О каком личном примере командира можно говорить? Во взводе забыто золотое правило: «Делай, как я!» Потому и считаю, что его пора хорошенько встряхнуть... Но, может, я слишком горячо говорил с ним?
— Горячо говорить — не порок, Опасно горячиться, когда говоришь во вред службе. Какое намерение у вас было?.. Встряхнуть молодого офицера. А тут речь идет уже о том, что его надо спасать.
— Разве это не одно и то же?
— В данном случае — нет... Вам Русинов докладывал, что забрал у меня рапорт? Полчаса тот ж» самый Русинов признался мне, что забрал на свой страх и риск, без согласия Дремина. Больше того, у них чуть не случилась драка! — Одинцов ожидающе откинулся на спинку стула: что теперь скажешь, комбат?
На лице Загорова недоумение сменилось беспокойством. Да, батя не зря взял его снова в шоры. Надеялся, что после капитального разноса Дремин спохватится, начнется его обновление, а выходит не так все просто.
Он понял, что беседа будет неприятная, и ему стало грустно, как не было грустно еще ни разу в жизни. Георгий Петрович видел, что творится на душе у комбата, однако не спешил на помощь. Худшее было впереди.
— Давайте распутаем этот клубок... Прежние срывы Дремина объясняются тем, что он допустил просчет в подготовке танкистов. Вы потребовали устранить недостатки, но забыли об элементарной вещи—не помогли взводному. Как называется такая ситуация, Загоров?
— Требовательность впустую. И чем она строже, тем хуже,— честно признал майор.
— Добре, одну истину установили,— холодно констатировал полковник— Но ведь прошлый раз лейтенант вел себя дерзко в иной обстановке. Вы спрашивали его не за дела взвода — речь шла о забытых формулярах. Почему же он встал на дыбы?
Загоров покрылся испариной от напряженного раздумья.
— Да-а, тут было что-то другое. Я допускаю, что ему неприятна моя резкость, что я был излишне придирчив и раздражен. Но, видимо, что-то добавилось к прежним негативным наслоениям!
— Так-так-так! Уже подходим к истине... Сами-то подумали, чем вызвана грубость и нетактичность? Или решили, что вам все ясно и сомневаться не в чем?
— Мне показалось, что все ясно... Почему же вы, не обдумав всего, написали рапорт и заставили командира полка идти по ложному следу?.. Отвечайте, Загоров!
Голос Одинцова стал резок и жесток. Руки на столе сжались в кулаки. Майор вскочил, словно подброшенный пружиной.
— Я погорячился, поддался чувству неприязни к этому офицеру.
Помедлив, Одинцов сбавил тон и доброжелательно продолжил разговор:
— Ценю вашу самокритичность. Надеюсь, теперь вы поняли?.. Русинов еще не докладывал вам, что случилось у Дремина?
— Нет, товарищ полковник.
— А случилась большая неприятность для молодого, влюбленного человека: девушка дала ему пощечину. Поэтому он слег тогда, вернувшись из города, поэтому задурил и нагрубил вам, комбат. А вы, не видя ничего, взяли его на рога и понесли. Хорошо, что дело кончилось только рапортом. Садитесь.
Майор сел, проговорил виновато:
— Да, моя гбрячность в таком случае была неуместной.
— Неуместной, — проворчал полковник, скомкав, смахнул со стола рапорт,— Она была вредной!.. Чтобы такие хреновины больше не поступали от вас. Это арбузная корка, на которой легко поскользнуться. Представляю, каким тоном разговаривали вы, поддавшись неприязни к молодому офицеру. Это брак, Загоров!
Майор снова поднялся, как бы давая понять, что целиком принимает обвинение, признает себя неправым.
— Ладно, хватит нам гвозди дергать. Садитесь, — подобрел Одинцов,— Я тоже веду себя не лучшим образом. Но вы заслуживаете того. И сами понимаете, что имею право на такой бесцеремонный разговор с вами.
Загоров подобрал свой рапорт и присел. Лицо полковника, до этого багровое от возмущения, понемногу приобретало обычный вид. Впрочем, хмуриться оно не переставало.
— Нельзя так вести себя командиру! Поймите это раз и навсегда. Я не намерен больше возвращаться к этому. Задача наказания не в том, чтобы пострадал виноватый, но чтобы его угнетало сознание собственной неправоты. Вот как вас... Это самая высокая мудрость воспитания, комбат. Стремитесь к ней всеми доступными формами.
Он достал папиросу, закурил, и в голосе появилось раздумье.
— А еще — соотносите усилия, затраченные на ваше личное обучение и воспитание, с усилиями, которые тратите вы на подчиненного. Тогда вам не будет казаться, что вы перетрудились. А если не затратили таких усилий, то не считайте собственной заслугой успехи подчиненного, когда он передовик, и не смейте питать к нему неприязни, когда он отстающий. Иначе нарветесь на взаимность, как это и было в случае с Дреминым. Есть какие-то неясности?
— Все понятно, товарищ полковник,— быстро отозвался майор.
— И последнее. Когда затратите усилия и поставите на ноги хотя бы одного такого, как Дремин, как вы сами, тогда убедитесь, что игра стоит свеч. Непременно приобретите такой опыт! И запомните: людьми распо-
ряжаются не так, как повар картошкой — здоровые в котел, подгнившие в помои. У меня все.
Одинцов продолжительно посмотрел на Загорова, словно хотел взглядом сообщить ему то непредвиденное, что пришлось бы сказать при случае, да уже не будет возможности. И Загоров, окунувшись в этот умудренный взгляд, будто почерпнул новые силы. Встал и глухо промолвил:
— Спасибо, товарищ полковник. Я запомню этот урок на всю жизнь. Разрешите идти?
— Не разрешаю.— Одинцов тоже поднялся.— Обиды на меня не держишь?
— Обиды нет. Есть желание обдумать все и усвоить.
— Что ж, комбат, тебе это полезно.
Крупное лицо Одинцова вдруг стало задумчивым и просветленным. Он в живом человеке воплотил себя — свое понимание служебного долга, свой строй мыслей, свои заботы и страсти, свою молниеносную и точную боевую решимость. Имел он право и на торжественность, как счастливый отец, завершивший обучение и воспитание сына.
— Я вызвал тебя, Загоров, не только для неприятного разговора,— молвил он после короткого молчания.— Я вызвал тебя затем, чтобы оставить вместо себя. Запасайся чувством самоконтроля. Может статься, что в. скором времени в полку тебя некому будет подправить. Наломать дров — дело не хитрое, ума не требует. А вот избежать ошибки — куда сложнее.
Майору было жарко. Он еще не пришел в себя после «бани», и не. мог поверить тому, что говорил полковник. Рад был, что избежал неприятности, которая могла стрястись по его вине. Сколько раз внушал себе: не горячись, не кати бочку на подчиненного, а тут опять забылся... Прав, сто раз прав батя! Так что горячность и предвзятость надо с корнем вырвать из себя.
Между тем Одинцов написал черновик приказа по части, и снова встал, торжественный, благословляющий.
— Уезжаю завтра на беседу в округ. Возможно, получу новое назначение. Останешься за меня, пока временно.— Подал листок.— Зайди к Лавренко — в приказ по полку.
Загоров принял бумагу с немой благодарностью. Как визу в будущее. Батя смотрел на него с предусмотрительной заботливостью.
— Вот тебе совет. Научись держать в узде свой гневный пыл. Помни: если пасмурен командир, то всем темно. Так что не давай воли своей горячности. Больше полагайся на партийную организацию, на Чугуева. В таких вопросах, как работа с людьми, у замполита наме-
танный глаз. Постоянно советуйся с ним, забудь прошлые разногласия и не спеши сделать по-своему. Обдумай, взвесь, выслушай, разберись — это должно стать правилом, законом. Иначе сорвешься.
Внимательно выслушав Одинцова, Загоров сказал:
— Спасибо, Георгий Петрович! Я так и намерен поступать. Сколько бы мне ни пришлось командовать этим полком, хоть до увольнения в запас, вы не услышите о нем недоброй славы.
— Что ж, отрадно внимать таким речам. Но ведь ты, насколько я помню, собирался идти дальше!
— Было такое стремление...
— Пусть оно и будет. Но чтобы далеко идти, еще раз перешагни через себя.
Одинцов хотел сказать что-то еще, да послышался звонок по дальней связи. И он отпустил майора, велев прислать к нему лейтенанта Дремина.
...В парке танкисты обслуживали боевую технику, и Евгений находился около своих машин. Вялый, рассеянный, почти не принимал участия в работе. Когда сообщили, что его вызывает командир части, подумал не без аффектации: «Вот и начинаются казни египетские».
Идя в штаб, готовился к новой взбучке. В смятении возвращался на прежнюю малодушную позицию: увольняться из армии — и точка. Сказать, что Русинов переиначил с рапортом сам, без ведома и согласия его, Евгения. Пусть батя намнет бока молодому ротному за излишнюю самоуверенность.
В кабинет командира входил не без робости. Однако встретили его не так, как он ожидал. Здороваясь с ним за руку, полковник приветливо заговорил:
— Скажите, Дремин, где служит ваш дядя?
— Он военный инженер...
Евгений назвал место службы полковника Евграфова, мучительно размышляя: «Одинцов убежден, будто я в самом деле просил Русинова забрать рапорт. Надо сказать, что это неправда, иначе завтра на собрании окажусь в глупейшем положении».
— Товарищ полковник, тот рапорт...— нерешительно начал он.
Командир с виду добродушно усмехнулся.
— Ладно, Дремин, я не злопамятен: будем считать, что вы его и не подавали. А если так, то какой разговор! Повинную голову и меч не сечет. Так что не переживайте.
С благодарным трепетом осознал Евгений, что Одинцов умеет не только казнить, но и миловать. «Может, и собрания не будет? — с робкой надеждой подумал он. — Афишу-то у клуба сняли... Но почему Одинцов спросил о дяде? Неужели тот в беде?.. Он мне отца родного заменил».
— Вы что-то узнали о полковнике Евграфове? — спросил он.
— Мы только что познакомились с ним по телефону. Он в Ульяновске, получил отпуск. Говорит, рад был бы, если бы вы навестили родной город.— Одинцов помолчал.— Я звонил Загорову и Русинову, они не возра-
жают против вашего отпуска.
Евгений сухо и трудно сглотнул подкатившую к горлу перхоту.
— Разрешите оформляться? — спросил он, еще не веря в чудесное избавление от собрания и кучи других неприятностей.
— Да, оформляйтесь, — разрешил полковник. — Счастливого пути!
Евгений не заметил ни выжидающе-задумчивого взгляда бати, ни его поспешности с пожеланием. Иным человеком выходил он из кабинета. И размашисто шагая по длинному коридору штаба в строевую часть, с облегчением думал: «Горит, горит еще моя звезда!»
Через полчаса, с документами в кармане, свободный и независимый, спешил в общежитие за вещами. Мысленно составлял маршрут: лучше самолетом через Москву. Завтра днем или к вечеру он будет в родном Ульяновске.
В этот субботний день все были дома. Борис Петрович, закончив театральный сезон, получил очередной отпуск, и в приподнятом настроении налаживал удочки. Завтра на зорьке можно выехать на рыбалку.
У Киры Андреевны выходной. После позднего завтрака и обычных хлопот на кухне она собиралась вместе с Леной пойти к знакомой портнихе, чтобы заказать кое-что из одежды на осень.
Около двенадцати часов в прихожей раздался короткий звонок. Открывать вышел сам хозяин. В коридоре он увидел кареглазого подполковника с темными усиками и своего юного земляка в гусарском парадном мундире с букетом цветом. Его смуглое лицо выражало некую мучительную отвагу и торжественность.
— Можно к вам, Борис Петрович?
— Прошу, прошу!
Праздничный вид у Анатолия был по двум, весьма уважительным причинам. Во-первых, на заседании партийной комиссии соединения ему только что вручили партбилет. О второй причине можно было догадаться по робости, с которой он вошел, передал Лене цветы, цеременно поздоровался с хозяйкой и поставил на стол в гостиной пузатую бутылку вина с нарядной этикеткой.
Он был верен своему слову— приехал свататься.
— Замполит нашей части, — представил лейтенант своего старшего товарища.
Василий Нилович недавно был повышен в звании, а поэтому и настроение имел приподнятое. Улыбаясь, он с явным удовольствием знакомился с актером, его супругой, их дочерью.
Лена уже поняла, что сие означает. Она сильно чувствовала это: загодя надела лучшее, цвета ранней сирени платье, сделала красивую прическу.
— Давно мечтал о встрече с вами, Борис Петрович! — признался Чугуев, поглаживая свои темные волосы.— Хотелось бы пригласить вас в гости к себе, если будет такая возможность.
— Что ж, при случае побываю у бравых танкистов,— отозвался актер.
— Спасибо!.. Если пожелает приехать кто-то еще из ваших коллег, будем весьма признательны.
— Не исключено, что желающие найдутся. Но что же мы стоим?
Гости присели на предложенные стулья, и разговор продолжался в том же приятном духе. Василий Нилович лестно отозвался о новом кинофильме с участием народного артиста республики Русинова.
— Говорят, что часть съемок проведена в городе.
Правда ли это?
— Здесь снимались многие фильмы. Город богат архитектурными памятниками. Это и привлекает киношников.
Хозяина что-то занимало, и он потер свою лысину.
— Вот думаю, как приехать к вам... К сожалению, побывать у вас мы сможем не раньше сентября. Только что закончили рабочий сезон, и весь актерский состав
ушел в отпуск.
—Сентябрь нас вполне устраивает. Мы хотели бы видеть вас у себя в День танкиста.
— Тогда все осуществимо!
Борис Петрович думал, что именно затем и пожаловал учтивый темноусый подполковник. К нему нередко обращались с подобными просьбами с заводов, из колхозов и воинских частей.
Молодые люди, разумеется, не прислушивались к разговору старших. Внимание Лены приковал к себе Анатолий. Она впервые видела его таким взволнованно-трепетным, необычным. Он весь как бы светился. Девушка не отрывала глаз от его лица, смотрела отзывчиво, почти нежно. Она словно бы вошла в очарованный
круг. С ним, с ним, Анатолием, теперь проясненно, без прежних мотаний и счастливо начнется ее жизнь. Ведь в серой обыденности у сердца есть только один великий праздник — любовь!.. И чувство освобождения от надоевшей родительской опеки ширилось в ней, уносило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42