И, глядя на Моисеева, добавляет: — Лейтенант доставит пакет.
— Тут приказы на подпись,— кладет на стол папку начальник штаба и уходит вместе с Моисеевым.
Первый приказ не из приятных — о потерях командного состава. Абзац за абзацем убеждают, что штаб с опозданием переваривает донесения частей: «Заместителя командира 1051-го стрелкового полка по политчасти
старшего батальонного комиссара Заседателева Валерия Федоровича, раненого 14 января 1943 года в районе хутора Карповка на Дону,— исключить с 7 февраля с. г. из списков личного состава дивизии».
Читает еще раз и досадует на себя: «Жаль, не успел проститься с Валерием Федоровичем». Воспоминания уносят его к осенним дням сорок первого. Комиссар повел себя удивительно просто. «Партийцы издавна обращаются друг к другу на «ты», не будем нарушать эту добрую традицию»,— сказал при встрече. И Тымчик сразу нашел с ним общий язык, привязался к нему. Не оставалось недомолвок, понимали друг друга с полуслова. Теперь, он, Тымчик,— комдив. Работает с Балакиревым, своим заместителем по политчасти. Однако Петр Федорович ввиду перемены ролей в их служебных отношениях не только не тяготится этой переменой, но удивительно деликатно помогает Тымчику освоиться с его теперешним старшинством по должности.
Кирилл Яковлевич бегло перечитывает наградные листы на наводчиков зенитной батареи. Тимаргалиева и Постникова, сбивших под Семикаракорской вражеский бомбардировщик. «Такое бывает нечасто,— довольно отмечает про себя.—Надо уточнить в деталях, как велась стрельба. Неплохо бы оборудовать машины артполка счетверенными установками. А с вручением наград зенитчикам следует поспешить».
Дверь в комнату приоткрывает начальник штаба.
— Переговорил с полками. Выходят в исходный район для атаки...
Тымчик снимает со стены полушубок, одевается.
— Поеду на наблюдательный пункт. Предупредите Мосейчука, пусть тоже собирается.
И вот Кирилл Яковлевич вместе с майором Мосей-чуком торопят коней.
На НИ их встречает старший сержант Егоров, двадцатипятилетний кубанский казак.
Тымчик долго шелестит картой-гармошкой, расправ-ляет на столике нужный лист, испещренный красно-синими линиями, квадратами и ромбиками. Синий цвет — это положение войск противника, красным обозначены наши части.
— Разрешите нанести обстановку,— предлагает свои услуги Мосейчук.
— Управлюсь сам.— Тымчик неторопливо заостряет красный, карандаш, поднимает глаза.— А ну, сравним наши карты.
Мосейчук распахивает планшетку.
— Да, моя менее подробная,— после краткой паузы признает Тымчик.— Только у вас потерялся эскадрон, что сосредоточен в Заплавской...
Не упомнит он время, чтобы так часто приходилось. обновлять карты. Обстановка на рубеже реки Маныч менялась самым неожиданным образом. Противник оказывал упорное сопротивление нашим соединениям, переходил в контратаки, чтобы обеспечить отход своих главных сил с Кавказа. И это ему удавалось. 300-я во взаимодействии с другими частями к 18 января вышла под Новочеркасск, но овладеть городом не сумела. Теперь, кажется, все пойдет иначе.
Звонит начальник штаба. Сообщает последние данные разведки — в них ничего нового о силах и средствах противника. Но и эти сведения немаловажны, они укрепляют уверенность, что наши намерения не разгаданы.
Трубку берет Утин. Сокрушается: разведчики установили, что на кладбище в Бессергеневской размещены огневые позиции четырех пушечных батарей, а в Заплавской, у церкви, стоят три шестиствольных миномета.
— Подавить сможете?
— Постараюсь,— растягивая слова, обещает Утин. Закончив разговор, Тымчик склоняется над картой.
Больше всего его беспокоит положение 1053-го стрелкового полка под Раздорской, застрявшего там, как в трясине. «Если займем к утру Бессергеневскую, надо помочь Шевкуну». Проходит еще час.
— Кажется, началось,— майор Мосейчук вскакивает с места, открывает дверь блиндажа. Орудийные выстрелы слышны отчетливее. Это первый и третий дивизионы артполка ведут огонь по целям, разведанным в течение дня. С ними, конечно, поддерживает связь Утин; раз обещал подавить орудийные батареи противника, значит, не отступится. А может, дело уже сделано? Ведь ответного артиллерийского огня не слышно.
- Товарищ комдив, к телефону...
Весть приятная: второй батальон 1049-го стрелкового полка ворвался на северную окраину Бессергеневской.
Минут через двадцать звонит начальник штаба 1051-го стрелкового полка капитан Бакай:
— Первый батальон занял Заплавскую. Противник отступает.
- Радоваться еще рано. Где Ермолов?
— С первым батальоном. В Заплавскую отправился Заверюха— хочет поспеть к утренней выпечке хлеба в станичной пекарне...
— Передайте Ермолову, что с утра придется ввести в бой второй эшелон!
— Разрешите мне пойти с ним?
Кирилл Яковлевич готов взорваться и едва сдерживает себя. «Никак не угомонится Бакай. Сколько уже говорил, а ему все неймется. Подвиг жаждет совершить — горячая голова. Нет, ты готовься к этому подвигу, делай все по совести, а слава тебя сама найдет. Говорил, а ему хоть бы что...»
— Это вправе решить командир полка. Что касается моего согласия, то вы его не получите.
На часах половина пятого. Быстро, однако же, выкурили немцев из теплых домов. И хотя он только что сдерживал восторги своих подчиненных, сам-то радости сейчас не скрывает.
— А ну-ка, старший сержант Егоров, вызывайте начальника штаба.
Эти веселые нотки угадываются и в разговоре с Ескевичем.
— Придется вам, Георгий Трифонович, снаряжать в путь офицера связи. Донесите, что задача выполнена. А теперь — спокойной ночи.
Однако сам отдыхать не спешит. Последний месяц Тымчик редко бывал в 1051-м. А прежде чаще других навещал именно этот полк. И не только потому, что считал его своим, родным. Просто, он оказывался в гуще событий. Кажется, Ермолов воспринимал каждый новый визит как-то болезненно. Нет, он не игнорировал опыт и стиль своего предшественника, ставшего потом заместителем командира дивизии, но вводил и «свой стиль», стремился к полной самостоятельности. Зазорного в таком поведении ничего нет, ошибок и просчетов у Ермолова не замечено, и все же не может
Тымчик за всем, что делается- в полках, наблюдать лишь со стороны.
Придя к такому выводу, комдив расстилает перед собой карту. Включает походный приемник. Через миг в землянке становится шире от песни о бурлаках; конечно, это нерастраченный бас Михайлова. За ним доносится приятный голос Клавдии Шульженко. Кратковременная тихая вспышка музыки как-то убаюкивает. А мысли неотступны и в такой момент. Шутка ли сказать: десять дней топталась дивизия на месте, а этой ночью обозначился успех наступления. Конечно, победа была подготовлена всем ходом предыдущих боев, при-частны к ней десятки и сотни людей, но тут есть и его доля труда.
Вспоминаются прошлогодние боевые Действия на Дону. Ныне маршруты дивизии вновь стелятся в этих же местах. Только ее путь теперь — наступление. Трудное, но непременное. На всем протяжении реки Мышковой, на заснеженных дорогах и чуть приметных проселках, что и на карте не значатся, можно увидеть сожженные танки, вдавленные в землю пятнистые пушки, исковерканные машины, расплющенные пулеметы. Сейчас каждый готов согласиться, что если продвигаться такими темпами, то летом наверняка можно побывать в Нижней Крапивне. Возможно, именно там ждет его с детьми жена?..
Тымчик машинально скоблит пальцами выстриженный затылок. И мысли комдива о далеком прошлом -уносят в родное село.
Восьми лет его отдали в подпаски. Может, так и остался бы пастухом, если б не Советская власть. «Скоро выкарабкаемся из нужды,— вслух утешала себя мать.— Вот и Кирилл подрос, надо к делу пристраивать».— «Он у нас настойчивый, вылитый отец»,— повторял Митрофан, старший брат Кирилла, однажды услышанные от матери слова. Теперь портретное сходство с отцом действительно угадывается, хотя Кирилл не мог его помнить: тот умер в год его рождения. Матери приходилось тяжело с четырьмя мальчуганами и дочкой, ведь старшему тогда шел лишь десятый год.
Четырнадцатую осень отсчитывал Кирилл, когда свершилась революция. «Вот бы, сынок, в ученье тебя определить!..» — заговорила мать. Но время было смутное. Да и хлеба вдосталь не имели. И снова с раннего утра
спешил на усадьбу кулака, который по .просьбе матери взял его конюхом. Лишь изредка, урывками, при свете коптилки садился за книгу. В девятнадцать лет стал железнодорожным рабочим, в своем же Немйровском районе на Винничине. Реже бывал дома, но зато помощь семье стала ощутимей.
Круто переменила его судьбу армия. В 1925 году был направлен в 96-ю стрелковую дивизию, с которой сроднился по-настоящему. Как раз кончался срок пребывания в комсомоле, и через год Кирилл вступил в ряды партии большевиков: В составе этой дивизии, собственно, и прошла его предвоенная служба. За пятнадцать лет миновал все ступени профессионального роста — от курсанта полковой школы до командира полка. Нелегко было сочетать учебу со службой. Посещал вечерами рабфак, а затем поехал в Одесское пехотное училище, откуда уже командиром взвода вернулся в ту же дивизию. Через четыре года снова учеба — на курсах «Выстрел». В 1940-м одолел заочный факультет при академии имени М. В. Фрунзе.
Доволен ли он, что принял сейчас дивизию? Конечно, и незачем это скрывать. Будет труднее, он это предвидит. Возможно, его положение облегчит то, что ему не надо знакомиться с полками — он успел узнать многих командиров и бойцов непосредственно в боях, когда находился в частях в роли замкомдива. Новичком в 300-й его никто не считает. Но старая слава любит новую. «Одним днем не проживешь, заглядывайте вперед... Всегда держите руку на пульсе боя... Без контроля не обойтись...» — напутствовал командарм 2-й гвардейской генерал-майор Я. Г. Крейзер. Вспомнив, какую роль сыграла 300-я при развертывании армии на реке Мышкова, пообещал ходатайствовать о присвоении дивизии гвардейского звания.
Тымчик встает, расстегивает ворот гимнастерки, осматривается вокруг. Вполне обжитый блиндаж. И пахнет в нем по-домашнему — древесной корой и свежей елью. Раскрасневшаяся «буржуйка» не подпускает к себе, а щедрый дежурный телефонист все подкидывает в ее чрево поленца. —
— Хватит, не баниться же нам тут,— сдерживает его усердие Егоров, пряча улыбку.
— Давно кубанец, в дивизии?
— Через, месяц год будет. - Царапнуло-то где? — увидев нашивки за ранения, интересуется Тымчик.
— Первый раз —при обороне Одессы, а вторично — под Ворошиловградом.
Тымчик делает одну, другую затяжку, опускает окурок в расщелину у трубы, отходит от «буржуйки».
— Пора спать...
Но попробуй уснуть, если знаешь, что утром снова предстоит бой. Он долго ворочается с боку на бок на походной кровати, ее составляют два козелка с положенными на них досками. Какие только мысли не лезут в голову. Хочется вырвать победу. И еще хочется остаться в живых. Встретиться с женой и детьми. Тымчик пытается и не может вспомнить, какие игрушки покупал дочкам и сыну. Все учения, совещания, стрельбы, хозяйственные работы... Они отнимали день за днем. После похода за освобождение Западной Украины полагал, что уедет с семьей к морю, «о заботы отодвинули отпуск...
Медленно тянется зимняя ночь, а сон не приходит. «Ночной бой немцы, как правило, проигрывают. Но днем они могут наверстать упущенное. Нельзя допустить этого... Следует начальнику разведки во что бы то ни стало заполучить данные».
Бегут незаметно стрелки часов, торопят рассвет,
ДОРОГИ, ДОРОГИ...
— Противник отводит войска...
Эту весть разведчики приносят в ночь на 11 февраля, Момент исключительно важный — его-то и стремился зафиксировать комдив 300-й, не упустить, не прозевать.
Разведчики свое дело сделали.
С утра дивизия переходит в преследование. Не мешкают и.соседи справа и слева. К исходу дня заняты станицы Раздорская, Мелиховская, 12 февраля освобождена Кривянская. Не сдерживает порыв наступающих и река Грушевка. Ночь на 13 февраля войска проводят уже в Красюковской.
Здесь и происходит неожиданная встреча майора Алтухова с Дмитрием Михайлюком. Будто совсем недавно Алтухов был ранен, и вот уже снова на месте. Удивляется, что его ждет должность заместителя командира
полка. Ясно, ее приберегал Кульчицкий. В хату входит Ильяшук, подает Алтухову видавшую виды гитару:
— Николай Титович, а подружку вашу мы сберегли,
— Удружил, Валентин.— Алтухов с каким-то озорством перебирает струны гитары, глаза его влажно блестят. На столе мерцает коптилка, словно подмигивает друзьям.
Бьется в тесной печурке огонь, На поленьях смола, как слеза...
Брови Ильяшука сдвигаются, щеки розовеют, но поет он легко, без напряжения и так проникновенно, что глядящий на него Михайлюк начинает верить в чудо: может, и его родня услышит тоскующий по ней живой голос?..
Ты сейчас далеко-далеко.
Между нами снега и снега. До тебя мне дойти нелегко, А до смерти — четыре шага...
Жена Михайлюка во Фрунзе. Они ведь даже не успели обзавестись друзьями. Как там она? Дмитрий работал прорабом, мечтал строить многоэтажные здания. А что вышло?..
Аккорды стихают чуть позже голоса певца. Все молчат. Гитара сейчас соединила их сердца, настроила на один лад, и они рады возникшему откровению.
— Когда еще доведется собраться всем вместе? — Алтухов застегивает чехол гитары и сам отвечает на свой вопрос: — Разве на Миусе...
На следующую ночь артполк занимает Большекрепинскую. Здесь же располагаются танкисты, пехота. В село вползают грузовики с орудиями на прицепах. Теперь, после освобождения Новочеркасска и Ростова-на-Дону, Открывается прямой путь к Миусу.
— И теплый ветер в спину,— шутят бойцы и убыстряют шаг.
На днях в артдивизионе состоялась проверка вооружения. Состояние пушек и гаубиц у комиссии не вызвало особых нареканий, а вот отсутствие почти у каждого шомпола и штыка...
— Идут на заземление связистам,— будто оправдываясь, объясняет капитан Полищук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38