Бойцы знали, что их ждет, но не дрогнули...
— Это совсем рядом с родным селом? — Да, километрах в сорока... Вопросы сыпятся с такой поспешностью, что Тымчик едва успевает на них отвечать. Комиссар интересуется семьей, родственниками, именами прежних сослуживцев. Майор все чаще гладит свой ершистый чубчик и, наконец, не выдерживает:
— Скажите, меня в чем-то подозревают? По-вашему, я не Тымчик, а кто-то другой?
Военком замолкает и без слов подталкивает майору сложенную пополам газетную страницу.
С какой-то смутной тревогой тот берет газету. Перед глазами пляшут подчеркнутые красным карандашом строчки:
«Никогда не встретить мне майора Тымчика! Где-то в украинской степи, на родной земле, спит он вечным сном,— не разбудишь» .
Тихая грусть слышится в этой фразе писателя, и Тымчику вдруг становится душно; он бледнеет, резким движением рвет ворот гимнастерки. «Похоронен заживо. Прочтет жена, наверняка заметят публикацию друзья, прослышат в селе... Как же быть?»
— Что скажете, Кирилл Яковлевич? — прерывает его размышления тихий голос Балакирева.— Когда вы встречались с писателем?
Тымчик неторопливо и подробно воссоздает день, когда под Тульчином в полку побывал Борис Леонтьевич Горбатов. Посещение его оказалось коротким. Противник с двух сторон вот-вот готов был сомкнуть клещи. Ос- тавалась неперерезанной одна-едииственная дорога. «Бе-
рите мою «эмку», не смотрите, что она такая обшарпанная, довезет,— предложил писателю Тымчик и, видя его смущение, добавил:—Мне машина теперь не понадобится. И еще у меня к вам просьба: сообщите в штаб дивизии, что мы будем сражаться до последнего». Борис Горбатов уехал. Узнав потом, что полк оказался в Окружении, он, видимо, решил: комполка погиб. Сейчас Тымчику было приятно от сознания, что помог писателю, и тот прорвался-таки к своим — газета тому свидетельство. Но почему посчитал его, погибшим? Очевидно, со стороны плотность вражеского огня казалась невероятно большой. Но он, Тымчик, в том бою даже не был ранен. Тогда, в августе, полк оборонял по-" зицию до последней возможности. И в окружении люди дрались отчаянно...
Выслушав рассказ, Балакирев откашливается; морщины на его лице распрямляются, негустые, широкие русые брови опускаются до самых ресниц.
— Тут кое-кто сомнения разные высказывал, проверку предлагал учинить тебе. А я так ответил: у Тымчика была не одна возможность погубить свой полк. Но ведь ты этого не сделал?
Кирилл Яковлевич молчит. Смотрит в окно и будто впервые замечает молоденькую черемуху, упирающуюся своими упругими ветвями в стекла; почки на ней вот-вот лопнут и выбросят первые клейкие листочки.- Тихо, мелодично позванивает капель.
Возвращаясь в полк, Кирилл Яковлевич перебирает в памяти только что состоявшийся разговор с Балакиревым и не может избавиться от досады. Обижали нотки подозрения, нескрываемо прозвучавшие в голосе комиссара дивизии; неотступно преследовала мысль о родных и близких. В селе Нижняя Крапивна на Винничине остались родственники. Жена с детьми эвакуировалась. «Правду» читают миллионы. Наверняка узнают... Мысли, одна другой беспокойнее, теснятся в голове.
Своими опасениями Тымчик делится с Заседателевым.
Тот щурится:
— Есть такая примета: кого преждевременно хоронят, тот проживет долго. Дадим еще смерти пощечину!
Над рекой крадется удушливый дым от ракет. Влажный воздух лезет за воротник шинели. Тымчик смотрит
на бойцов и радуется. Перебрасываясь шутками, энергично долбят они стылую землю, готовят окопы к предстоящему наступлению.
Старший лейтенант Василий Карпушинский спускается с берега прямо к реке Мокрый песок издает своеобразный запах, будто в этом месте купали лошадей. Все отчетливее в зеркале воды проступают силуеты деревьев, покрытых слабым зеленым пушком; доносится отрешенное птичье «Ку-ку! Ку-ку!»
— Кукушка, кукушка, сколько осталось мне жить? — голос молодой, тонкий.— Один, два... пять...
- Чего загадывать наперед? Вот черепаха до трехсот лет живет. А тебе-то зачем небо коптить цигаркой? По мне в могилу хоть завтра.
Вроде знакомый и незнакомый Василию звонкий голос отчитывает пессимиста:
— Безразличие бойца к своей судьбе я бы приравнивал к самострелу.
Ну, конечно, это Всеволод Сигалов, ни с кем другим его не спутаешь. Карпушинский идет навстречу невысокому коренастому политруку, пожимает радостно руку.
— Сейчас будем фрицев веселить,— смеется Сигалов, искренне довольный встречей с этим двадцатидвухлетним белорусом из Витебска, которого почитает за образец подтянутости и аккуратности.— А я тебя сразу узнал — подворотничок на гимнастерке издали белеет, и ремни .поскрипывают. Вот только фуражку не приметил.
Карпушинский знаком с Сигаловым еще с Днепра, когда тот был в 1053-м стрелковом полку политруком пулеметной роты.. Непоседа, различные задумки так и сыпятся из него.
— Помоги, друг, бойцами. Трех-четырех человек достаточно...
Заручившись согласием Карпущинского, политрук поворачивается к спутнику, стоящему поодаль, и представляет его:
— Федор Рожков, политрук, мой помощник по клубным вопросам.
— Какие новости? — интересуется Рожков.
— Полк принял майор Шевкун, в деле пока его не.. видели. Да и побеседовать с ним еще не довелось.
Мы ведь свои энпэ переместили в роты — от Утина отбоя нет.
Разговориться им, однако, некогда. Бойцы снимают с машины плот из бревен, размером во весь кузов, подтаскивают к берегу и спускают на воду. Волны сначала слегка раскачивают его, будто сомневаются в плавучести, потом успокаиваются.
— Несите макет...— командует политрук Сигалов.
На обеих сторонах щита из нескольких листов фанеры нарисован портрет Гитлера. Его шею вот-вот захлестнет веревочная петля; глаза готовы выскочить на лоб, челка сбита в сторону, рот искривлен в злобе на своих солдат, которые не в состоянии форсировать Северский Донец. "Внизу крупными, буквами выведены по-немецки два слова: «Гитлер капут».
— Здорово! — восхищается кто-то из бойцов.— Как живой!
Слышится дружный смех, приглушивший очередную шутку.
— Сослужи службу,— напутствует Сигалов, отталкивая от берега установленное на плоту чучело.
Федор Рожков включает передатчик радиоустановки, и несется песня:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой...
День мягкий, как и само майское солнце, щедро покрывшее гладь реки золотыми брызгами. Плот плывет по течению. Немцы выглядывают из окопов, в злости качают головами, но открыть огонь по нарисованному фюреру не решаются.
Пока Карпушинский и Сигалов обмениваются новостями, Федор Рожков обходит позиции. Выдумка клубных работников не остается незамеченной, среди красноармейцев то там, то здесь вспыхивают разговоры.
— Дюже лютует фашист на Украине. У людей по селам все теплые вещи поотнимал... Теперь за скот принялся...
На минуту говор смолкает. Потом слышен уже другой голос:
— Когда мы на Днепре стояли, немцы собрали в селе Успенское общую сходку, приказали всем убирать колхозную пшеницу в свои закрома, И оговорили: отпускать хлеб германским властям за деньги. Наша
десятирублевка приравнена к одной марке. Цены установили такие: яйцо — пять копеек, кувшин молока — десять...
— Это он так, чтобы нас чем-то задобрить. Никакой пшеницы немец тебе не оставит...
— ...Рассказывали, разведчики про показания одного пленного. Будто сделали у них в фашистской роте опрос на тот предмет, не пожелают ли солдаты остаться в России военными крестьянами. Льготы такие: получат надел земли, а служба в оккупационных гарнизонах будет засчитываться год за два...
— Здорово все распланировали... В разговор вмешивается Рожков:
— Фашисты метят за Урал нас оттеснить. Вот какие планы вынашиваются...— и он начинает объяснять бойцам суть военной и экономической политики Гитлера. Все слушают его внимательно. Перебивают уже под конец беседы:
— Нынче немец уже не тот.
— Надо бы набросить на него уздечку...
— И накинем!
— А наступать скоро?
Днем хватало неизбежных перед наступлением хлопот. Но и ночью Карпушинский не уходит с огневой позиции батареи. В воздухе висят запахи тополиной почки и дождя; ярко мерцают звезды. Василий думал о том, как устроит свою жизнь после войны. Конечно, останется в армии. «Очевидно, это с каждым бывает перед атакой, когда сон пропадает»,— решает он под утро.
12 мая в 6 часов 30 минут начинается артподготовка. Она продолжается час. Потом в сером небе растворяются три красных ракеты, и батальоны идут в атаку.
— Вперед! — поднимается Роман-Кислый. Высокий, поджарый, он виден сейчас всей роте.
Бегут и падают ничком бойцы. Один, второй, пятый... Командир батареи теребит огневиков, просит увеличить темп стрельбы. Это ему удается. Но рота все равно топчется на месте. Медленно течет время.
— Кажись, представление кончилось,— говорит кто-то из бойцов.
В воздухе — тишина, так обычно бывает после боя. День клонится к вечеру, а продвинуться смогли Километра на полтора, не больше. Приходит сообщение: один из полков 81-й стрелковой дивизии форсировал речку
Большую Бабку и завязал бой за одноименное село.
В марте 300-й дивизии так и не удалось, овладеть этим населенным пунктом, теперь она атакует Пятниц-кое. Тут у противника прочный узел обороны, на флангах противопехотные препятствия, их не прошли даже танки.
Мартовские бои многому научили. Уже известно, что противник создает свою оборону по принципу узлов сопротивления, состоящих из взводных опорных пунктов; они занимают десять-двенадцать домов, у них своя полоса обстрела, огневые точки, телефонная связь. В каждом взводе — тяжелые пулеметы и противотанковые пушки. Есть дзоты, как правило, в хозяйственных по-, стройках; в стенах — бойницы для автоматчиков. В случае артобстрела, последние спускаются в погреба.
Теперь это все знают. Знают и учитывают при организации боя. И стрелки, и артиллеристы.Проходит еще час.
Рота вновь поднимается в атаку, и опять огонь прижимает людей к. земле. Вскоре следует команда, которую все воспринимают с каким-то облегчением: «Закрепиться на достигнутом рубеже и готовиться к последующим наступательным действиям».
На рассвете 13 мая атака возобновляется. На сей раз результаты налицо; на правом фланге и в центре к полудню продвинулись на пять-шесть километров.
Радость эта, не успев созреть, сменяется тревогой. Контрудар танков и пехоты противника в направлении Старого Салтова, как эхо, отдается и здесь. Сосед справа отходит на восточный берег Большой Бабки. Тесниться приходится и нашим стрелковым ротам.
Не приносит облегчения и ночь. Одной из рот 1053-го стрелкового полка приказано предпринять разведку боем. Но она вынуждена вернуться в свою траншею ни с чем. И снова ощущается холод. За день земля прогревается, становится мягкой, но к утру твердеет так, что •каблук не отпечатывается. Усталость усиливается от бессонницы еще больше. Но всем надо оставаться на ногах.
Весь день 14 мая изобилует атаками пехоты и танков противника. Отбить их удается с большим трудом. Понятно, это вызывает досаду.
— Перезимовал немец,—слышит Василий Карпу-шинский за своей спиной голос Кислого. Он понимает что никто такого напора противника не ожидал. Теперь, когда тот подтянет танки, вызовет авиацию, не так-то просто будет сдержать его натиск. Пусть полку не удалось продвинуться, но уже то, чего он достиг,— немало. Если рассматривать весеннее наступление с точки зрения частной операции, то неприятель понес немалые потери, да и наше исходное положение улучшено.
Однако достижения эти противник скоро сводит на нет. Временные успехи будто возвращают ему уверенность. 17 мая враг наносит новый мощный удар. Наши части теряют важный оперативный плацдарм и вынуждены перейти к обороне в невыгодных условиях. Искрометная весна первого года войны серьезно экзаменует нас. А что сулит второе лето?
ГОД ВТОРОЙ
ЭКЗАМЕН НА ЗРЕЛОСТЬ
— Смотрите, пчелы летят!
Гаджиев на минуту отрывается от бинокля и провожает взглядом гудящий рой. Певучий клубок быстро исчезает, растворяется среди золотых головок подсолнечника. Тут, по левую сторону от дороги, окопались артиллеристы, а стрелковая рота залегла справа.
Он напряженно всматривается в искрящуюся от июньского солнца степь и, наконец, замечает на горизонте тонкие, хрупкие облачка пыли. — Ясно, мотопехота пожаловала. Крадутся, как кошки к мясу...
Когда на пригорок выбираются бронетранспортеры и выскакивают машины, крытые рыжим брезентом, Абдул-лавал громко командует:
— По местам!
От волнения его голос становится удивительно писклявым. Раньше за собой он такого вроде не замечал. Гаджиев беспокоится за исход предстоящего боя и скрыть этого не в состоянии. Почему-то вспоминает преподавателей артучилища. Будто сговорившись, они твердили одно и то же: «Даже кстати, что ростом не вышел, противотанкисты везде нужны». Пророчество сбылось, Но пока ему не удалось подбить ни; одного танка.
Дорога пустынна. Куда же девались машины? Конечно, автоматчики спешились в лощине и сейчас на пригорке появится цепь. Так и есть. Серые фигурки вырастают на глазах. Еще не видя ничего перед собой, начинают поливать из автоматов и пшеницу, и подсолнухи. Стремглав выскакивают два бронетранспортера. Они уже на дистанции прямого выстрела.
— Взвод!.. К орудиям!
Оба расчета действуют четко и слаженно. Перед цепью наступающих густо брызжут коричневые фонтанчики дыма. Теперь уже не нужно выкрикивать команды, люди все делают сами. Огонь плотный, иначе гитлеровцы не залегли бы.
Здесь, на Северском Донце, дивизия отчаянно сражается за каждый клочок земли уже восьмой месяц. Отбивает натиск врага, сама контратакует, устраивает вылазки, уничтожая вражеские гарнизоны в оккупированных селах трижды —в январе, марте и мае —переходит в наступление. Но сегодня... приходится пятиться назад под нажимом до зубов вооруженных частей 6-й немецкой армии, сделавшей большой бросок из района Волчанска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38