значит, с Кокандом. Мы одного корня, основа у нас одна. Незачем нам откалываться от них, родичи, не будем глупцами. Хоть сидим мы с вами кривым кружком, давайте говорить прямо. Самое разумное, как только что сказал Мирза, объединиться с кокандцами.
И снова никто не произнес ни слова: кажется, только сейчас люди поняли, что все было предрешено за них другими, и спорить бессмысленно. Саты-бий снова оглядел всех одного за другим.
— Спасибо,— сказал он, самой этой благодарностью своей окончательно завершая обсуждение.— Спасибо, родичи! Бог свидетель, я уверен был, что мы с вами придем именно к такому решению. Другого выхода нет у нас, время нынешнее не оставляет нам выбора. Все правильно. Да, теперь насчет того, о чем спрашивал наш родич из рода сарбан. Орда далеко, и потому бек Бишкека предложил нам обеспечить хлебом и прочим пропитанием здешних сарбазов. Что вы на это скажете? Обеспечим? Дадим?
Кто-то пытался возразить:
— Да сейчас еще только отсеялись, откуда взять...
Еще чей-то голос:
— Да, время-то...
— Тихо! — возвысил голос Саты-бий.— Придется вывернуть все мешки наизнанку. Ничего, потрясете получше,
3*
67
найдется. Нечего ворчать, собирайте да побыстрей. Все. Разговор окончен. О скоте мы попозже потолкуем.
Разговор и в самом деле был кончен. Начали расходиться, но Асеина Саты-бий задержал:
— Погоди, присядь-ка еще. Дело есть.
Народу осталось кроме Саты-бия да Бая человека три- четыре.
— Мы, старик, вот зачем тебя позвали,— обратился Саты- бий к Асеину с видом ласкового доверия.— Во всем предгорье верховодите вы с Санджаром, из вашей воли никто не выйдет. Объясните им там как следует, понял? Это одно. А другое вот что: Ракматылда так и не приехал к Канаю. К осени Байтик-батыр пригласит его еще раз. Мы обещались от себя поставить десять гостевых юрт. Все надо подготовить к тому времени, как народ откочует с летних пастбищ, и подготовить в лучшем виде. На твок) долю приходятся все работы по дереву. Ну а для остального найдем людей. Вот так, старик.
11
Всю дорогу Асеин ехал молча и смотрел в одну точку: на гриву коня. Что ж, кто силен, тот силой и берет. Хотя бы и тот же Саты-бий. Сказал, и точка. А ты слушай — и слушайся. В этом мире всегда одно и то же. Сильный притесняет слабого, богатый — бедного. Юрты поставить, положим, не такое большое дело. Время еще есть, можно справиться. А насчет зерна... насчет зерна тяжело. Где его возьмешь? После сева у людей остались, почитай, одни поскребыши. У всех или почти у всех дети и беспомощные старики, которых надо кормить. Молочного скота в небогатых хозяйствах мало, а у кого и совсем нет. Ну они с Санджаром как-нибудь выпутаются, а что делать таким, как Сары?
Зачем же они людей собирали? «Посоветуемся»... Так они и обводят народ вокруг пальца: делают вид, что все по обычаю, все по шариату1, собирают на совет, а сами попросту навязывают свою волю. Иначе зачем бы мотался Мисиралы по аилам, толмачил про единение с Кокандом? Выходит, в лицо тебе глядят с улыбкой, а отвернись — заносят меч над головой. Куда ни кинь, вся тяжесть на нашей шее, все нам страдать, не им... Ладно, поглядим. Санджар
1 Шариат — мусульманское обычное право, основанное на догматах религии, изложенных в Коране.
вернется не сегодня завтра, послушаем, какие вести он привезет. Все надо обсудить, обдумать, не то худо будет. Ой, худо...
На Кутуйана, должно быть, подействовало настроение Асеина-ата. Мальчик ехал молча. Он впервые побывал в таком большом собрании людей, все ему казалось занятным. Особенное впечатление осталось у него от окружавших Саты- бия богатых и знатных: как они сидели, как разговаривали.
Он, конечно, не мог до конца понять, о чем шла речь, но чувствовал душой, что все это очень важно, значительно. Ему порой хотелось вставить и свое слово, но он не смел и рта раскрыть. Кто бы стал его слушать, если даже слова Асеина-ата на них не действуют? Куда ему соваться, на него и не глянул бы никто из тех, больших да знатных.
Тяжело было у Кутуйана на сердце, оно сжималось от обиды за Асеина-ата. Еще давеча по дороге какой он был веселый, разговорчивый, а теперь... Мальчик жалел старика от души и в конце концов попытался по-своему его утешить.
— Ата... Асеин-ата,— окликнул он.— Ты, наверное, думаешь про то, что сказал Саты-бий. Ты же знаешь, что в пестром чувале у нас в амбаре зерна почти доверху. Отдай половину, остального нам хватит. А для юрт мы с Каза- том приволокем из Тезека таловых стволов сколько хочешь. Мы с отцом, когда откочевывали прошлый год на джайлоо, такие заросли там видели, ну просто непроходимые. Отец говорил тогда, что из этого дерева делают и жерди, и решетки для юрт.
Асеин подобрал потуже поводья, полуобернулся к мальчику:
— У нас, Кукентай, не только в пестром чувале, трех закромах есть зерно. Я не о себе думаю, а о тех, у кого ничего или почти ничего не осталось. До урожая-то еще жить и жить.
— А мы им дадим.
— Эх, милый, если бы на всех хватило! Больно велик налог...— Асеин тяжело вздохнул.
— А если его не платить, этот налог?
Асеин горько рассмеялся:
— Эх, сынок, сынок4. Поди попробуй — все у тебя отберут, не только зерно, все под метелку...
«Под метелку...»
Словно в воду глядел Асеин. Только подъехали ко двору, как навстречу им выбежала Кемпир.
— Где ты пропадаешь, где? — Она в ярости ударила палкой о твердую, утоптанную землю.— Гляди, с чем мы тут остались! Все у нас уволокли, ограбили дочиста.
Ошарашенный Асеин спрыгнул с седла. Из юрты тем временем вышла Мээркан. Левая щека у нее была в крови, первым это заметил Кутуйан.
— Мама! — закричал он, подбегая к матери.— Что с тобой? Ты упала?
Мээркан опустилась на колени, прижала к себе сына, заплакала в голос.
— Аке, дорогой,— захлебываясь слезами, обратилась она к Аееину.— За что такое насилие? Ни слова не говоря, ничего не слушая, вывернули наизнанку все мешки, вычистили закрома, да так, что чуть все не изломали...
У Асеина ходуном ходили скулы.
— Кто?
— Мисиралы.
— Один?
— Нет, с ним еще человек десять кокандских.
— Проклятые! — Асеин, не выпуская из рук согнутой вдвое камчи, зашагал ко двору.
Мээркан сказала правду: все три ямы-закрома возле глинобитной стены были вскрыты и опустошены. Ни зернышка, чисто. Кругом рассыпана солома, втоптанная в землю копытами коней.
Асеин стоял, смотрел и чувствовал, как все тело сотрясает неудержимая дрожь. Шакалы, настоящие шакалы... Он обернулся: рядом с ним стояли старуха и Мээркан, прижимавшая к груди голову Кутуйана. А где же Казат, почему его нет? Асеин встрепенулся.
— Где Казат?
— Он за этими кинулся,— виновато ответила Мээркан.— Мы просили, уговаривали, он не послушался.
— Что?! Когда он?..
— Да уж в полдень.
— О боже, чтоб мне ослепнуть! Они же его... О боже, беда какая, ай, какая беда! Куда, в какую сторону уехали эти проклятые?
— Вниз по дороге.
Асеин не прибавил больше ни слова. Кое-как ввалился в седло и погнал Чобура вниз. Дорога была одна — та, по которой он сам недавно ездил к Санджару. До Санджарова подворья недалеко, верст пять или даже меньше... Нет, пять будет. Правда, под уклон быстрей... Асеин нахлестывал Чобура и справа, и слева, невольно вымещая на коне сжигавший его гнев. Скрипя зубами, Асеин лихорадочно твердил про себя все то же: где Казат? Как смел Мисиралы не сдержать слова, забрать, вопреки уговору, прямо сейчас весь хлеб, забрать силой? Испугался «черных чапанов»?1 Пусть так, но за что он ударил камчой по лицу беззащитную женщину?
Если бы он сейчас неожиданно повстречал Мисиралы, то не отступил бы перед ним, не испугался бы силы его и власти, смело спросил бы за содеянное...
Но вот и жилье Санджара. У ворот несколько человек, они мечутся заполошенно и так же заполошенно, бестолково, шумно о чем-то переговариваются. На Асеина вначале никто не обратил внимания, и только когда он подъехал к самой коновязи, к нему подбежал Сары.
— Асаке! Ты вовремя...— быстро, задыхаясь говорил Сары.— Давай сходи с коня. Санджара нету.
Они вошли в дом. Казат лежал в переднем углу. Под головой две подушки. Глаза огромные, обведены темными кругами. Правая рука перевязана. Из уголка рта тянется по подбородку полоска засохшей крови.
Асеин не опустился — упал возле сына на колени.
— Каза-ат! Что с тобой, сынок?
Казат старался удержаться от слез. Ответил сурово, как взрослый:
— Ничего. Они меня избили.
— Кто?
— Усатый. Я их нагнал тут у ложбины. Отдайте, говорю, ухватился за пестрый чувал, а меня изо всех сил по руке. Потом начали бить по спине, по голове, потом швырнули на землю.
— Мисиралы был при этом?
— Был. Рядом.
— Он что-нибудь сказал? Удерживал их?
— Он смеялся.
— Пр-роклятый! — сквозь зубы простонал Асеин.
Все молча стояли вокруг них. Асеин потрогал перевязанную руку сына, потрогал осторожно, но парнишка не выдержал, вскрикнул, сморщился от боли.
— Ай-й! — Асеин, зажмурившись, затряс головой: только бы не перелом.— Сейчас, сейчас, родной. Потерпи немного, я должен посмотреть.
Асеин не только мастер на все руки, комузчи, певец, он и немного лекарь. Ловко приподняв сыну голову, он снял с него рубаху, начал ощупывать ключицу, потом плечо. Вроде бы ничего особенно страшного, локоть ободран, припух немного... погоди, куда это он торчит? А, понятно: вывих, надо вправить побыстрей.
— Ничего, ничего, сейчас все будет в порядке.— Опустившись на колени, он правой рукой взял Казата за кисть больной руки, левой уперся ему в подмышку и резким рывком вправил вышедшую из сустава кость.
Казат и ахнуть не успел, только слезы брызнули из глаз, но через минуту он сел и громко заревел.
— Ну теперь-то чего плакать, все уже прошло,— успокаивал сына старик.— Ты ляг, полежи.
Набившиеся в комнату люди один за другим выходили за дверь, с Асеином и Казатом осталась только Умсунай. Она поправила Казату постель, укрыла его поплотней и отошла к очагу — приготовить чай. Асеин посидел немного возле задремавшего Казата, потом вышел из дому следом за соседями. Уселись на траве в кружок. Молчали, опустив головы, только искоса поглядывали друг на друга, не зная с чего начать разговор. Нарушил молчание Асеин.
— Ладно,— сказал он, без чьих-либо объяснений поняв, что сборщики успели «осчастливить» своим посещением всех, кто сидел сейчас рядом с ним.— Что было, то было. Того, что они забрали, нам не вернуть. Надо искать выход. До осени еще много времени. Нужно о детях подумать, позаботиться. Никому ничего не оставили?
— Скажешь тоже! — первым ответил ему Сары, и сразу, словно плотину прорвало, посыпалось:
— Да, эти оставят!
— Ни одной юрты не пропустили, все ашканы обшарили, мало того, одеяла перещупали1.
— Забрали даже торбочки с толокном.
— Известно, ежели суждено, чтобы тебя обокрали, все складывается вору на руку,— продолжал Сары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37