мемуары
ПРОЛОГ
Рассвет пробивается неспешно. Вдруг бойцов словно подхлестывает голос наблюдателя: «Лодки! Идут с десантом!» Их — шестьдесят, не меньше. А по острову уже мечутся гулкие разрывы. Они все ближе и ближе. Некоторые суденышки, накренившись,, скрываются в пучине. Часть лодок, никем не управляемых, отходит в сторону. Остальные вот-вот причалят к берегу.
Взрывная волна сшибает Заседателева на дно окопа, сдавливает горло. «Комиссар!» —кто-то истошно кричит совсем рядом.
— Не пройдете, гады!..
Валерий Федорович просыпается с гулким стуком в груди. Перед глазами — купе вагона. За окном мелькают телеграфные столбы, что выстроились вдоль железнодорожной насыпи.
— В атаку, видимо, ходили? — приподнимается на локтях женщина, поправляет подушку.— Мой тоже дол го выкрикивал команды по ночам.
— Что же ты, Валерий Федорович, людям спать не даешь...— пассажир с нижней полки подмигивает женщине заговорщицки и добавляет шутливым тоном: — Пора уже отказаться от комиссарских замашек.
— Это воспоминания виноваты, товарищ генерал,— Заседателев спускается вниз, садится рядом и с улыбкой смотрит на своего фронтового побратима. Годы мало изменили внешность Кирилла Яковлевича Тымчика. Тот же задиристый хохолок на голове, только побелел
совсем. Так же худощав. Даже жесты сохранились. И хитринка в глазах остается прежней.
Женщина напротив приглядывается к дорожному попутчику. Вот уж никак не угадывается в этом мужчине генерал. Держится просто, лексикон — обычный, на неброском пиджаке ни одной орденской планки.
В купе их четверо. Трое перезнакомились. Самый юный представляться не спешит. Прислушивается к разговору, потом выходит с сигаретой в тамбур. Возвращается лишь после приглашения позавтракать. Проводница приносит чай.
Извивающейся лентой ложатся рельсы под колеса пассажирского поезда. В окне мелькают ухоженные поля, принарядившиеся поселки и деревни с частоколом телевизионных антенн над крышами и легковыми автомашинами у калиток. Такие знакомые и обновленные до неузнаваемости места. Фронтовики их открывают для себя заново. Восхищаются переметши и готовы торопить саму жизнь; им хочется, чтобы все менялось к лучшему у них на глазах, п их бытность.
После чая разговор продолжается.
— Соскучился по Сергею Мальцеву, Винокурову, Бутану,— реальное ощущение боя, пережитого во сне, направляет ход мыслей Заесдателева.
— Приглашены Ермолин, Березовский, Бакай. Обещал быть Заверюха... Многие приедут на эту встречу. И все же надо продолжать поиски — это уже задача нашего оргкомитета,— решительно сдвигает брови бывший командир 87-й гвардейской Перекопской Краснознаменной ордена Суворова 2-й степени стрелковой дивизии.
С нотками гордости в голосе вспоминает Кирилл Яковлевич имена героев-гвардейцев, с которыми прошел по нелегким фронтовым дорогам от Днепра до Волги и от Сталинграда до Кенигсберга. Тысячи его солдат и офицеров были награждены орденами и медалями, десять человек стали Героями Советского Союза и пятеро— полными кавалерами ордена ("лавы. Сам Тымчик принял в октябре 1941 года 1051-й стрелковый полк, а в феврале 1943-го был назначен командиром дивизии. — Я часто возвращаюсь к первоначальному периоду войны,— говорит генерал.— Не раз фашисты объявляли нашу дивизию уничтоженной, а она продолжала сражаться...
— Всем досталось тогда,— женщина воспринимает последнюю фразу собеседника как приглашение к разговору.— Я хоть мужа дождалась, а прожил он всего полгода — раны сделали свое дело.
— От Сталинграда мы уже наступали,— продолжает Тымчик.— На Украине воевали два с лишним года, освобождали Донбасс, Северную Таврию, Крым... К Севастополю дивизия пришла с наименованием Перекопской.
— Я в Севастополь еду;—откликается вдруг парнишка.— Его и мой отец освобождал.
— А как отец, жив? — интересуется генерал.
— В соседнем вагоне едет. Поезд переполнен, места наши разошлись.
— Чем занимаешься?
— Окончил десятилетку, год работал на заводе. После праздников иду служить в армию. Уже получил повестку из военкомата,— призывник улыбается, и на каждого вдруг надвигается ощущение нескончаемой молодости.
Пройдя туннель, поезд попадает в царство солнца и садов. А в вагоне душно. Парень взбирается на верхнюю полку, подставляет лицо упругому ветру, струящемуся в оконную щелку, и слышит голос снизу;
— А помнишь Чутово?
ГОД ПЕРВЫЙ
СВЕТИТСЯ РОЩА
Чутово предстает перед Тымчиком обычным украинским селом, какие встречаются не только на Полтав-щине. В окне «эмки» мелькают церковь, школа, акку-ратно выбеленные хаты, отороченные низкорослыми плодовыми деревьями. Сразу же за околицей виднеются лоскутки пшеничной стерни, изрытые свежими воронками.
Приехали. Чуть дальше угадываются очертания траншеи. Идти по ней приходится недолго. Взглянув на небо, где холодно сверкают отдаленные зарницы, Тым-чик спускается к землянке, откуда «слышны негромкие голоса.
— Поужинали? Теперь пора, кажись, и охранение менять. Пойдет отделение Легкого,— решает старшина.— Смотри у меня, Александр... И своего паршивого кобеля выставь за дверь. Вырой ему конуру в траншее — пусть там ночует.
— Чем он вам так не; нравится? — недоуменно сокрушается большерукий с крутым подбородком сержант.— Если бы я вещмешок свой на другого взвалил, а Холмика за плечами носил — тогда от упрека мы прятались бы оба. А то ведь сам бегает.
Сраженный неожиданным доводом, старшина замолкает. Александр Легкий подзывает серого пса с плоской заячьей мордой, снимает со столба тускло поблескивающую лаком винтовку и направляется к выходу. За отделенным без долгих сборов поднимаются еще пятеро бойцов и молча протискиваются к выходу. Там, у двери, вернее, у проема, завешанного плащ-палаткой, стоит незнакомец средних лет; помятая шинель на нем застегнута лишь на два верхних крючка и книзу топорщится, пилотка еле держится на макушке, обнажая каштановый хохолок.
— Погреться можно? — звучит мягкий, приятный тенор незнакомца,
Пойдя в низкую землянку, он молча усаживается на бревно, расстегивает пуговицы гимнастерки. Знакомить-ся не торопится. К нему интереса никто не проявляет. Вес, как видно, ждут окончания прерванного разговора. Его и продолжает бритоголовый боец с приплюснутым носом на угристом лице; сейчас нос расплывается одно-временно с улыбкой:
Так вот, любой легионер Цезаря легко пробегал тридцатикилометровый марш, хотя на нем висели оружие и доспехи весом килограмм в двадцать.
Старшина Пугин живо откликается:
— Ишь ты, пуд и десять фунтов...— Он что-то подсчитытает в уме и подтверждает: — Не меньше и теперь будет. Прикинь: винтовка, подсумок, противогаз, малая саперная, скатка, вещмешок, котелок...
— Каску позабыл,— приходит на подмогу санинструктор Каневский и неожиданно переводит разговор в другое русло.—Тоска за горло берет, ребята. Из Полтавы нас труханули, теперь, похоже, на Харьков будем пятиться.
Молчавший доселе незнакомец вставляет фразу, как патрон в обойму:
— Полтава не просто старинный город, имеющий ключевое значение, это сама история. И мы же виноваты, хлопцы... Кстати, и к сдаче Киева имеем прямое отношение.
Щеточка усов у старшины недовольно топорщится.
— И откуда ты взялся, Цезарь? — удивляется он. Невозмутимое спокойствие на лице непрошенного гостя злит его, но больше всего обескураживает — тот говорит медленно, не повышая тона.
— Между прочим, Гай Юлий Цезарь вел захватнические войны, они не в почете и в наше время. Так что боготворить его нечего. Правда та, что он имел полумиллионную армию и управлял ею с толком. А вы... взводом тяготитесь. Почему налегке отправили отделение в охранение, разве пулемет там помешает?
Минуту-другую старшина не находит, что ответить. Цезаря он действительно приравнивает к великим полководцам, однако знает о нем понаслышке и возразить толком гостю не в состоянии. Но поражения своего не
потерпит.
Накал страстей сбавляет резкий хлопок плащ-палатки.
— Командир полка не заходил?
— К нам пока только комиссар заглядывает. - И никто его не видел?
— Сказали бы, авось не девка, чтобы прятать. Вопрошающий — ниже среднего роста, в петлицах гимнастерки по две «шпалы», на рукаве — звездочка красного сукна. Он пристальным взглядом ощупывает землянку, снимает каску, распрямляет смятую пилотку и вдруг стремительно подается вперед.
— Да вот же он, наш командир. Будем знакомиться, я — комиссар Заседателев.
— Очень рад,— лукаво улыбается майор Тымчик и представляется: — Кирилл Яковлевич. Прямо из штаба фронта. Командир дивизии подбросил к расположению полка. Поспел вот в землянку как раз к ужину...
— А бойцы и каши не предложили? Санинструктор Каневский пытается как-то сгладить возникшую неловкость:
— Одежонку зимнюю когда дадут — не слышно? Его узкие ноздри вздрагивают, лицо просветлено надеждой.
— Днями получим.— Майор встает, разминает затекшие ноги. Среднего роста, смуглое лицо, заострившийся нос. Мешки под темно-серыми живыми глазами и продолговатые бороздки на лбу выдают его усталость.—Пока не холодно, так ведь? Или землянка к утру выстуживается?
— Опять будем отступать? — допытывается белобрысый боец и называет себя: — Красноармеец Баглик.
— Фашист рвется к Ростову. Правому крылу нашего Юго-Западного угрожает глубокий обход врага. Получено предписание на отвод двух наших армий. Трехсотая дивизия будет удерживать занимаемые рубежи.
Одно могу обещать: без приказа мы не отойдем. Ни на шаг.
Тымчик и Заседателев выходят из землянки. Нежно розовые облака уже давно стали серыми, на землю медленно опускается ночь. Тымчик осматривается, не зная, в какую сторону идти, однако первым разговор не начинает.
На малой высоте проносится девятка «юнкерсов». Из примыкающей к боевым порядкам полка густой рощи, тронутой первой желтизной осени, остро буравит небо кроваво-красная ракета, а за ней — зеленая, потом
снова красная. Описав дугу, ракеты дробятся на искры, снижаются и гаснут, не долетев до земли.
— Как раз в направлении позиции артиллеристов,— ужасается Заседателев.
Фашистские пилоты замечают сигналы. Развернувшись, «юнкерсы» ложатся на левое крыло и разгружаются прямо над батареями. Огненными столбами вспыхивают разрывы.
— Кто нас поддерживает из артиллеристов?
— Дивизион Алтухова,— отвечает военком.— По-моему, опять недосчитается орудий.
— И забрался же лазутчик! Следует сейчас прочесать рощу,— майор оглядывается вокруг, ища взглядом кого-нибудь из командиров подразделений, и, не найдя никого, хмурится.
— Поручим старшине Пугину. Пусть подымет свой взвод...
Слепящие сполохи бомбовых разрывов тают в вышине, скоро от них не остается и следа. Ничего не дают и поиски, организованные Пугиным — лазутчика и след простыл. Командир полка мрачнеет и не то констатирует, не то упрекает:
— Караульная служба не шибко налажена...
— Четко выраженной линии фронта на реке Чутовке нет.— Комиссар говорит безотносительно.— То вражеская разведка проникнет в пределы нашей обороны, то мы прорвемся в тыл противника...
— Ну, что ж, посмотрим... Дни в октябре становятся все короче...
Заседателев догадывается, что имеет в виду новый командир полка, но, понимая, насколько тот устал, отговаривает его от сегодняшнего посещения подразделений.
— В темноте ничего не увидишь. Да и подкрепиться с дороги не мешает.
— Значит, в хату? — не сразу соглашается Тымчик, глядя на холодные и бесстрастные звезды, а сам думает: «Завтра поднимусь чуть свет и — в батальоны».
Ему слышится телефонный зуммер, и он просыпается. Но деревянный аппарат на краю стола молчит, а над" ухом носится рой надоедливых мух. Кирилл Яковлевич резко сбрасывает легкое байковое одеяло, порывисто встает. Заседателева уже нет. Его постель аккуратно
заправлена. «Интересно, что комиссар обо мне вчера подумал?» — досадует он. И отчетливо воссоздает короткую картину за ужином. Пока ординарец накрывал на стол, Валерий Федорович поинтересовался, какими судьбами он, Тымчик, попал в 300-ю дивизию. «Окруженец я». Ответ тотчас насторожил собеседника. Пришлось кратко рассказать, как севернее Кременчуга в рыбацких лодках переправлялись на левый берег Днепра, как пробивались к своим. От полка даже роты не осталось — всего-то с ним вышло семьдесят пять человек. Но это был полк, потому что знамя сохранилось. Что довелось пережить? Не опасность, подстерегавшая на каждом шагу, тяготила его, а неизвестность. Поверят ли в искренность поступков? А вдруг он теперь никому не нужен? Пострадавших хоть и не винят, но особенно и не жалуют. От апатии и тоски не так-то просто отделаться. «Пойду рядовым, лишь бы на фронт». И приняв это единственно верное для себя решение, он сразу же избавился от гнетущих дум. Отправился спать, и в ту первую ночь после долгих мытарств в тылу врага сны не терзали его.
Так или примерно так пересказывал он свое состояние. Заседателев слушал, насупившись. Желая поскорее, переменить тему разговора, Тымчик обрадовался приходу ординарца и без всякого перехода сказал, что уметь приготовить и подать пищу — самое древнейшее из, всех видов искусств. Бывает же так: обмолвится человек словом, не подумав, и сам же затем раскаивается. Услышав его пышную фразу, военком расценил ее по-своему и мигом выставил на стол бутылку водки. Ему бы уж выпить рюмку, а он опять невпопад: «Комдив в машине угощал из своей фляги, так я отказался. Не рисуюсь, но не охоч до этого зелья...» Выручил его военком, выделив из всей тирады одно слово — машина. «Командирская «эмка» — в автороте, ремонтируется,—улыбнулся он.—А вот конь найдется. Подберешь по своему вкусу!»
— Проснулся? — Заседателев вносит в комнату утреннюю прохладу.— Ночь прошла на Чутовке спокойно. Перестрелка бьла, но это обычный обмен мнениями между воюющими сторонами. Потерь нет.
Улица встречает их нестройным лаем собак, тягучим скрипом повозок, разноголосым говором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38