Медлительный, он и сейчас не спеша осматривает мотоцикл, гремит ключами.
— Что, Вася, приумолк? О чем задумался?
Неожиданно для всех сержант говорит:
— Я, братцы, вспомнил, как у нас дома пахнет. В нашей Соболевке такие блины пекут, что из Ярославля приезжают отведать.
От этого признания Каминский вздыхает. Чуть запинаясь от охватившего его волнения, заявляет:
— До моей Винницы теперь недалеко. Как призвали в тридцать девятом, с тех пор дома не был.
— Так чего проще,— советует чей-то голос,— только заикнитесь комдиву, он для земляка враз сделает побывку. Даже разрешение на женитьбу даст...
— Вам бы все зубы скалить,—отмахивается Каминский...
Утром репродукторы передают населению по случаю освобождения приветственное обращение коменданта города гвардии капитана Н. Н. Ратникова. Текст обращения работники политотдела составляли в спешке, но эти искренние призывы находят горячий отклик в сердцах горожан.
Воссоздаются органы Советской власти.
Одиннадцать часов утра. Открывается общегородской митинг. Он шумит половодьем. Заместитель председателя облисполкома произносит благодарственную речь и уступает место другому оратору.
От имени воинов слово берет представитель политотдела 13-го гвардейского корпуса:
— Вернем Донбасс! — обещает он горожанам и призывает к этому бойцов.,
Город ликует. На площади полным-полно народу. Цветы, слезы радости. Песни — русские и украинские. Пляски — вихровые, зажигательные. Каждый чувствует себя причастным к веселью.
До самых сумерек не пустеют улицы. Вечером Москва славит освободителей столицы Всесоюзной кочегарки. Гремит салют. Его доносит репродуктор, установленный в центре Федором Рожковым.
Обычно веселого жизнерадостного инструктора политотдела сегодня не узнать: печать суровости на лице, мрачный взгляд.
— Я ведь жил здесь,— поясняет Федор Рожков комдиву.— Только родных, вот, не нашел...
По направлению к вокзалу идут полковой начпрод Дмитрий Михайлюк, ветврач Костин, Валентин Илья-шук и гвардии капитан Полищук в трофейном черном плаще. Чуть отставшего в тесноте улочки Костина искушает озорство. Он достает из кобуры пистолет и как бы ведет того под. конвоем. Эффекта достигает почти сразу. Стоящие у домов женщины сначала бросают колючие взгляды на важно вышагивающего «военнопленного». Затем одна из них поднимает с земли суковатую палку...
Полищук недоуменно оглядывается и, верно оценив проделку, взрывается смехом. Потом снимает плащ, представляет для всеобщего обозрения и капитанские погоны, и новенький, в позолоте орден Отечественной войны. Шутка, видимо, становится понятной, и женщины виновато улыбаются.
— Я же уверял,— охрипшим от смеха голосом говорит Полищук,—что майора Костина ждет повышение. Пора ему быть начветслужбы авиационной армии...
— Откуда там возьмутся лошади? — подхватывает шутку Михайлюк.
— А что делать? Боюсь, наши гнедые его насмешек уже не вынесут...
После взятия города Сталино наступление 2-й гвардейской армии развивается еще более стремительно. 8 и 9 сентября, преодолев 50—60 километров пути, она освобождает 36 населенных пунктов. Саперы едва успевают оборудовать командные пункты, а связисты — тянуть «нитки». Штабам поневоле приходится ютиться в наспех отрытых ровиках и управлять частями и подразделениями по радио.
В ночь на 11 сентября 87-й гвардейской стрелковой дивизии предоставлен отдых. Короткий, прерывистый сон, непродолжительная баня, обед, и снова — бой.
Во второй декаде сентября дивизия развертывает боевые действия преимущественно ночью. Они оказываются успешными, и вскоре в преследование противника устремляется весь 13-й гвардейский корпус. Один за другим освобождаются Куйбышево, Алексеевка, Верхний Токмак, Нижний Токмак и еще ряд населенных пунктов. В ночь с 17 на 18 сентября в руках 2-й гвардейской армии оказываются командные высоты вдоль линии железной дороги Пологи — Осипенко (Бердянск). Намерения дерзкие — с ходу форсировать Молочную. Но сделать это не удается.
Выход на Молочную означает, что Донбасс полностью освобожден. Теперь войска Южного фронта серьезно угрожают обороне противника в нижнем течении Днепра и на подступах к Крымскому полуострову.
СЛЕД В ЖИЗНИ
Окопы почти вплотную примыкают к западной окраине Нейдорфа (с. Ровное), и корреспондент «дивизионки» Грузных без особого труда находит КП полка. Землянка, куда его приглашают, наполнена копотью от горящей лампы. Пристроенная на краешке стола, она едва освещает разложенные бумаги. Кроме писаря здесь никого нет. За его скороговоркой Грузных с трудом поспевает.
— Иван Павлович Ермолов — в госпитале. Хорошо знал пулеметчика Леонтий Моисеенков, но и он ранен. Начальник штаба — на энпэ. Замполит полка вот-вот вернется — пошел тормошить хозяйственников. А вы пока бумаги просмотрите. Геройский был парень — Жар-кон. Сегодня захоронили. Вот прочтите наградной лист...
Написанный от руки текст представления лаконичен. В нем говорится, что в конце сентября 1943 года командир пулеметного расчета 262-го гвардейского стрелкового полка рядовой Жаркоз В. П. в бою за деревню Ней-дорф Запорожской области уничтожил до двух взводов пехоты, подавил шесть пулеметов и одно противотанковое орудие. Потом, отражая контратаку, истребил еще около шестидесяти солдат и офицеров противника. За
этот подвиг отважный пулеметчик посмертно представляется к званию Героя Советского Союза .
Грузных переносит в свой блокнот строки из наградного листа, сделанные на бланке синими чернилами: «Жарков Владимир Петрович... 1924 года рождения. Русский. Член ВЛКСМ. На фронте с октября 1942 года. Ранений не имеет. В армию призван Курловским райвоенкоматом Владимирской области. Наград не имеет».
Журналист находит свои недавние записи о Жаркове: «26 сентября на подступах к селу Альт-Мунталь (Заможное) отважный командир пулеметного отделения уничтожил шесть вражеских пулеметных расчетов, чем обеспечил успех продвижения всему батальону». Грузных тогда не удалось подробно побеседовать с героем, но сейчас он восстанавливает в памяти ту короткую встречу, и уже рождаются строки будущего очерка в газету: «Родился в двадцать четвертом. В том году мальчишкам чаще всего давали имя Владимир — в честь дорогого всем Ильича. Так и в семье Жарковых назвали своего первенца...»
Во второй пулеметной роте корреспондент узнает подробности. Разговор идет о сегодняшнем дне.
Утро выдалось пасмурное. Дымчатый туман оседал долго, тяжело. Едва засерело, началась артиллерийская подготовка. За час, пока она продолжалась, саперы успели сделать проходы в минных полях и проволочных заграждениях противника. Подошло время атаки...
— Продвигались медленно, наощупь. Оборона тут покрепче, чем на Миусе,— рассказывает боец Николай
Демидов.
— Что верно, то верно,— подтверждает чей-то тенорок.
— Да, деревня порядком огрызалась. Мы одолели километра два, может, чуть больше. Слыхал я, как наш комдив просил авиационной поддержки. Если завтра штурмовики постараются, возьмем и Нейдорф.
Солдаты рассказывают о пережитом, а Грузных вдруг кажется, что они все еще продолжают вести бой, хотя вокруг стоит безмятежная тишина,
— Дважды мы доливали воду в кожух «максима»,
до того раскалялся...
— Жарков умело выбирал место для стрельбы, искусно маскировался. И все же попала, проклятая.
— Пуля ранила,—уточняет обладатель тенорка.— А вот когда рядом мина упала...
Минуту-другую все молчат. Затем- тот же боец продолжает:
— Утомился я так, что свалился, подняться не могу. Володя свое: «Не отставай, Панин!»
— В бою он не знал усталости,— подтверждает сержант Симоненко.
Неожиданно над окопом шуршит снаряд, но разрывается где-то в балке. Никто не трогается с места. Снова слышится голос Федора Симоненко:
— На нашем участке артиллеристы подбили два танка. Фашисты под их прикрытием, как саранча! Но Володя таки подобрался к ним — всех уложил.
«Да, оборона тут действительно крепкая»,— мысленно соглашается Фадей Гаврилович с бойцами и вспоминает недавнее выступление начальника разведки перед политработниками. Укрепления немцев на Молочной тянутся километров на сто пятьдесят, как бы продолжая так называемый Восточный вал, и надежно прикрывают мелитопольско-каховский плацдарм. Здесь одних блиндажей —тысячи три, не считая огневых точек. У каждого автоматчика и пулеметчика — своя стрелковая ячейка в траншее. К тому же, как показал допрос захваченного «языка», 21 сентября на самолетах в данный район для усиления обороны здешнего укрепленного рубежа из Керчи переброшен еще один батальон 9-го отдельного пехотного полка...
— На то время, когда Владимира ранило, у нас кончились патроны. А он требует: «Подай мой автомат...» С горячим сердцем был. Накануне выступил на комсомольском собрании: «Не пожалеем,— говорил,—сил и жизни, чтобы освободить Северную Таврию». На зорьке сходил за патронами про запас, набил ими два вещмешка: свой и новобранца Дровника. Поздравил Николая Демидова с вручением ему кандидатской карточки и медали «За отвагу»...
«Вот они, грани солдатской души,—думает Грузных.— Каждый считает для себя обязательным извлечь что-то существенное из тайников памяти и рассказать о товарище. Ни слова о своих заслугах. Разные по возрасту и характерам, они сходны в одном: война для
них —работа. Бери любого, пиши о нем очерк. И ненужно искать сенсационные сюжетные столкновения, они лишь затруднят понимание происходящего».
Он уже готов спрятать блокнот, но вспоминает фразу Симоненко о том, что сегодняшним утром роса была обильной и протянутый связистами провод глубоко и отчетливо отпечатался на траве.
— Каждый должен оставить след в жизни,— заключил разговор сержант.
Рассвет не очень-то торопится. Медленно исчезает звездный купол. Вдали появляется розоватое зарево, чуть заметно касается верхушек деревьев, вплотную подступивших к деревне. Все отчетливее проступают из темноты окопы, бетонированные колпаки, орудийные ровики. Похоже, что они безлюдны. Но вот доносится пулеметная очередь, за ней другая...
В четверг, 30 сентября, населенный пункт Нейдорф был освобожден.
Откуда-то слева доносится рокот моторов. «Скорее бы рассвет наступал»,— думает Хаджиев, не решаясь пошевелиться. Рядом спит ефрейтор Карташев, накрывшись одной с ним шинелью. Если перевернуться на другой бок — оголишь спину, а холод будто этого и дожидается. И потом, Карташев слышит малейший шорох, а будить его — жаль. Всего лишь на миг открывает Хаджиев глаза, но уснуть больше не может. Ему вдруг кажется, что время ринулось назад: он закрывает глаза, и Бехола возникает перед ним, как наяву. Вот они шагают вместе по родной степи и мечтают вслух о том времени, когда придет сюда вода, вырастут сады... Бехола прижимается плечом, а сама озирается по сторонам: не видит ли их Рукия. «Й почему это она боится мою мать?» — в который раз задает себе вопрос Хаджиев. Он встает, растирает рукой затекший бок. Как ни старается двигаться бесшумно, но шаги его слышны. Кашляет Карташев, проворно вскакивает на ноги Каш-
карбаев.
— Как думаете, Джуманазар Хаджиевич, успеют у нас убрать хлопок?
«И он просыпается с мыслью о доме»,— думает Хаджиев, а вслух говорит:
— У нас в Ховасе...
— Осенью везде, видно, пора свадеб,—не кстати перебивает командира орудия Александр Карташев.
— Тебе только свадьбы и снятся,— выговаривает ему Хаджиев, но тут же ловит себя на мысли, что чуть не слукавил перед молодым парнем. Неожиданно заканчивает:
— Свадьба — это хорошо.
— Жениться я не против, только не больно охочи ждать нас невесты,— снова не к месту откровенничает Карташев.
— А что скажет аксакал Ташбулат? Наводчик орудия раздумывает:
— Казахи говорят: мужество мужчины проверяет бой, а женщины — одиночество.
— Подождут,— решает положить конец разговору Елистратов. Он с наслаждением потягивается, потом усаживается поудобнее и вроде собирается дремать.
— Костя-ай, твое лицо, что медаль — бронзой светится. Отчего это? — смеется Хаджиев.
Заряжающий молчит, и в разговор вступает другой боец.
— Умываться будем? — Бердикуль Касимов появляется неожиданно. В правой руке у него брезентовое ведро с водой. «Значит, успел напоить лошадей»,— уважительно думает о нем Хаджиев. Касимов числится ездовым, но в разгар боя приходит на- огневую. Снаряды подносит, становится заряжающим. Он первым в расчете награду получил — на Дону, в феврале этого года. Увидел спускающегося на парашюте летчика и вместе с командиром отделения тяги Халилом Ганиевым, тоже родом из-под Ташкента, поспешил к месту приземления. Летчик отстреливался, но был пленен и на допросе дал ценные сведения. С тех пор Бердикуль часто оказывается на огневой, если орудия на закрытой позиции. Сегодня пушки на прямой наводке, но своим приходом он не демаскирует позицию, еще рано, вокруг только начинает сереть.
— Слышите гул? — спрашивает Касимов, поливая воду на руки Хаджиева.
Карташев встревоженно смотрит в сторону деревни.
— В этакую рань немцы давно в атаку не ходили...— сомневается и Елистратов,
—Завтракать будем? — Касимов торопит Картащева; тот умывается последним.-— Пойду на кухню.
Хаджиев предупрежден, с вечера: противник попытается вернуть утраченные позиции. Вчера наша пехота перешагнула противотанковый ров и вплотную подошла к Октоберфельду (Веселое). Конечно, следует ждать контратаки. Потому-то пушки первого дивизиона и выдвинуты на прямую наводку. А пока Хаджиев предлагает сходить на кухню Карташеву: он проворнее Касимова, успеет вернуться до рассвета.
Но позавтракать им не удается. Неожиданно под напором значительных сил противника стрелковая рота, которую сопровождают два орудия второй батареи артполка, пятится назад. Какой-то незнакомый сержант, размахивая автоматом, измученный, перепачканный грязью, останавливается перед Хаджиевым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38