— Как же вам удалось?
— Совершенно случайно. Кому-то надо было съездить за новыми фильмами на кинобазу. Послали меня...
— А почему вы решили заехать к нам? Он улыбнулся.
— Чтобы посмотреть на вас.
— И что-то рассказать?
— Может быть...
Лене надоело задавать вопросы. Скучно-то как!.. Сегодня Евгений раздражал ее.
— Может, может,— с тенью неудовольствия молвило она.— Ничего не говорите, все равно соврете, как Анатолий. Он полчаса назад звонил и сказал, что у вас ангина.
Она видела, как недоуменно вскинулись его глаза, и несколько смягчила тон.
— Только нет, врать вы не умеете. Простите... Но и Анатолий не мог говорить так без причины. Что же случилось?
«Неужели он все выболтал ей? — насупился Евгений, и у него шевельнулось недоброе чувство к товарищу.— Ну и пусть! Говорят, чему бывать, того не миновать».
— Никакой трагедии не произошло,— осторожно начал он.— А случилось то, что и должно было случиться. Я убедился, как говорит Борис Петрович, что служба в армии — не мое амплуа.
Лена смотрела на него удивленно, разочарованно.
— То есть?..
— То есть, я намерен просить отставку. Но путешествие по Волге не отменяется... Лена, если у вас есть хоть капля искреннего чувства ко мне, поговорим о том, как нам быть...
Она не хотела, чтобы он продолжал, и перебила его вопросом:
— Но как вы решились на такой шаг? Зачем вам это нужно?
Евгений пожал плечами. Он видел, что Лена уходит от объяснения, опечалился и заговорил с драматической ноткой в голосе:
— Понимаете, я тут бесполезен! Меня это ужасно угнетает... Мои школьные друзья давно пробили себе дорогу. А кто я? Ванька взводный, которого ругают все, кому не лень. Мой однокашник Вадька Паростков — главный инженер радиозавода. Я ему так завидую!.. Знаете, Лена, какое это удовольствие — видеть новенькие, блестящие приемники, телевизоры! Дело твоих рук. Твоих, понимаете?
— Понимаю,— ответила Лена, но тут же мотнула головой.— Нет, я все-таки не понимаю. А как же танковое училище? Вы же закончили его с какой-то целью.
Он почувствовал, что она не одобряет его намерений, и в нем шевельнулась обида. Так хотелось, чтобы девушка стала его союзницей.
— Что училище?.. В него меня втиснула мать — заведует там библиотекой. Ей дорога была мысль, что сын станет офицером, вот и постаралась.— Он разочарованно вздохнул. — То было училище. А тут!.. Вот вы как-то сказали: у каждого своя звезда. Помните?.. В этом суть. Так вот я понял: служба в армии — не мое призвание.
— Ну, а Толя как относится к вашему решению?- Да никак! — Евгений раздраженно махнул ру-кой. - С ним на эту тему невозможно говорить.
— Неужели ваш друг не способен понять вас?
— Друг!.. Русинов теперь мой непосредственный начальник. А человек он архипринципиальный. Главное для него — устав и субординация. Ничего иного не признает.
Лена слушала с возрастающим недоумением.
— Вот не подумала бы! Я вижу в нем какой-то внутренний свет, беспокойную жажду жизни.
Анатолий и в самом деле представлялся ей незаурядным парнем. Во всяком случае, он не станет плакаться при неудаче и наговаривать на товарища. Потому и выдумал про ангину. Евгению хотелось сказать о Русинове что-нибудь злое, крепкое и он продолжал тем же раздраженным голосом:
— Службист он, Лена, заурядный службист! Удалось недавно отличиться на стрельбах, передовиком назвали, в должности повысили,— он теперь ходит и ног под собой не чувствует.
— Вот не подумала бы,— машинально повторила она ту же фразу.
Девушка мысленно оценивала его. Неужели он способен на неправду?.. Она не знала той склонности Евгения, когда он в состоянии самолюбивой уязвленности мог искренне выдавать догадки за истину.
— К сожалению, Толька оказался не тем человеком,—- горячился он.— От него не жди доброго совета. Ничего, кроме казенных нотаций не услышишь. Словно попугай: что начальники говорят, то и повторяет, да еще выдает за свое. И совести —нив одном глазу. Он же на днях предал меня!
— Как предал? — Лена почти испуганно поднялась. Евгений тоже встал, взвинченно рассказывая. Глаза
девушки выражали горькое разочарование. Бледная, серьезная, она смотрела на него с презрением.
— Ты считаешь предательством умение выполнить свое дело?
— Он же напросился ради карьеры!.. Лена, он и тебя предает. Спутался там с одной бабенкой...
Евгений вдруг осекся, из глаз брызнули искры. Его обдало жаром и холодом одновременно: девушка влепила ему пощечину! Вначале он ахнул - так неожиданно все произошло. Потом покраснел, мучительно, до боли. Неимоверный стыд захлестнул его. «Что это я наплел? — ужаснулся он.— Бежать, бежать отсюда!»
Закрыв ладонью горящую от оплеухи и позора щеку, он повернулся... и остолбенел: в дверях гостиной замер только что вошедший Борис Петрович.
— Лена!.. Бог мой, как ты можешь? — воскликнул он.
— Нет!.. Нет, это неправда!.. Он неправду сказал о Толе...
Евгений преодолел секундное оцепенение, метнулся из квартиры. Актер пытался остановить его, но напрасно. Лейтенант стукнул дверью, кинулся вниз, прыгая через три-четыре ступеньки сразу.
— Что случилось? — не унимался отец.— Как ты могла так оскорбить парня?.. Это унизительно!
Девушка будто окаменела, не могла и рот открыть. Он постоял в затруднении, взялся пятерней за лысину.
— Зачем же я вернулся?.. Ах, да! — Схватил со стола очки и выбежал вслед за Евгением.
Едва за ним захлопнулась дверь, как Лена упала на диван, уткнулась лицом в уголок, сжалась вся. Зачем, зачем она ударила его? Не надо было поступать так опрометчиво и глупо! Ей было жаль Евгения, но оправдать его она не могла. Он же такое говорил о Толе!.. Предал, спутался. Так кого хочешь можно оплевать!
В ней все кипело от негодования. «Вот он-то и предает!»— думала она о Дремине. То, что прояснилось из-за его поступка, заслуживало не одной пощечины. Вдруг Лена быстро поднялась и села. Красивое, в полыхающих румянцах лицо казалось страдающим и обрадованным одновременно. Она только что сделала потрясающее открытие: этот грубый насмешливый Русинов — близок и дорог ей! Ведь будь она равнодушна к нему, не вступилась бы за его честь с таким воинственным пылом.
Возможно, Анатолий и не безгрешен, но он вовсе не такой, каким его только что хотели представить. И уж он-то не раскиснет от неудач-. Он способный, деятельный, волевой, преодолеет все. Как она раньше не замечала этого? Просто его заслонял Евгений...
Она встала и в волнении заходила по комнате. Так вот оно как происходит! Все совершилось тайно, без театральных поз и громких признаний.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Танкисты давно вернулись с полигона, но Евгений никак не мог опамятоваться после потрясения. Казался себе непоправимо опозоренным, испытывал колючий стыд и отвращение ко всему на свете. Вот и рухнуло все, чем жил он в сокровенных своих мечтах, что так лелеял. Для него это—ужасная катастрофа!..
На долю каждого из смертных хоть раз в жизни выпадает тяжкое испытание. Не то средне-арифметическое, какое называют преодолением жизненных противоречий, а то самое, которое заставило принца датского изречь мучительный вопрос: «Быть или не быть?» Евгений и сам не помнил, как в тот злосчастный вечер вылетел из квартиры Русиновых. О, лучше бы он тогда упал на лестнице и разбил себе голову! С горя-
щими щеками и холодным потом на лбу выскочил на улицу. Солдат-водитель дремал в кабине машины.
— П-п-поехали! — через силу выдавил Евгений, хлопнув дверцей.
Прижавшись в угол кабины, молчал всю дорогу. На полигон приехал совершенно разбитый. Ум и воля его были подавлены, а тело ослабло. Болезненно самолюбивый, он не мог без последствий перенести бесчестье: на завтра у него поднялась температура, и осмотревший его врач изрек что-то мудреное по-латыни, предписал постельный режим. С полигона его привезли в санитарке. Затем он еще неделю отлеживался в лазарете.
Много раз пытался успокоить себя, дескать, все пройдет, и не мог: так остро чувствовал несчастье! И едва вспоминал о пережитом, вновь и вновь ощущал озноб потрясенья. И то сжимался весь, будто от судороги, то начинал метаться.
Теперь он понял, почему Лена не ответила на его признание. Ослепленный любовью, затаивший обиду на друга, он ничего не замечал, пока не грянул гром действительности. Окрепнув, Евгений приступил к исполнению своих обязанностей. На сердце было пусто и дико, как на хлебном поле после ужасной бури. И было совестно перед товарищем за то, что наговорил и ему, и о нем. И душила злость.
Служебные дела двигались своей чередой. О Руси-нове после стрельб говорили чуть ли не как о герое. Дескать, он еще покажет себя: досрочно заслужит очередное звание, а если и роту выведет в отличные, то и за наградой дело не постоит. Тут же вспоминали Дремина. Да мало ли что говорят в подобных случаях! Евгений совсем впал в уныние. С гнетущим безразличием появлялся на службу, точно отбывал повинность. Мысли у него были самые скорбные. Никакой он не полководец, не цезарь, а просто жалкий слюнтяй. И чем дальше, тем скучней и заурядней представлялись ему обязанности взводного. Танкисты и слушать его не хотят, да он и потребовать от них не умеет.
Наступил такой день, когда он сказал себе, что не видит выхода из тупика. В тот день он был дежурным по парку боевой техники. Находился среди людей, а ему казалось, что он совершенно один. Окружающие виделись как бы обособленно.
Под вечер в домике КТП неожиданно появился Загоров. Чем-то озабоченный, высокий, замкнуто-надменный, будто сама казенная, перетянутая ремнями строгость.
Евгений поднялся из-за стола, отдал честь.
— Где формуляры? — хмуро спросил майор. Лейтенант недоуменно воззрился на него.
— Какие формуляры?
— На танки, сдаваемые в ремонт.
— Ничего не знаю,— пожал плечами Евгений. Ему казалось, что комбат постоянно ищет предлог, чтобы распекать его.
Загоров впился в Дремина острым, цепляющимся взглядом.
— По-вашему, Микульский наврал, что оставил их у вас? — Стремительно шагнул к подоконнику, поднял лежащие там бумаги.— Вот же они!
Только теперь Евгений вспомнил, как в обеденный перерыв забегал зампотех роты, что-то говорил и положил на подоконник эту напасть. Сам он срочно выезжал на полигон. Загоров не мог победить в себе что-то неприязненное к Дремину, который уже в печенку въелся ему. К тому же сам он сегодня взвинчен, раздражен — полдня вместе с Приходько искал эти формуляры — и конечно же, не замечал, в каком состоянии находится молодой офицер.
— Почему не передали их в штаб батальона?
— Микульский не сказал толком: положил и убежал,— ответил Евгений, пытаясь честно вспомнить, как оно произошло.
— Вы хотя бы сплевывали, когда врете! Я только что дозвонился до полигона, говорил с ним. Он затем и оставил вам формуляры, чтобы вы передали их в штаб!.. Вы что, посторонний здесь?
Злые, сверлящие глаза майора навалились на Евгения. «Уличает меня, точно в воровстве!» — вспыхнул он и в душе поднялась дерзкая отвага. С минуту продолжалась дуэль глазами.
— Вас спрашивают, вы что, посторонний здесь?
— Я не знаю, кто здесь посторонний.
— Да вы что, с луны свалились? — грубовато одернул его майор.
— Не знаю, кто тут свалился с луны,— с той же наигранной наивностью отозвался лейтенант.
На этот раз Загоров потерял равновесие значительно раньше, чем обычно. Лицо его взялось пятнами, голос начал медно позванивать:
— Как вы разговариваете со старшими по званию, лейтенант Дремин? И почему у вас до предела отпущен ремень?
Ремень у дежурного по парку действительно был ослаблен, кобура с пистолетом свисала ниже бедра.
— Что за отношение к службе? Какой пример подаете подчиненным!..
Евгения тоже как бы подняло вихрем, он возвысил голос:
— А какой пример подаете вы, когда треплете офицеру нервы?
К лицу Загорова начала приливать краска, но он сдержался, и после паузы промолвил, выделяя каждое слово:
— Вот что, лейтенант: сменитесь с наряда — зайдете в кабинет командира части.
В голосе хмурилось недоброе обещание. Однако Евгений не печалился о последствиях,— в эту минуту им овладело злое торжество.
— Подумаешь, испугали! — развязно обронил он. Майор уже не слушал. Продолжать недостойное препирательство с дежурным офицером он, разумеется, не желал. Выскочил в открытую настежь дверь, двинулся к штабу полка. Евгений насмешливо провожал его подбористую фигуру, бормоча:
— Что, обжегся на лейтенанте!
А минуту спустя трудно вздохнул: одержанная победа была сомнительного свойства. Чего ради пыжился, острил? Да будь Загоров хоть трижды службист, он честно делает свое дело. А чем занят ты, товарищ Дремин? Портишь людям кровь и думаешь, что это подвиг.
Мысли его принимали все более определенное направление. «Нет, Женька, пора завязывать со службой!— убеждал он себя.— Хватит тебе паясничать».
Вырвав из тетрадки листок, Евгений достал авторучку и бегло написал:
Командиру части полковнику Одинцову
Рапорт
Прошу Вашего ходатайства перед командованием об увольнении меня из армии. Я не обладаю качествами офицера-танкиста и не справляюсь со своими обязанностями.
Командир взвода 3 т. б. лейтенант Е. Дремин
Расписался и положил рапорт в карман с таким видом, словно хотел сказать кому-то: «А теперь посмотрим, чья возьмет!»
Сменившись, Евгений отправился в штаб,— лицо его отнюдь не выражало непреклонной решимости. Он побаивался Одинцова, размышляя о том, как сложится объяснение с ним.
В кабинет вошел как раз в тот момент, когда полковник складывал бумаги в коричневую папку (только что закончилось заседание комиссии). Крупное лицо его было насупленным, глаза блеснули на вошедшего лейтенанта остро.
— Разрешите обратиться, товарищ полковник? — не без смятения спросил Евгений.
Одинцов хлопнул дверцей сейфа, повернул ключ и спрятал его в кожаном футляре, где носил и другие ключи.
— Да, обращайтесь,— камнем упало разрешение. Полковник пригласил его сесть. Сел и сам, жестко спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42