Да и крутости аппарелей можно было убавить еще ночью, когда приходил Анатолий, стоило лишь внять спасительному благоразумию.
«А то спать тебя тянет! Упарился, бедняжка, раскис!» — мысленно сек он себя, глядя, как танкисты торопливо, с запоздалым усердием орудуют лопатами. Сам он светил, держа в руке фонарик.
Через полчаса, когда начался рассвет, его танки вырвались из ловушки. Он дал команду двигаться вперед и торопливо, с замирающим сердцем доложил по радио командиру роты.
«Следуйте на высоту «Длинная»! — передал Приходько.
Едва поднялись на гребень высоты, изрытой мотострелками и уже покинутой ими (танкисты успешно выбили их с занимаемых позиций), Евгений велел Савчуку остановиться. Правее, у куста, стояли танк комбата и «уазик» командира полка.
Лейтенанта ждали с настороженностью.
— Что случилось, Дремин? — холодно спросил Одинцов. Выслушав объяснение, сел в легковую И. укатил.
Напряженный, трепещущий, Евгений повернулся к комбату. Лицо Загорова было негодующим, в гневных румянцах. Он только что выслушал внушение из-за взводного и был вне себя от ярости. Так великолепно все разыграли! Батальон наверняка получил бы высшую оценку. Сам командир полка не скрывает, что маневр проведен блестяще. Как вдруг из-за одного растяпы ставят четверку с минусом...
Не приняв оправданий, с тяжелым сердцем пообещал:
— Ну погоди, ты у меня попляшешь!
— А чего вы меня пугаете? — озлобился вдруг лей-' тенант.
И тут Загороз совершенно вышел из себя.
— А что мне на вас — богу молиться?! Да знаете ли вы, что на фронте я запросто пристрелил бы вас и оставил валяться на этом длинном бугре, как предателя.
Под горячую руку Алексей Петрович не стеснялся в выражениях. Однако выкричавшись, поутих и приказал:
— Следуйте на танках за моей машиной. Будем догонять.
Разгоралось новое утро. Оно было ясным и тихим. Взошедшее вскоре солнце озарило летящие по полю стальные машины. Высветило и осунувшееся под танкошлемом лицо Евгения, его повлажневшие, несчастно мигавшие глаза.
Общежитие встретило застоявшейся духотой. Наверное уборщица не заглядывала в их комнату с тех пор, как они уехали на полигон. Анатолий распахнул настежь окно и двери.
— Аромат здесь еще тот! — проворчал он и повесил в шкаф, тоже дохнувший утробным теплом, плащ-накидку, ремень и фуражку.
Снял с себя амуницию и Евгений. И прямо в мундире повалился на свою койку, облегченно промолвил:
— Наконец-то добрались до цивилизации!
Анатолий тоже прилег и припомнил, как танки ползли по склоку оврага, ощупыаая путь приборами ночного видения. «А все-таки здорово обошли высоту! — не без удовольствия подумал он.— Оборона и ушками не трепыхнула, когда напали сзади».
— Интересно прошли учения.
— Хорошо тебе трепаться — в кармане пятерка,— опечаленно вздохнул Евгений.— А на моем месте и ты скулил бы... Тут танки не вышли из окопол, там Загоров навалился. А на разборе только обо мне и говорили: «За такие штуки на фронте к стенке ставят...» Хоть петлю на шею.
— Ладно, не переживай — пошумят да перестанут. Евгений повернулся на бок, уперся локтем в подушку.
— А тебе Загоров не кажется слишком властным?
— Нет, — ответил Анатолий, подумав. — Горячий — это верно. Так ведь за дело болеет и налаживает его.
— Налаживать можно спокойно, с толком, не так, как делает Загоров. Как он смотрел на меня там, на холме, с деревянным высокомерием! «Да знаете ли вы!..»
— Огневался, ясное дело. А тебе хочется, чтобы улыбался, по головке погладил? Молочка в бутылочке принес да подогрел...
— Перестань глупости пороть! Что я, младенец, что ли?
— Ну не буду,— миролюбиво отозвался Русинов и замолчал, не желая расстраивать друга.
Евгений снова откинулся навзничь. Дремота еще не приходила: слишком утомлен, взволнован и расстроен. Из души никак не выветрится едкий осадок от разговора на разборе учений. Гордый, привыкший к похвалам, он мучился от сознания, что его так грубо отчитали при всех. Его-то и при всех!
Достав лезвие безопасной бритвы, принялся срезать заусеницы вокруг ногтей. Срезал до боли, местами до крови, и слизывал выступавшие алые капельки языком,— давняя, еще школьная привычка. Это занятие-помогало ему отвлечься, сосредоточиться.
Хотелось развенчать Загорова, доказать, что он посредственность, — отсюда уже само собой следовало бы, что комбат не кмел никакого морального права отчитывать при всех его, Дремина.
— Батальону за учения поставили четверку, так это, видите ли, душевно терзает Петровича,— заговорил он с сарказмом.— Пусть скажет спасибо лейтенанту Руси-нову, что помог найти верное решение — двинуть танки по склону оврага.
Анатолий смущенно махнул рукой.
— Да брось ты! Он и без меня нашел бы этот путь. Что я? Я только мозгами раскидывал да высказывал свои соображения.
Евгений живо повернулся к нему.
— Ты Петровичу мысль ценную подкинул! И он ухватился за нее, точно малыш за веточку. Я же слышал, как Корольков рассказывал Приходько: «Лежим на высоте колодами. Мозги трещат, а ничего придумать не можем. А тут Русинов советует: по оврагу можно!..» Так что гордись, будущий маршал: ты обштопал комбата и его начштаба.
Анатолия, понятно, радовало, что товарищ такого высокого мнения о нем. Однако у него и в мыслях не было выставлять себя на первый план. Ну подал намек, а комбат оценил его и развил. Вряд ли тут уместен разговор о том, кто кого обштопал.
Словно отвечая на эти мысли, Евгений продолжал:
— Если бы ты не подал ему идею, не нашел бы он этот вариант. И в лобовой атаке высоты потерпел бы поражение, как Станиславский. Вот тогда был бы потише. А то благодаря тебе заработал четверку, так ему этого мало.
— Перестань, Женя! — поморщился Русинов.
— Не перестану. Я бы на твоем месте не дал Петровичу пожинать лавры за проведенный бой.
— Что бы ты сделал?.. Пошел к бате и сказал: это я придумал!
— Не надо. Шепни соседям: вот так надо подсказывать комбату выигрывать бой! Дойдет до Станиславского, и тот сумеет обыграть это так, что и Одинцову станет понятно.
Русинов начал скрести темную, залохматевшую голову,— в баню бы сходить да и в парикмахерскую — тоже.
— Нет, Женька, не дело говоришь. Не хватало еще глупость сморозить. Не буду я никому ничего шептать.
— Потому что ты охломон, выгоды извлечь не умеешь... А ловкачи этим пользуются. Знаешь, что Загоров выиграл ходом по оврагу?.. Должность командира полка! Если бы он проиграл бой, не видать ему повышения, как своих ушей без зеркала. Вот и получается, что теперь о комбате говорят, словно о выдающемся полководце, а о тебе никто и не заикнется.
Бывает, что судьба твоя зависит от какого-то случая. И сам ты порой не знаешь, кто и куда перевел стрелки на рельсах удачи. То ли катишься на «зеленый» по далекому маршруту, то ли отправляешься в заросший травой тупичок на стоянку. И если Русинов, на очередном разъезде оказался смекалистым стрелочником в карьере Загорова, то греха тут немного.
— Нет, Женька, я с тобой не согласен,— возразил Анатолий.— Нечего нам себя выставлять: до полка еще далеко. Так что обойдемся без театральных афиш. Надо работать, а не бить кулаком в грудь и кричать: я герой, подавай мне медаль!
— Во всех других случаях — да, а в случае с Заго-ровым — нет.
— Да оставь ты его, ради бога! — почти взмолился товарищ.
— Не оставлю, пока не развею у тебя иллюзию, будто можно рассчитывать на его благодарность. На учениях я усвоил одну печальную истину: комбат не наделен чувством справедливости. Сто раз сделай превосходно — не оценит, но промахнись разок — он тебя сырым и без соли съест.
Недовольно морщась, Русинов поднялся, сказал:
— Угомонись, Женя. Тебе нынче все кажется мрачным. Пойдем лучше покормимся.
— Не пойду никуда и тебе не советую. Столовая, наверное, уже закрыта.
— Если закрыта, зайду в продмаг, куплю чего да перекусим.
Евгений зевнул. Выговорившись, он начал успокаиваться.
— Охота человеку еще куда-то тащиться! Я бы, кажется, лишнего шага больше не ступил.
Русинов все-таки надел фуражку и вышел. Минут через семь после ухода Русинова в дверь дробно и робко постучали, словно били о стол вареное яйцо. Уже начавший дремать, Евгений досадливо
поднял голову: «Неужели посыльный? Значит, снова в полк вызывают...»
— Входи смелее! - крикнул он.
А когда дверь открылась, был до того ошарашен, что в миг исчезла его сонливость. Тут же скатился с постели — в комнату вошла Лена. Ее сопровождал капитан Приходько.
— Вот здесь они и проживают.
Румяная, несколько смущенная, как бы вдруг вышедшая в полосу яркого света, девушка спросила:
— К вам можно?
Она была в желтой, с короткими прорезными рукавами кофточке, бежевых брюках-клеш и босоножках. Через плечо на ремешке висела светлая сумочка. Не-жданая гостья ошеломила Евгения, и он был растерян. Из этой длившейся минуту неловкой ситуации вывела его сама девушка:
— Добрый вечер!.. Вы удивлены?
— Нет, но... Добрый вечер!.. Я сейчас...
Евгений быстро натянул сапоги, поправил измятые постели, что-то пнул ногой под койку.
— Я вижу, такие сюрпризы на вас действуют сильнее, чем приказы начальства! — едко усмехнулся ротный и кивнул на девушку.— Вот обнаружил подозрительную личность около Дома офицеров. Спрашивала, как найти двух друзей-лейтенантов. Кстати, где ваш приятель?
— В столовой или в гастрономе. Должен скоро быть.
— Я отпустил домой старшину. У него жена родила дочь... Так что кому-то из вас двоих надо прийти в роту на вечернюю поверку. Решайте тут сами. — Капитан деликатно кашлянул и попрощался.
Когда за ротным закрылась дверь, Евгений спросил:
— Давно ли приехали?
— Минут пятнадцать назад,— отвечала гостья.— Захотелось посмотреть, как живете. Вы же столько раз приглашали...
Лейтенант предложил ей сесть. Сел и сам верхом на стул, запустил пятерню в русые волосы: он волновался. Неожиданный приезд Лены — подарок самой судьбы. Вот если бы только... Забывшись, Евгений пристально уставился на девушку. Она слегка нахмурила брови.
— Что вы так смотрите на меня, Женя? Он рассмеялся.
— Извините за вольность, но я думаю, что актриса Ермолова в молодости была похожа на вас. Помните, мы беседовали о портрете работы Серова?
Ему хотелось избавиться от неловких молчаливых пауз, и он настраивал девушку на тот счастливый, сближающий разговор о живописи, который вышел у них на озере.
— Вы что-то элегически настроены.
— Я всегда такой после учений.
— Чем же это вызывается, усталостью?
— Да нет, наверное. Скорее чувством одиночества.
— Но у вас есть товарищ!
— Странно слышать такие слова.
— Что же тут странного?.. Почему вы замолчали, Женя?
Он видел, что Лена тоже волнуется. Сердце его запрыгало испуганно и пылко. «А если сказать ей сейчас все, все!» — расхрабрился он, и почувствовал приступ робости. А еще вспомнил себя; несчастного и жалкого, в те ужасные дни, когда первая избранница сердца жестоко оттолкнула его, курсанта Дремина. Он тогда думал, что на всю жизнь останется несчастным. И вот...
Девушка явно наслаждалась остротой затеянной игры. На ее лице сияла многообещающая улыбка. Она испытывала сладостное, пьянящее ощущение своей значимости, власти над поклонниками. Раньше как-то и не задумывалась, чего она стоит. Но вот увидела себя глазами молодых офицеров, и поняла нечто важное, необыкновенно волнующее и приятное.
С таким обожанием к ней еще никто не относился. Она заметила это с первой встречи,— тогда уже прочла в изумленных взорах лейтенантов, что они поражены. Они тоже понравились ей. Вначале думалось: так, между прочим. Но в последние дни все определеннее чувствовала, что ей не хватает этих милых ребят. Правда, пока не знала, которого из них.
Разумеется, она не раз влюблялась. Да и теперь дружила с однокурсником Саней Луговским — степенным, вдумчивым, трудолюбивым. Возможно, будущим медицинским светилом. Они вместе встречали Новый год, девчонки и мальчишки с третьего курса. Кто-то в шутку
нарек женихом и невестой ее и Саню, стали требовать, чтобы они поцеловались...
Провожая ее домой, Саня, хмельной и возбужденный, дружески уговаривал: «Слушай, Ленок, выходи за меня замуж!» С предками я уже толковал — они не возражают. Жить будем у меня, комната есть.
Предложение мало взволновало ее. Замуж она не спешила, и для Сани она слишком обыкновенная, земная, без притягательной новизны и поэтичности. Ну, может, чуть интереснее некоторых подруг.
Лейтенанты же ее так возвысили, как никто не возвышал! И у нее закружилась голова, словно на качелях в весенний, сверкающий день, когда и дух захватывает от ощущения полета, и сердце замирает жгуче, трепетно.
Лена была романтичной, несколько взбалмошной. Воспитание в доме отца-актера, где о многом говорилось возвышенно, а о любви — особенно, конечно же, не прошло бесследно. Это и толкнуло ее сегодня приехать сюда. Благо, отец занят в театре допоздна, а мать — в командировке. Так что сама себе хозяйка... Сначала хотела просто узнать, как добраться до их части. После обеда пришла на автобусную остановку. Подумала, как здорово удивит Женю и Толю, села в автобус...
— Так что вы хотели сказать? — весело допытывалась она.
Евгений дрожал от холода и горел от жара одновременно.
— О чем?.. Я так теряюсь, что на меня мучительно смотреть. И лицо серое от усталости, и язык мой сер...
— Напротив, я вижу, как румянец заливает ваши щеки! Это я с дороги выгляжу тусклой.
Евгений вскинул голову. Будто подсвеченные изнутри, глаза его горели необыкновенным светом.
— Лена, зачем вы наговариваете на себя? Вы прекрасны!.. В выражении вашего лица что-то небесное. Будь я даже художником, то и тогда не сумел бы передать, какая вы сейчас. Вы — совершенство.
Он не преувеличивал. Дочь актера Русинова была красивая, особенно в эту минуту. Чуткая молодая жизнь играла в ней, в глазах сказывался ум, тонкий, изящный. И как она реагировала на все — быстро, точно, возвышенно!
«А он сейчас признается в любви!» — поняла она и, чуточку оробев, рассмеялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42