По деревне там и сям снуют красноармейцы. У соседнего дома с весело разрисованными наличниками под деревом стоит запряженная телега с пузатой деревянной бочкой посредине! в нее бойцы не спеша наливают воду из неглубокого колодца. Другая группа красноармейцев, что сгрудились у приземистого домика напротив, просто удивляет. И молодые, и пожилые безумолку присвистывают, визжат, весело хохочут. Оказывается, режутся в «жучка» — припечатывают ладонь к ладони водящего и выставляют к носу кулаки с оттопыренным большим пальцем: дескать, угадай, кто шлепнул больнее. Командира и комиссара они не замечают.
— Разве нечем занять этих ребят? — голос майора дребезжит, как стекло в плохо укрепленной оконной раме.
— Банный день сегодня. По всему Чутово затопили...
— Пусть помоются бойцы... А боевую учебу надо налаживать! — Он строго смотрит по сторонам, переспрашивает: — Далеко до энпэ?
Почти у самого берега Чутовки горбится неприметная высота. В нее и вгрызся наблюдательный пункт командира полка. За рекой пока — никаких признаков предполагаемой активности противника. Майор извлекает из потертого чехла бинокль, долго водит им вправо-влево, но в окулярах — ничего существенного. Вот только пологий берег, что сползает к воде, настораживает. Несомненно, там броды, по которым во время атаки легко пройдут и танки, и бронемашины.
— Вызовем комбатов? — спрашивает Заседателев.
— Надо ли отрывать людей от дела? — в свою очередь задает вопрос Тымчик и отмечает: — Энпэ выбран удачно.
Действительно, подход к НП скрыт от глаз противника. И к батальонам пройти легко — неглубокая траншея, что спускается в лощину, выводит прямо к подразделениям. Последние, как убедится вскоре командир полка, растянуты километров на восемь.
— Посмотрим опорные пункты,— решает Тымчик.
По траншее они идут медленно, будто иголки собирают,— пригибаются через каждые пять-десять шагов, иначе пули заденут. Об этом им напоминает первый встречный красноармеец.
— Какая специальность? — интересуется майор, воспользовавшись минутной передышкой.
— Землекоп,— без всякой охоты отвечает боец и добавляет: — А был художником. Пересортица произошла...
— От войны никуда не уйдешь — поэт ты или маляр. И делению по сортам... я бы устыдился. В нужную минуту каждый должен быть готовым стать бойцом.
— Это верно,— соглашается вчерашний художник.— А вы сами откуда и кто будете?
- Командир полка я. Родом — винницкий.
— Земляки, значит! — Его теперь доверчивые серые глаза смотрят на майора изучающе.— Всего на месяц с небольшим хватает командиров полков, вы у нас третий по счету... А в настоящем и обозримом будущем слыть землекопом не зазорно, это верно. Вот только лопата одна на четверых...
Они снова идут по лощине. Установившуюся тишину нарушает лишь робкое щебетанье птиц.
— Может, у местных жителей позаимствовать со-тню-другую лопат? Село немаленькое...— как бы размышляет вслух Тымчик.
— Надо попробовать,— откликается комиссар.
Впереди показываются окопы второй роты; они соединены между собой узкой траншеей. По ней спешит старший лейтенант Струков. Правую руку прикладывает к каске так, что видна почему-то не кисть, а компас, выпирающий из-под обшлага новенькой гимнастерки. Туго-натуго затянут в талии, ремень и портупея поскрипывают при каждом движении.
— Не холодно? — насмешливо спрашивает Заседателев и тут же отчитывает: — Не хватает, чтобы ротные командиры с простудой в медсанбат отправлялись...
— Да что вы, товарищ комиссар,— конфузится Струков и поворачивает к Тымчику разгоряченное здоровым румянцем лицо.
На вопрос командира полка ротный четко докладывает, что взводами у него командуют сержанты.
— Как они представляют себе оборону?
Ответить Струков не успевает. С противоположного берега Чутовки доносятся какие-то невразумительные звуки. Но вот они пропадают, и в установившейся тишине пробивается знакомая до боли мелодия: «Широка страна, моя родная...» Потом чей-то надрывный голос вопрошает: «За что воюем, братцы?» Ясно, фашистская провокация по усилителю. Ответа голос не ждет, поясня-ет что, дескать, заблуждался, а теперь прозрел, и, найдя в плену хорошее обхождение, подумывает, как бы вступить в германские войска.
Брызжет музыка. Теперь над долиной разносится по-бедный немецкий марш. Наконец мелодия затухает, и на ее фоне диктор медленно и торжественно вещает о том, что взяты Одесса, Киев, Брянск, Орел, Калинин...
— Ничего нового тут нет, зря фашисты стараются,— зло бросает Заседателев, успокаивая не то себя, не то командира полка, и бледнеет от негодования.
Звучат заключительные фразы передачи: «Битва на Востоке подходит к концу. Юго-Западный фронт уничтожен. В районе Вязьмы окружена крупная группировка. Москва видна в бинокль. Правительство из Кремля бежало в Куйбышев... Уничтожено и взято в плен пять миллионов красноармейцев и комиссаров...»
— Разрешите закрыть им рот? — Струков вопросительно смотрит на Заседателева.
Над головами со сверлящим свистом проносятся снаряды. Вблизи того места, откуда еще доносится музыка, поднимаются ввысь фонтаны земли. «Молодцы, артиллеристы!» — с облегчением роняет Заседателев и в ту же минуту замечает на противоположном берегу, занятом врагом, группу бойцов. Ясно одно, люди эти из этой роты. Но кто их туда послал?
Артиллеристы прекращают огонь, видимо, заметив смельчаков.
«С одной стороны, за инициативу не бранят. Но с другой — это же партизанщина...» — Думает Заседателев и ждет, что скажет командир полка. Тот молчит, переминается с ноги на ногу, затем быстрыми шагами идет по траншее. Военком едва успевает за ним.
— Кто это на выдумку горазд? — сердито набрасывается майор на бойца, спешащего ему навстречу с только что добытым усилителем.
Тот сразу улавливает недовольный тон незнакомого командира и сдвигает плечи:
— Приказ сержанта...
— Вот как?! Тогда согласимся, что приказы для всех обязательны.
К удивлению Заседателева, майор поворачивает обратно, потом в -нерешительности останавливается.
— Пойдем дальше? Хотя, до каких пор мы будем ходить друг за другом? Предлагаю разделиться. Ты в одну роту, я — в другую.— Тымчик произносит эту фразу и украдкой глядит на Валерия Федоровича: не обидится ли тот?
Заседателев отмечает перемену в настроении командира полка, но виду не подает.
— Товарищ майор, к телефону! — доносится из соседнего ровика голос телефониста Даниила Мацая.— Спрашивает вас Бакай, а кто он такой — не говорит.СПРОСИТЬ С СЕБЯ
Нужен «язык». Задачу такую 1051-му стрелковому полку ставит командир дивизии. Забота майора Тымчика: определить, кому поручить это дело, наметить объект и время поиска, согласовать свои действия с соседями. Пленного следует захватить именно завтра, ни днем позже. Это очень важно...
— Дополнительных указаний не будет,— добавляет старший лейтенант., Бакай, помощник начальника оперативного отделения штаба 300-й стрелковой дивизии, и тут же сообщает о неудаче, постигшей истребительный батальон Пунтуса — добыть разведданные им не удалось.
Майор слушает, хмурит брови. «Это, как проверка. Только принял полк,— и сразу такая задача...»
Словоохотливый старший лейтенант уже рассказывает о себе. Зовут его Василием Михайловичем, ему двадцать семь лет, родился и вырос под Полтавой, военное училище кончал в Харькове, участвовал в вооруженном конфликте с белофиннами.
— Что вы знаете об истории дивизии?
— Нам таковую предстоит писать делами... Майор Тымчик узнает, что в первой декаде августа
300-я стрелковая дивизия, только что сформированная в Донбассе, заняв 54-километровую полосу обороны по левому берегу Днепра на участке Псел — Ворскла, шесть дней героически препятствовала форсированию противником Днепра. Но сдержать напор врага было не под силу... По приказу командования отошла в направ- лении Козелыцины, Решетиловки... Под Полтавой на 300-ю дивизию наседали 61-я и 258-я пехотные дивизии фашистов, кавалерийская бригада СС и батальон полевой жандармерии .
— Основная масса бойцов влилась из Киевской, Одесской, Полтавской и Черниговской областей,— говорит Василий Михайлович.— Почти все ранее служили в кадрах и переменном составе; человек шестьсот прибыли из госпиталей, а, значит, имели кое-какой боевой опыт. Стрелковым оружием, артиллерийскими системами и боеприпасами полки были обеспечены полностью...
«Прирожденный штабист»,— отмечает про себя Тымчик, а вслух говорит:
— Значит так, Василий Михайлович, передайте полковнику Меркулову, что захватом «языка» буду руководить лично.
— Мне приказано находиться в вашем полку до тех пор, пока «язык» не будет взят,— шевелит Бакай пухлыми губами. Глаза у него посажены глубоко, и не сразу проследишь за их выражением. Но по всему чувствуется, что человек он настырный, от поручения не отступится.
— Оставайтесь у нас начальником штаба, должность вакантная.
От неожиданного предложения Бакай смущается,
— А вы посмотрите меня в деле,— роняет с надеждой,— тогда и решение примете...
— Нет, в разведку посылать вас не собираюсь, указания такого от Меркулова не было. Правда?
— Вообще-то он сказал, что это приказ для нас обоих...
— Бросьте уговаривать,— останавливает его Тымчик.— Побудете в штабе, присмотритесь... Завтра рискнем...— И уже комиссару: — Валерий Федорович, займись людьми. Надо подобрать добровольцев. Пойдет взвод, не больше.
Вечером следующего дня проинструктированная Тымчиком группа уходит на задание...
Несмотря на поздний час, жизнь в траншее не затихает. При свете голубовато-дымчатой луны Александр Легкий старательно подчищает стенки окопа, с лихим озорством выбрасывает землю наружу. Шуршат лопаты в руках других бойцов,— чем глубже окопы, тем надежнее их временное жилье.
Невидимые в темноте возвращаются саперы.
— Отшлифовали коленки,— шутит вполголоса Иван Семенович Бодров, тяжело отдуваясь.— Теперь и отдохнуть, пожалуй, можно...
— Тебе раскладушку, сержант, или обойдешься? — настраивается на веселый лад неторопливый, улыбчивый Александр Легкий.
— Это вон Лукьян Иосифович сызмальства охоч до комфорта,— отряхиваясь, улыбается Бодров.— Правда, нынче где-то по забывчивости оставил спальный мешок из гусиного пуха...
Озеров пропускает насмешку мимо ушей, спрашивает:
— Как думаешь, приведут наши пленного?
— Это как апрельский снег: то ли. будет, то ли нет,— вздыхает Иван Семенович.
Озеров возвращается к только что пережитому.
— Странно, неужто немцы нас не заметили,— недоверчиво вопрошает он не то себя, не то Бодрова.
— Могут и засаду устроить,— устало откликается связист Борис Попов.— Испугался?
— А чего? Как все, так и я... Попов оживляется:
— Угощайтесь яблоками, ребята.
Красноармейцы молча ра.збирают яблоки, но продолжают курить, скрадывая в пригоршнях искры цигарок. Затем затевают бесхитростный разговор: недавно попрощавшись с родным порогом, они не отошли еще от домашних забот.
— Что бы там ни говорили, а лучше мичуринской антоновки нигде яблок не сыскать. Прямо в рот просится...
— Чем же хуже симиренка, что под Одессой растет?..
— Фруктов ныне и в Актюбинской области хватает.
— Нечего хвалиться... Каждый считает свой край лучшим на свете,— отзывается сержант Легкий.
— Верно,— Борис Попов приподнимается на локтях и продолжает:— Вот я часто задумываюсь: чем живет человек на войне? По-моему, верой. Верой в свое возвращение домой.
Сосед слева истолковывает эти слова по-своему:
— Очень хочется своих повидать. Деревня ведь моя рядом....
— Успел размякнуть... Собери волю в кулак и помни, зачем ты здесь и что от тебя требуется,— советует Озеров.
— Каждый это понимает,— вступается за бойца Попов.— Любовь к близким —это вовсе не слабость, а сила наша...
Откликается сержант Бодров:
— Вы там с мичуринским садоводом не очень-то спорьте, он теперь комсоргом во взводе... и вообще, пора отдыхать. Может, еще разведчикам понадобимся.
Привычно трещит телефон. Через минуту Попов кладет трубку:
— Видно, задача серьезная. Майор от телефона не отходит.
— А ты как же думал,— вмешивается сержант Легкий,— отдал приказ и — на боковую? Нет, командиру полка надо все проверить. А вдруг какая неполадка? Кто будет отвечать?
— Дела-заботушки у каждого... Лукьян, ты растолкай меня в случае чего,— просит Бодров.
— Договорились,— соглашается Озеров. Ему спать не хочется, он ищет собеседника. Никак не может прицыкнуть к ночным бдениям в траншее. Как, впрочем, и к пулеметной трескотне. Вой снарядов и мин действует на него не так угнетающе, а при пулеметном обстреле пе в состоянии обрести спокойствие. Оказывается, это надо уметь. Уметь удержать себя от испуга, не впасть в отчаяние. Так не раз говорил Иван Бодров. И Озеров верит. ему, завидует, что тот успел постигнуть эту мудрую науку владеть собой.
В траншее становится светло как днем — в небе одна за другой пляшут разноцветные ракеты. И сразу же осатанело заливаются злыми голосами пулеметы и автоматы. Их клокочущие огоньки кажутся непрерывными.
— Наши отходят,— просыпается Бодров. Шарит вокруг себя руками, находит винтовку, успокаивается:— В темноте разве шальная настигнет, а так просто не попасть. Слышишь, «дегтярь» * огрызается. Только чего же пушкари не помогают?
Словно по его настоянию бьют орудия артполка. Вряд ли они поразят какие-то цели на позиции неприятеля, но зато своим разведчикам — моральная подмога.
Вот и они сами. Мягко падают в долгожданную траншею, стряхивают с колен и локтей комья вязкой грязи.
Молчаливые, сникшие. Дело ясное — неудача иногда давит на плечи тяжелее, чем пулемет. За «языком», конечно, придется идти еще раз. И без саперор никак не обойтись. Но что скажет командир полка?..
К грустному сообщению батальонного телефониста Тымчик поначалу относится вроде бы спокойно.
— И удачи, и огорчения на войне ходят в обнимку,— говорит он и после паузы спрашивает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38