Ему стало не по себе.
— Хочешь, пойду в магазин, возьму продуктов?
— У меня все есть,— заверила она его.— Вчера ходила на базар, купила курицу, яиц. Колбаса еще есть, помидоры... Одной-то много ли надо! Может, ты хочешь кушать?
— Да нет, я не голоден.
В том, что Аня отвергала его участие, тоже была отчужденность. Казалось, она хотела, чтобы он ушел, не утомлял ее, не усугублял того, что безмерной тяжестью лежало на душе.
— Но я бы хотел помочь тебе,— молвил он расстроенно.
— Не надо, Алешенька. Теперь ничем не поможешь... Она снова отвернулась, и на этот раз уже не могла сдержать слез. Он участливо подсел к ней, стал гладить ее темноволосую голову, вздрагивающие плечи под цветастым домашним халатиком.
— Успокойся, родная, успокойся...
Какое-то тягостное предчувствие родилось в нем. Оно пришло вместе с подозрением: «Может, у нее и впрямь что-нибудь серьезное, да она скрывает, чтобы не расстраивать меня?..» Вспомнилось, что во время последней встречи она была скучной, безучастной ко всему. Почти через силу старалась казаться веселой.
— Пожалуйста, расскажи, что случилось? — умоляюще попросил он.
Она вытерла лицо уголком покрывала, приглушенно обронула:
— Ничего... Видно, всему однажды бывает конец.
Эти ее слова, ее подавленное состояние и нежелание сказать, что с ней, подействовали на него крайне угнетающе.
— Но стало быть, что-то случилось, раз ты так говоришь!
Она подняла на него печальные, милые глаза, полные слез и упрека:
— Алешенька, ты что, пришел мучить меня?
— Извини.— Загоров расстроился. Он сухо сглотнул колючий комок, внезапно подумав: «Сделала аборт или что-то еще... Боже мой, какой ты деспот! Довел любимую женщину до того, что она скрывает от тебя свою беду. Это уже совсем плохо, братец».
— Голубушка моя, скажи, ты ничего не делала с собой?— спросил он с болью в голосе.— Ну, скажи...
Она тихо покачала головой: ничего.
— Что же ты тогда такая безутешно грустная?
Аня не обращала внимания на его слова, занятая тем нелегким, что терзало ей душу.
— Мне тяжело, Алешенька?
— Да от чего же?
Аня помолчала и вдруг горестно промолвила:
— Оттого, что расстаюсь с тобой.
Ревниво подумалось, что тут замешан кто-то третий. Но тогда она не лежала бы больная!.. Он старался не докучать излишними расспросами, видя, что это в тягость ей. После некоторого молчания она заговорила сама — слезно, надрывно:
— Вот поправлюсь немного, возьму расчет и уеду к маме. Я уже написала ей... А ты можешь вернуться в свою квартиру. По общежитиям-то не сладко скитаться. И разговоров не будет...
Это несколько успокоило Загорова. Значит, третий никак не замешан, и состояние ее здоровья не безнадежное. Теперь оставалось лишь понять, что же явилось причиной такого решения.
— Но ты могла бы и здесь жить,— осторожно заметил он.— Квартира есть, зарабатываешь неплохо. А чтобы подлечиться, возьмем путевку в санаторий. Я могу похлопотать...
Аня поднялась на кушетке.
— Когда б могла, осталась бы с великой радостью,—она запустила пальцы в его русые волосы. Ее темные агатовые глаза ласкали его.—Мне ведь тяжело будет без тебя, Загоречек мой...
В голосе ее была пугающая отрешенность. Он притих, понимая, что причина ее болезни — их отношения, что эти отношения не могут больше продолжаться и что она вынуждена прервать их. Но почему, почему?..
Его охватило отчаяние. «Надо узнать, насколько она больна»,— мелькнуло в голове, и он сразу ухватился за эту мысль, как за возможное спасение рушащегося здания любви.
— Ты обращалась к кому-нибудь из врачей?
— Ты напрасно беспокоишься.
— Как это напрасно?.. Ты страдаешь, намерена оставить меня, а я не должен беспокоиться! Нет, Аннушка, так не пойдет. Ты должна все рассказать, и вместе решим, как быть. Ведь я же люблю тебя!
Казалось, она вот-вот поддастся на уговоры и все объяснит. Был даже такой миг, когда в ее глазах зажглась решимость ничего не утаивать. Но потом она опять печально опустила голову. Он обнял ее, стал целовать щеки и губы, солоноватые от слез.
— Аннушка!.. Ну, родная!.. Ради нашей любви, ради
всего святого. Ведь все было хорошо, мы даже не ссорились серьезно... А помнишь, как вместе отдыхали и ты была такой счастливой! У нас это снова будет. Вот возьму отпуск и отвезу тебя к Черному морю. Окрепнешь, поправишься.
Хотел ободрить ее, а добился обратного: она легла и заплакала. Он трудно замолчал, дожидаясь, когда она успокоится.
— Скажи мне хоть что-нибудь,— тихо молвил он. Она снова покачала головой. Недоумение и какой-то тайный упрек угадывались на ее лице.
— Нечего мне сказать, Алеша. Как решила, так и будет. Живи счастливо.— Губы ее дрогнули.— И не сердись на меня, пожалуйста.
Говорила нежным, почтя умоляющим током, однако он чувствовал, что она осуждает его. За что? Никогда не наталкивался на такое непреодолимое сопротивление. И мучительно думал, как помочь ей. Вид ее плох: не нужно особых познаний в медицине, чтобы понять это.
Забыв, что она не разрешает ему курить в квартире, достал папиросы, но тут же перехватив ее взгляд, снова спрятал их. Весь нахохлился, словно вглядывался в свою жизнь. Что виделось в ней? Вырос сиротой, семейных традиций не воспринял. Но о призвании, назначении человека думал много. И был счастлив, что выбрал профессию по душе, что не замыкался в одних рамках, что всегда старался достичь намеченной цели. Еще в Суворовском начал обливаться холодной водой, и хоть первое время простуживался и болел, однако позже закалился, окреп. На здоровье жаловаться не приходилось. В танковом училище много читал и это помогло ому стать образованным человеком. А вот в отношениях с любимой женщиной оказался профаном...
Притихла и Аня. Она и сама толком не знала, что с ней происходит.
— Неужели ты так и не скажешь? — повторил он свой вопрос.
— Нечего мне сказать, голубчик мой. То, что случилось, имеет отношение только ко мне. И потому я должна уехать.
Говоря это, она следила за ним тоскующими, покорными глазами. Нерастраченный запас любви и слепой страсти толкал ее к нему, но она удерживала себя. Почти суеверно подумала: «Если нам суждено быть вместе, то так и будет. Алексей сам поймет и решит. И тогда окажутся не нужными мои объяснения».
— Не переживай, Алешенька. И не будем об этом больше.— Ее горестный тон подсказывал, что расспросы не нужны: они ни к чему не приведут, а сделают лишь хуже.
В душе у него нарастало недовольство. Но сейчас нельзя ни говорить, ни показывать этого недовольства, можно все погубить. Наконец он поднялся. Сославшись на то, что надо кое-что купить для нее, вышел из квартиры.
Ходьба уняла смятение. Мысли начали выстраиваться в логической последовательности и уже напрашивался вывод: Аня была у врача, тот сказал ей что-то нехорошее, пугающее. А поскольку врач знает о причине ее болезни, то у него можно узнать, в чем дело. «В регистратуре скажут, у кого она была, и надо сейчас же зайти в поликлинику»,— решил он, и шаг его стал стремительным.
Спохватился Загоров поздно: прием в поликлинике окончился, кабинеты были почти все закрыты. Он приуныл и, задумавшись, задержался перед выходом. Пожилая женщина в темном халате делала в коридоре влажную уборку. На позднего посетителя поглядывала с явным неодобрением.
— Простите, из врачей никого нет? — спросил он ее.
— Майже никого. Он тильки Нина Кондративна за-трымалась.
Нина Кондратьевна — жена Одинцова. Серьезная, > независимая женщина, под стать своему мужу. Загоров колебался: обращаться к ней или не стоит?
В то время, когда он уступил Ане свою квартиру, не обошлось без пересудов. Чтобы их пресечь, в кабинет командира были приглашены представители от жен-совета, в том числе и Нина Кондратьевна. Хоть и неприятно было объясняться в присутствии женщин, майор ничего но утаил. Выслушав, Одинцов поморщился, сказал:
— Не мудрили бы, Загоров. Живите по-человечески, раз вы любите ее и она к вам приехала.
На этом и заглохло. Да, видно, не совсем. «Теперь снова начнутся сплетни,— вздохнул он.— Ну и пусть.
А узнать я должен!» Набравшись решимости, подошел к указанной двери, постучал.
— Да, войдите!—донеслось из кабинета. Одинцова тоже закончила прием больных — только что отпустила последнюю посетительницу, и теперь, собрав инструмент и закрыв его в шкафчике, просматривала журнал учета. Лицо у нее с виду простоватое, курносое. Щеки с румянцем, волосы темно-русые, поседевшие на висках. Она не красила их, считая, что человек в любом возрасте должен быть самим собой.
Войдя в просторный, с ширмой в углу кабинет, Загоров тихо поздоровался и в нерешительности остановился у двери.
— Вы ко мне, Алексей Петрович? — Одинцова знала многих из сослуживцев своего мужа.
— К кому-то надо бы обратиться,— заговорил он неуверенно. На лице у него было тревожное выражение, в глазах — сухой блеск.
— Слушаю вас.
Естественно, он смущался, и потому не мог сразу сказать о деле. Но сказать надо. Иначе зачем же вошел?
— Аня посетила кого-то из врачей... И вот молчит.
— Она была у меня.— Одинцова выжидательно опустила глаза.
— У вас?.. Что с ней? Что вы ей наговорили? — Вопросы вырвались невольно, как бы сами собой. В них было столько тревоги и боли, что это вызвало улыбку на лице пожилой женщины-врача.
— Не волнуйтесь, Алексей Петрович, сейчас узнаете. Извините, я помою руки, сниму халат и закрою кабинет. По дороге домой мы с вами и поговорим. Подождите меня на улице.
Он остановился возле газона и, чтобы унять смятение, закурил. Солнце висело уже низко — вот-вот закатится. Было тихо в этот ласковый вечерний час.
Сзади послышались шаги — подошла Нина Кондратьевна в легком платье, с непокрытой головой.
— Прежде чем сказать о вашей подруге, должна задать один вопрос,— начала она и предупредила его недоуменный взгляд словами: — Вопрос к делу... Вы с этой женщиной в тех же отношениях, как тогда, когда просили поселить ее в вашей квартире?
- Да, мы давно так условились. Нас это устраивает.
— Возможно, вас это устраивает. Что касается Ско-роходовой, то для нее пагубна та жизнь, которую вы ей навязали.
— Не понимаю, что тут плохого.
— Сейчас поймете,— продолжала Одинцова осуждающим тоном, который не предвещал ничего хорошего.— Ваша подруга может быть нормальной и здоровой женщиной только в том случае, если будет вести семейную жизнь, рожать и воспитывать детей. В противном случае то, что произошло сегодня, станет печальной системой... У нее начались головокружения, во время работы она упала, потеряла сознание. Я нашла, что нервная система у нее. на пределе. С ней может случиться что-нибудь с трагическим исходом...
— Вы так и сказали ей! — расстроенно воскликнул Загоров.
— Это вам я так говорю, Алексей Петрович! — недовольным голосом заметила Нина Кондратьевна.— А ей сказала, что надо поберечь здоровье, переменить образ жизни...
— Простите, я расстроен... Но почему вы считаете, что причина ее недомогания кроется в наших взаимоотношениях?
— Не задавайте наивных вопросов. Время и без того напряженное, а вы создали человеку дополнительный источник переживаний. Сами-то вы верите, что можете так жить? А она — нет, и неуверенность отравляет ее сознание. Кончается это обычно нервной депрессией.
— Да-а, неприятная история...
— Когда речь идет о нервной системе — шутки в сторону. Стоит однажды чему-то случиться, как оно может дать осложнение. Итог — искалечена жизнь, погублено счастье.
— Что же делать? — удрученно спросил он.
— Я уже сказала: прервать сложившиеся отношения. Аня должна расслабиться, отдохнуть и устроить свою судьбу иначе.
— Не понимаю... Сколько авторитетных людей писали и говорили: такие отношения возможны и желательны, за ними будущее.
— Теоретически — да. Кое-кто осуществляет это на практике. Но обычно женщина предпочитает семейные отношения простому сожительству. Это определяется ее положением в обществе, биологические законы тре-
буют продления рода. Добавьте к этому заботу о здоровье, силу привычек, взглядов, А вы решили, что все можно нарушить, начитавшись умных книг?
— Так что, выходит, нельзя следовать сложившимся идеалам?
— Порой нельзя. Поверьте мне, как врачу, как женщине и как матери, не все могут отрываться от грешной земли и улетать в космос.
— Понятно, теперь понятно,— подавленно молвил Загоров, и опять спросил: — Что же вы нам советуете?
— Разъехаться,— словно приговор, изрекла Одинцова.— Вы встретите женщину, которая разделяет ваши взгляды, Аня найдет мужчину, желающего иметь семью. И со временем все станет на свои места.
Совет не на шутку испугал его. Они с Аней питают нежную привязанность друг к другу, тоскуют в разлуке, а тут — разъехаться!
— Легко сказать! — горько выдохнул он.
— Нелегко, я знаю... Но что другое можете вы предпринять?
— Мы же любим друг друга!.. Зачем вы такое посоветовали Ане?
Нину Кондратьевну это задело, она заговорила взвин-ченно:
— Ваша подруга обратилась ко мне за помощью — ведь каждый дорожит своим здоровьем,— а я убеждена, что ей необходима перемена образа жизни. Что иное могла я посоветовать? Таблетки от бессонницы?.. Аня призналась, что почти все время находится в подавленном состоянии. Это же беда! Уж лучше перенести разрыв, Чем питать несбыточные иллюзии и в конце концов потерять все.
Загоров не мог согласиться с ней, сказал, что ни о какой потере не может быть и речи, что выводы ее несостоятельны.
— Алексей Петрович,— с жаром продолжала Одинцова,— вы хорошо понимаете: не может человек нормально существовать, если он постоянно находится в страхе, неуверенности. Проще говоря, ваша Аня из-волась, оживает лишь тогда, когда приходите вы. С вашим уходом она впадает в состояние транса. А вы, как молодой месяц, не успели появиться — и скрылись на »нное количество дней.
— Но она же знает, каких принципов я придерживаюсь.
— Боже мой, вы невозможный человек! — с досадой воскликнула собеседница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42