— Надо как-то подбодрить человека. Ведь вы тоже не станете возражать, если у него служба пойдет исправно.
Слушая эти доводы, Загоров пробежал глазами написанное в листке. «Значит, девушка его замуж вышла! — уяснил он.— Понятно».
— Как думаете, будет ли от него прок в заряжающих?
— А что, солдат, как солдат. Будет служить не хуже других.
Получив разрешение, лейтенант пошел в казарму. Комбат проводил его теплым взглядом. Судя по всему, Русимов не станет ныть, не растеряется. Сам знает, куда повернуть на трудном перекрестке. И вполне возможно, что в его взводе Виноходов поведет себя достойно,
Совещание, которое проводил Загоров у себя в канцелярии, длилось больше часа. Командиры взводов подробно докладывали о состоянии боевых машин. Учении предстояли сложные, и необходимо было так под-авить танки, чтобы ни один не отказал. Заместитель комбата по конической части Потоцкий, светло-русый
спокойный капитан-инженер, добросовестно записывал выступления в объемистую тетрадь. Он тут же сообщил, что и в какой срок можно сделать своими силами, с помощью мастерской. Был намечен порядок ремонта и проверки боевой техники.
— Ничего не упустили? — спросил майор под конец и обвел собравшихся пытливым взглядом.
— Как будто нет,— отвечал Потоцкий, закрывая тетрадь.
— Тогда свободны.
Офицеры шумно поднялись, начали расходиться. В это время зашел замполит майор Чугуев. Он был чисто выбрит и, хоть одет в повседневный мундир, выглядел празднично. Сам смуглый, темноволосый, с черными усами, а глаза — светлые, внимательные и серьезные. На лице — приветливая и независимая улыбка человека, знающего себе цену.
В первый момент шевельнулось беспокойное чувство: вот сейчас замполит уязвленно заговорит о том, что ему все же не придется сидеть на батальоне до пятидесяти лет, что сам Загоров поступает в его подчинение, что теперь и у него, Чугуева, есть возможность перемолвиться с комбатом свысока... Одна эта мысль привела его чуть ли не в бешенство. «Пусть только попробует^ свести счеты! — наежился он.— Устрою такой сабантуй, что надолго запомнит. И извиняться перед ним я нынче не буду. А то подумает еще, не успели повысить в должности, как перед ним уже лебезят!»
— Алексей Петрович, — обратился к нему чем-то озабоченный замполит.—А что если провести ротное собрание?
— Ротное? — Комбат никак не мог сообразить, о чем же речь. — Почему ротное?
Василий Нилович слегка качнул темной, аккуратно подстриженной головой, тронул большим пальцем усы. Ну потому, что Виноходов не служил в первом взводе, там его мало знают! А комсомольцы второго взвода могут сказать о нем серьезнее и по существу. Он почувствует себя виноватым перед коллективом, А то ведь с него, как с гуся вода: захотел — и выпил...
— Что ж, пожалуй, верно, — согласился Загоров, чуть подумав, и пристально глянул на замполита; вроде бы тот думает лишь о деле. Никаких иных мыслей не отражает его темноусое лицо. Внезапно мелькнула мысль: Чугуев не такой уж каверзный человек, да и политработник он, честно говоря, незаурядный.
Комбат задержал выходящего из канцелярии капитане Приходько, велел сказать Адушкину, что состоитсЖ ротное комсомольское собрание. Повестка дня: «Персональное дело члена ВЛКСМ Виноходова».
— Усек, товарищ майор!
Капитан вышел, и комбат с замполитом остались наедине. Чугуев сел за свой стол, закурил, весело говоря:
— Надумал я, командир, провернуть одну необычную затею. Вот не знаю только, хорошо ли получится...
— А что за затея?
— Для Виноходова это будет прямо-таки холодным душем!.. Когда ездил в отпуск в апреле, останавливался в Белгороде, у тетки. Заодно побывал у родителей Виноходова. Узнал, как живут, где работают. Словно чувствовал, что пригодится.
— Выведал что-нибудь любопытное?
— Кое-что есть. Да вот сейчас пойдем и все услышим.
— Ох, и скрытный ты мужик, Василий Нилович!.. Говори, можно поздравить с повышением или еще рано?
— Можно,— улыбнулся Чугуев.— Завтра вступаю в новую должность.
— Поздравляю! — Майор искоса глянул на собеседника. Невозмутимо спокоен, словно и не думает о том, что тогда произошло. Не думает или затаился и ждет, что будет дальше?
Вспомнилось, как три года назад, придя из академии и приняв батальон, так же сидел с Чугуевым наедине. Самоуверенный, солидный, тот рассказывал о делам в ротах, советовал, как лучше строить работу. Еще тогда его независимость, привычка потрагивать большим пальцем темные усы не понравились Загорову. Показалось, что замполит намерен «подмять под себя» неоперившегося комбата... Слушай, Василий Нилович, ты тогда, когда мы
начали эту... полемику, уже знал, что тебя назначат замполитом полка? Чутуев покрутил меж пальцами дымящуюся сигарету, словно изучал. Не совсем... Накануне выезда на полигон меня
вызвал начальник политотдела. Встретил словами: «Пожалуй, скоро, усач, тебе придется впрягаться в полковую упряжку. А она нелегкая. Справишься ли?.. Замполит вашего полка назначается на другую должность».
— Почему не сказал, что уходишь из батальона?
— Могли произойти изменения. И было еще одно обстоятельство.— Чугуев рассмеялся, давая понять, что сказанное дальше следует принимать за шутку.— Если бы я проговорился, узнал бы, как ты относишься к начальству?
Загоров не принял шутки. Он был озадачен и недовольно обронил:
— Да, скрытный ты мужик, Василий Нилович. Не знал я тебя...
— Может, и скрытный.— Улыбка погасла на лице замполита: его не радовал начатый разговор.
— И какой же сделал вывод обо мне?
— Не надо, Алексей Петрович! — поморщился Чугуев.— Ты и сам знаешь, какой ты человек. Зачем ставить меня в неловкое положение? Я не злопамятен. Мой отец комиссарил еще в гражданскую, да и Отечественной изрядно прихватил — без руки из-под Харькова вернулся. Когда я закончил военно-политическое,, он сказал мне: «Вот что, Василий: на службе меряй людей по их делам, а не так, как они тебя лично почитают. И за правду держись, будто младенец за мамкину грудь. В правде спасение». Вот и не отступаю от отцовского совета.
— Почему же так сказал о моей фронтовой философии? — Комбат пристально уставился на замполита: не хитрит ли?
— А это, Алексей Петрович, уже из другой оперы.— Чугуев выпрямился, как бы давая понять, что тут он уступки не сделает.— Тогда сказал, и теперь остаюсь при том же мнении.
Загоров готов был взорваться,— его еще мучил неприятный разговор с командиром полка,— но провел рукой назад по волосам, потер шею и сдержался. «Что это я веду себя, как мальчишка? Человек со всей искренностью ко мне, а я кобенюсь. Некрасиво, брат, копировать Виноходова...» Ему даже неловко стало за себя. Он вздохнул:
— Заходил к нам батя. Беседа была крутой, весьма поучительной для меня. Так что от моей философии иамня на камне не осталось.
Ему, самолюбивому, нелегко было признаться, но он пересилил себя. С минуту стояло молчание. Как видно, Чугуеа все понял.
— У Одинцова рука тяжелая,— сказал он и, глянув на часы, поднялся.— Ладно, Алексей Петрович, быль молодцу не укор. Пошли, а то упустим самое интересное!
Загоров обрадовался возможности закончить щекотливый разговор, тоже встал... Ленинская комната встретила их веселыми голосами, смехом. У дальней стены образовалась толкучка. На доске были приколоты кнопками листки из блокнота наводчика Ванясова. Около доски стоял и сам художник, бесконечно улыбчивый, с институтским значком на мундире. Он-то и развеселил сослуживцев.
Чтобы не мешать танкистам, замполит и комбат присели за столик в переднем углу, стали слушать. Ванясов то и дело поворачивался к товарищам мальчишеским, круглым, выпуклым затылком. Русые волосы сзади сходятся косицей. У других, посмотришь, шеи ровные, широкие, волосы подрезаны красиво. А у Ваня-сова они — косицей. И шея у него худая, с ложбинкой посредине. Он отличный наводчик и служит исправно. Его избрали членом редколлегии стенгазеты «Танкист».
Загоров и Чугуев пропустили начало,»— художник демонстрировал уже не первый рисунок, язвительно комментируя:
— А тут я изобразил житие Гурьяна до службы я армии. Кое-как добив восьмой класс, он поступает я торговый техникум. Однако через год бросает его и пытается вести иную, более привлекательную жизнь. И сожалению, его взял на прицел один сердитый участ-ковый и заставил трудоустроиться. Так Гурьян Винохо-дов влился в рабочий коллектив ремонтного завода...
Прыснул от смеха и продолжал:
На следующем рисунке вы видите одухотвореннее, «легки испачканное машинным маслом лицо тан-киста , бывшего механика. Мама прислала ему очередной червонец на мелкие расходы.Карандаш карикатуриста остер и точен, как и язык. Черты лица Виноходова схвачены метко, хотя и гро-
тескно изменены: и волосы торчат больше обычного, и губы сильно вытянуты, как у сластены и упрямца.
— Да-а, этот парень зол на язык! — тихо заметил Загоров. Ему вначале не понравилась затея замполита.
— Ванясову в рот палец не клади — отхватит,— подтвердил Чугуев тоже тихо.
Между тем художник, выждав, пока улягутся шутки и смех, начал комментировать следующий рисунок:
— А здесь наш Гурьяша, измученный сухим армейским законом, влетает в первый попавшийся гастроном и просит отпустить ему бутылку коньяка за восемь двенадцать.
Из-за русых, черных и светлых солдатских голов, из-за дергающихся от смеха спин не разглядеть очередного рисунка. Пришлось довольствоваться объяснением.
— Почему Гурьян остановил свой выбор на коньяке?.. Он у мамы единственный сыночек. А мама работает в магазине, вино на разлив и, как стало недавно известно, по вечерам считает левую выручку.
Загоров слушал с нарастающим интересом. Ему, выросшему без родителей, не знавшему власти денег, вдруг начало приоткрываться нечто такое, о чем он раньше и не предполагал. Нет, это не забава, не праздное зубоскальство, а нечто серьезное, нужное для воспитания людей. Зло высмеивалось изобретательно, хлестко. А еще Ванясов своими рисунками и пояснениями к ним раскрывал солдата Виноходова с той стороны, с какой его никто не знал. Так вот что выведал Чугуев, побывав у его родителей! Стало быть, парень вырос в семье, живущей на левые доходы. Отсюда его отчужденность, замкнутость, неприятие трудностей. Его мамаша, имея легкий шальной заработок, видимо, ничего не жалела для любимого чада, и вырастила лоботряса...
— Но вернемся к приобретенному коньяку,— продолжал Ванясов, смеясь и повышая голос.— Вот в этом укромном уголке Гурьян мастерски раскупоривает сосуд и выпивает его содержимое, затем локализует спиртной запах двумя бутылками ситро...
Последний рисунок вызвал особое оживление среди танкистов, посыпались иронические замечания. Кто-то из солдат, изнемогая от смеха и толкая локтем своего соседа, громко говорил:
— Нет, ты посмотри, как изогнулся-то Гурьян!.. Как глазами косит, будто боится чего...
— Конечно, боится! — подхватил Ванясов. — Вот здесь наш гуляка заметил патруль и, шатаясь, уходит напрямик через ограду. Наконец он добрался до части и предстал перед дежурным... На этом мы заканчиваем иллюстрированный рассказ о похождениях бравого танкиста Гурьяна Виноходова. Чем все закончилось, вы хорошо знаете.
Танкисты дотошно разглядывали рисунки, задавали художнику шутливые вопросы. Тут же стоял и виновник необычного представления. Злой, взъерошенный, он не сводил с Ванясова взбешенных глаз и, кажется, готов был учинить кулачную расправу.
Рослый Индришунас, положив ему на плечо крупную руку, заговорил с дружеской усмешкой:
— Что, Гурьяша, просифонили тебя?
— Пошел, чего лапы кладешь? — истерично дернулся Виноходов.
— О, ты начинаешь нервничать! — Руку с его плеча Индришунас снял.— Тебе не нравится критика?
— Издевательство это, а не критика!
Ванясов повернул к нему голубоглазое, разрумянившееся лицо.
— Ты, Гурьян, не ценишь внимания товарищей. Это же дружеский шарж! И это забавно... Хочешь, подарю на память рисунки?
— На хрена они мне сдались, твои рисунки! Да и ты тоже...— Сплюнув, Виноходов подался прочь.
— Ага, заело, заело! — язвительным криком окатил его Ванясов.
Солдат тяжело задышал, сжимая кулаки. Остановился, ловя темным ртом воздух... Что верно, то верно: заело его крепко. Он ума не мог приложить, откуда стало известно, где работает его добычливая мама, как по вечерам считает левую выручку, иной раз не стесняясь открыто говорить о ее хмельных истоках. Именно этого ему больше всего было стыдно. Конечно, он с детства пристрастился к беззаботной жизни, любил деньги; но то, как мать добывала их, вызывало у него брезгливость. Он никогда не рассказывал ни о своих родителях, ни о том, почему ушел из торгового техникума...
Виноходова тянуло в драку. Он испытывал в ней неистовую потребность, и если бы позволили, изуродовал бы этого пачкуна с институтским значком... Увидев
комбата и замполита, потихоньку ретировался за спины товарищей. «Затея в самом деле необычная!— думал Запоров, насмешливо наблюдая за любителем коньячных напитков.— Разглядели тебя, братец, точно под микроскопом. Глубоко разглядели...»
Между тем все собрались. Пришел сменившийся с наряда секретарь комсомольской организации батальона сержант Адушкин и возвестил:
— А ну по местам, орлы! Пора открывать собрание. Танкисты начали рассаживаться, бойко разговаривая, кидаясь размашистыми остротами.
— А рисунки явно не под нос пришлись Виноходо-ву! — заметил Чугуев.— Ишь, как ерзает на стуле. Будто на ежа его посадили.
— Неплохо, неплохо придумано,— согласился комбат. Ребята все еще находились под впечатлением от карикатур и едких комментариев к ним, продолжали шутить. Однако после того, как Адушкин, уставший за сутки дежурства, с лиловыми тенями под глазами ледяным голосом доложил о сути дела, насмешливая веселость на лицах начала сменяться серьезностью. В президиум были избраны майор Чугуев, сержант Адушкин и ефрейтор Ванясов.
Загоров подсел к молодым солдатам. Чрезвычайный, собранный, он пристально и с каким-то новым чувством присматривался к ним:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42