Теперь он кажется себе огромной птицей с сильными крыльями.
— Заждались, Иван, сын Евграфов,— поспешно хватает лодку старшина 1-й статьи Авруткин. Затасканный противогаз сползает ему на руки, он откидывает его на спину, грузно упирается каблуками сапог в грунт. Оставшись за командира взвода связи, Авруткин ведет переговоры с левым берегом по радио. Лично приняв шифровку, теперь с радостью встречает Данилова.— Какие новости?
— Писем-сегодня мало. Тебе, как всегда, еще пишут, Миша.
— Спасибо и на этом, друг. А закурить найдется?
— Перекур будет позже. Сейчас к полковнику проводи.
Едва Данилов скрывается в блиндаже полковника Горохова, как оттуда выскакивает низкорослый сержант, и, усмотрев среди бойцов Михаила Авруткина, передает приказание — срочно собрать на НП командиров всех подразделений.
В ту ночь никому так и не удается сомкнуть глаз: времени на подготовку к наступлению в обрез. Утро выдается пасмурное. Туман сменяется снегопадом. Но непогода не сдерживает людей. Они заканчивают последние приготовления к предстоящей атаке. После короткого митинга, на котором был зачитан приказ-обращение Военного совета Сталинградского фронта к защитникам города, повсюду в траншеях слышатся горячие заверения: столкнем фашиста!
— Почти месяц в городе, а не продвинулись и на сотню метров,— горько сетует комбат Нароенко.
— Зато ведь ни шагу не уступили врагу! — заключает лейтенант Данилов.
Разговор накатывается, как речная волна.
— Не забыть бы... Передай в штаб дивизии и полка, тут ведь каждый дом на двоих: вверху — наши, на первом этаже — немцы. В одной траншее помещаемся: на левом фланге — противник, на правом — мы. И наоборот. Настороженность врага — предельная, в тыл к нему не проникнуть... И еще одно: здесь, в Сталинграде, наступают не перебежками, как нас учили, а цепью. Понимаешь, одним прыжком передвигается все отделение, взвод, рота. Быстро сближаемся с противником и тем самым уменьшаем наши потери... Ты передай, там поймут и оценят эту тактическую новинку...— Капитан Нароенко смолкает, трет зубами тонкие бескровные губы.
Данилов ежится и неожиданно делает для себя одно открытие: стены блиндажа покрыты шипами инея. Из темного неосвещенного угла, отгороженного куском грязно-серого брезента, продырявленного в нескольких местах, доносятся стоны раненых. Это те, кто отказался эвакуироваться на левый берег. Они ждут своего выздоровления, чтобы снова вступить в бой.
От группы полковника Горохова в первом эшелоне наступает третий батальон 1051-го стрелкового полка. Его командир — капитан Нароенко — на фронте не новичок, участник обороны Полтавы и Харькова. Правда, здесь, в Сталинграде, понятие «уличные бои» приобретает иной оттенок. Улиц как таковых нет. На правом фланге торчит коричневая труба, далее каким-то чудом держится обломок стены с пустыми глазницами вместо окон; от него метров на двадцать тянется колючая проволока. А перед фронтом и на левом фланге — высятся груды битого кирпича вместо проезжей части дороги,
что значится на карте города. И эту вот местность надо вырвать у врага любой ценой.
Иным кажется, что бой — это все равно, как футбольный матч по радио: игроков не видишь и не представляешь, где в данный момент находится мяч. Но это на футбольном поле. Там, если ты не переиграл соперника,— терпишь поражение. Здесь, не упредив врага,— расстанешься с жизнью.
Неожиданно земля под ногами вздрагивает. Капитан Нароенко подносит к глазам бинокль, но ничего, кроме огня и дыма, различить не может. То там, то тут полыхают белые яркие молнии — это залпы «катюш»; они эхом отдаются в окопах пехотинцев, как призывный сигнал к наступлению. Фонтаны' взрывов поднимают в воздух битый кирпич, асфальт, землю. «Только бы успели подавить огневые точки» — вот единственное желание комбата перед началом атаки своего батальона.
Почему-то именно сейчас ему вспоминается первый в жизни бой на Днепре. Отходили молча. Тогда он командовал ротой, уже потом принял батальон. Людей в подчинении перебывало немало, но никого из них он не мог бы обвинить в трусости и слабодушии. Да, растерянность иногда случалась. Но скорее всего от беспомощности — что могли они сделать против самолетов и танков? Иное положение теперь..И вооружения хватает, и бойцы другие. Знают, что в первую очередь надо подавить танки, а потом уже бить по пехоте, знают многое, что приходит с опытом.
Удивительно, как роднит фронт людей. Прислал записку Заседателев. Всего несколько слов, а каким теплом они согреты. Вспомнился Северский Донец, переправа через Дон, ребята — Семен Струков, Марк Мирошниченко, Сейткул Умаров... Будто снова прошагал он по дорогам, где действовал их полк. Шлют боевые приветы товарищи — Тагай Манасов, Иван Заверюха, пулеметчик Владимир Жарков, Петр Судоргин. Как-то в шутку Сергей Мальцев — инициативный, напористый— сказал: «Мудрено в двадцать один год получить батальон».
По-видимому, удивились бы продвижению по служебной лестнице своего бывшего курсанта и в Свердловском пехотном училище. «Надо написать туда»,— решает Константин Лукьянович, снова просматривая
доставленную Даниловым записку. Как это здорово, что Валерий Федорович нашел время передать письмецо.
Артподготовка завершается. Комбат, Нароенко сдвигает каску на затылок, ложит руки на бруствер траншеи. Стоит лишь оттолкнуться ногами, и он выскочит наверх. Справа и слева от него окажутся бойцы, они пробегут метров пятнадцать — двадцать и залягут. Тогда поднимутся те, что прикрывали огнем первую цепь. Потом они будут меняться ролями до тех пор, пока не окажутся во вражеской траншее...
Заснеженные окопы энергично выплескивают одну за другой цепи защитников города.
На исходе промозглых ноябрьских дней по приказу комфронта генерала А. И. Еременко части 300-й стрелковой дивизии совершили марш к переправе Светлый Яр. Еще 23 ноября, на пятый день после начала контрнаступления, могучие руки Юго-Западного и Сталинградского фронтов надежно скрестились в районе Калача, окружив таким образом армию Паулюса со всех сторон.
Подводя итог проведенным операциям, полковник Афонин энергично говорит:
— Остается окончательно разгромить фашистов в Сталинграде.— И добавляет: — Они будут уничтожены. Возможно, Гитлер вздумает деблокировать окруженную группировку. Нам предстоит упредить намерения врага.
Командиры частей . слушают внимательно. Конечно, всем важно знать, что ожидает каждого из них.
— Батальон капитана Нароенко остается у полковника Горохова,— комдив переводит взгляд с Ермолова на Шевкуна и замолкает, не вдаваясь в дальнейшие перечисления. Затем все же поясняет: — То, что мы отдали в Сталинград, нам не возвращается... Объявляю приказ на марш...
И снова поход. Первым выступает саперный батальон. За ним — зенитная батарея. В колоннах стрелковых полков — дивизионы, артполка. Замыкающие — подразделения тыла. Все строго расписано. К месту назначения, несмотря на разгулявшуюся метель, части прибывают точно по графику. Трудно соблюсти его лишь на переправе: дивизии выделено всего две баржи и два
буксирных парохода. Как бы ни торопил комендант, а сроки раздвигаются. В ожидании своей очереди подразделения рассредоточиваются по густой, выбеленной морозом лесополосе, подступающей к самому берегу. День клонится к вечеру. Метель утихает. Вражеская авиация пока не напоминает о себе, значит, можно развести костры, обсушиться и подогреть ужин.
— Зима, видать, суровой будет. Гляди, лист с дерева нечисто опал.
— Война принимает затяжной характер. Это к Волге дошли за год, а отсюда до границы шагать и шагать.
— Лишь бы разбег взять...
— Эхма! Чуть не забыли про подарки,— водитель Алентьев едва удерживает в руках по вещевому мешку.— Роднится тыл с фронтом!
— Дареному коню в зубы не смотрят,— поднимается ездовой Марк Величко.— Что там у тебя?
Вскрывают бандероли. Шерстяные двупалые варежки, белокипенные носовые платки с инициалами на углах, розовое туалетное мыло, коробка папирос с таким знакомым всадником на фоне гор,— и все вместе пахнет духами. Алентьев перебирает конверты; на всех — один адресат: лучшему бойцу. Не знает, с кого начать. Сгребает в стопки и раздает подряд артиллеристам.
— «Шлю вам скромную посылочку. У меня три сына, в настоящее время они на войне. Как старенькая мать, желаю вам здоровья и счастья. Петрова из города Шахты, живу в Саратове»,— читает он письмо, что оставил себе наугад.
— А меня зовут на побывку. Озорные, видать, девчата в Иваново,— предполагает Николай Поздняков, разглядывая бархатный кисет, расшитый малиновой елочкой. Сам-то он никому не пишет; возможно, затронут его подарок и приглашение?..
— Просит фотокарточку, прислать... Давай поменяемся письмами. Петрова на такое не отважится. Ей-то я и отвечу...— предлагает Величко Михаилу Алентьеву.
— Точно такие носки моя мама вязала,— восхищается Дмитрий Бурлов.
— Вот это правильно, танки нам нужны,— Адам Бокша смотрит по сторонам, будто кого-то отыскивая.
— Это ты о чем шепчешь в одну ноздрю? Сержант Бокша протягивает газету:
— Почитай сам, тамбовчане деньги собирают на танковую колонну.
— Избердеевцы? Это мои земляки,— Евдоким Николаевич Еремеев улыбается, обнажая на миг неровный ряд стальных коронок, спохватившись, сжимает губы; торопился протезист, вставляя выпавшие зубы; война, дескать, все сгладит, а человек теперь стесняется своей же улыбки.— Дайте-ка прочесть.
— Расскажите своими словами, товарищ лейтенант. Еремеев присаживается на сложенные горкой противогазовые коробки, распрямляет на коленях газету.
— Писали мне земляки, что начали сбор средств... Не думал, что их порыв примет такой размах.
— Вычитал я, друзья, прелюбопытный факт. Один командир, холостяк, внес крупную сумму денег для помощи детям-сиротам. И по его почину теперь отовсюду средства поступают, даже специальный счет в банках открыт.
Разговору нет удержу. В, него не встревают, пожалуй, лишь бойцы полковой артмастерской, разместившиеся рядом с девятой батареей. У них — своя семья.
— Пора ужинать,— приглашает Ратько.— На кухню не ходил, подогрел гуся, что в посылке чуть было не затерялся.— Он ловко разделывает тушку на кусочки и складывает в миску, стучит по буханке хлеба ручкой ножа, составленной из цветных долек плескигласа, режет на ровные ломтики, потом снимает с ремня флягу, потрясает ею над ухом и разбрызгивает содержимое по кружкам: Расцветая щедрой улыбкой, слегка заикаясь, шутит: — Один мой старый приятель чокался лишь в 'двух случаях: когда на закуску был гусь и когда гуся не было.
Все дружно смеются.
— И спиртик из посылки? — любопытствует Поздняков, разжевывая крепкими зубами сочное мясо; в правой петлице его шинели болтается латунный «кубик», с левой, видно, в недавних боях потерялся.
— Горючее собственного производства,— с непроницаемым видом откликается Ратько.
Подбегает запыхавшийся Величко. Тараторит:
— Никакой баржи на пристани нет. Там генерал, дюже распекает коменданта. Толкуют, сам Еременко..
— Если командующий фронтом пожаловал, тогда поспешать надо.
— Я и говорю: ходит медленно, на палку опирается, а всех торопит. Низенький такой, полный...
— Трость у него после ранения.
Баржа появляется перед утром. Синими кружевами завивается мелкий, снежок, растворяя в них посветлевшие деревья. Погрузка занимает часа полтора. И вот отвесный берег остается позади, его скрывает молочно-белая кисея снежной мглы, как только буксирный пароход успевает натянуть канат.
Пароход густо чернит небо дымом, отдувается прозрачным паром. Все как в обычных рейсах, только гудков нет —близость берега настораживает. А Волга с такой силой крутит льдины, что их стон слышится издали.
Светлеет. Баржа, обросшая в пути сосульками, выбирается точно к пристани, тоже обледеневшей. Виден одинокий деревянный домик. Он готрв принять всякого, кто пожелает обогреться.
— Разгружайся, пластуну!
Торопить артиллеристов не надо. На берегу одна пушка, вторая.
— Помоги, кучерявый.
— А если я — лысый? — Ратько прислоняет плечо к щиту орудия, упирается изо всех сил. Сходни податливо прогибаются под колесами, но затем распрямляются. А на берегу уже ждет другая группа бойцов, подхватывает орудие.
Остаются малогабаритные вещи. Ратько взваливает на плечо ящик, раскачивается на коротких ногах. В суматохе кто-то напирает сзади, цепляется за ящик, и тот падает в воду.
— Раззява! Увалень!
Виновника и след простыл, а Никандр Аверьянович все. не сходит с места. Раздумывает, затем раздевается, обвязывает себя веревкой и с разбега прыгает в воду. Погружается на дно реки раз, другой. Наконец, нащупывает ящик и поднимает его на поверхность. Подоспевшие бойцы вытирают необычного водолаза вафельным полотенцем, помогают одеться. Волосы на. голове Ратько покрылись инеем, в мелких оспинах лицо усеяно ледяными каплями, а серо-зеленые глаза смотрят горделиво.
— Бегом — в домик,—советует Николай Поздняков.
— Вот бы вчерашний спиртик пригодился...
— Что за груз у тебя? — боец пытливо смотрит на ящик. Открывает крышку, и перед взором собравшихся
предстают прозаические вещи: напильники, сверла, зубила, плоскогубцы — все, что может понадобиться при ремонте орудий.
— Стоило ради этакого хлама рисковать,— осуждает любопытный.
Ратько укоризненно качает головой, торопливо двигает побелевшими губами, заикаясь заметнее обычного:
— Чудак-человек, я же слово дал, что к утру доставлю запчасти.
— Мужчина начинается с уважения к самому себе. Это хорошо, если знаешь цену слову...
Две баржи с буксирами, курсируя беспрерывно, за неделю успевают переправить все части и подразделения дивизии. Ледостав задерживает на левом берегу лишь обоз артиллерийского полка под командой Василия Дю-рягина; это ему своего рода компенсация за бессонные и тревожные дни и ночи, проведенные в Сталинграде у Горохова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38