Потапов легко вскакивает на лошадь и трусит рысцой по красному суглинку, обгоняя батарейцев.
Пожилой ездовой первого орудия Сидор Федорович Речанский сидит на передке в расстегнутой гимнастерке; в одной руке у него вожжи, в другой — самодельная плетка, которой не пользуется. Лошади, уверовав в свою безнаказанность, все норовят свернуть на обочину, поросшую редкой травой. «Новички никак не возьмут в толк,' что они не в обозе»,— сердится Ездаков, но пока помалкивает.' Старшина Одношивкин не скрывает возмущения:
— Вы что, волами управляете? Проснитесь, не то комары и костей не оставят.
Мордвина Юматова он щадит. Егору Маркеловичу почти сорок пять, но он не ищет работы полегче. Пока двигались по железной дороге, обошел все платформы дивизиона, покрасил в защитный цвет обозные повозки, отремонтировал сбрую. Естественно, старшину это растрогало.
— Но-но, гнедые! — шевелят кнутами ездовые. Будто по команде прикрывают ладошками глаза, глядя на солнце: не пора ли делать привал?
Инициатива в этом принадлежит пехотинцам. Обогнув деревню Вороны, они замечают окаймленное густым кустарником озеро.
— Можно освежиться,— приглашает бойцов Потапов.
Берег словно облеплен солдатами. Младший врач полка Татьяна Исайкина и военфельдшер Елена Кошу-бина ходят между кустов, стараясь уединиться. Тут и там развешано серо-дымчатое белье; оно сохнет на глазах. Девушки проворно стаскивают через головы выгоревшие гимнастерки, топчутся на месте, пока сползут на траву юбки, снимают сапоги. Остаются в рубашках в горошек, в них с разбегу бросаются в воду.
— За рекордами —на тот берег?
Таня и Лена долго барахтаются в воде, затем, забравшись в кусты, поспешно одеваются.
— Слышала, Банченко Даша теперь Носковой прозывается?
— Счастливая...
Гремит взрыв. Девушки цепенеют.
— Сестра!
Они стремглав бегут в ту сторону, откуда донесся грохот.
Сколько дней, может, лет поджидала на этой стежке мина свою жертву? Для кого из местных жителей была уготовлена?
На нее наткнулись трое бойцов; никого из них спасти было уже нельзя.
— Смерть, как и счастье, приходит неожиданно,— в голосе Татьяны Исайкиной скорбь.
— Долго еще люди будут ходить рядом со страхом,— вздыхает Потапов.
Дороги, дороги... Безлюдные, серые, прокаленные солнцем. Словно подтверждение сводок Совинформбю-ро — искареженные машины, пушки, пулеметы, зловонные трупы породистых лошадей, шеренги березовых
крестов.
— Чистая работа. Теперь только этот хлам убрать...— Старшина Одношивкин прищелкивает пальцами и тут же замолкает. Его взгляд натыкается на торчащие из травы обломки самолета.— Глядите, звездочка на крыле...
«Сколько безвестных могил разбросано в этих местах!» — думает с горечью Ездаков.
К утру 6 июля 87-я гвардейская оказывается перед центром Поозерья — Витебском. Приказ по 1-му Прибалтийскому фронту, в состав которого теперь входит
2-я гвардейская армия, гласит: продолжать марш в направлении Витебск — Свенцяны (Швенченис)—Паневежис в готовности с ходу вступить в бой.
От Витебска маршрут дивизии пролегает вдоль величаво-медлительной Западной Двины, густо поросшей сосной и березой. Высланные вперед следопыты дивизионной, разведроты, пройдя 'Малый Дабр (Малый Двор) и другие населенные пункты Бешенковичского района, донесли, что все окрестные леса густо начинены разрозненными, но боеспособными группами немцев, попавших в белорусский «котел» и еще не сдавшихся в плен. Схватки с «бродягами», как живо окрестили их наши бойцы, были нечасты, к тому же скоротечны. Темп продвижения дивизии по-прежнему высок. Уже в стороне остается поселок Бешенковичи, через двадцать километров — деревня Бочейково. Дивизия все дальше отклоняется влево от Западной Двины, пока что ей уготованы лишь проселочные дороги.
Все чаще встречаются крошечные озерца; вода в них кажется подсиненной — ведь повсюду цветут васильки. И водоемы, и цветы готовы увлечь за собой в глубь леса. Но бойцы знают: там топи да непролазные болота. Именно в таких недоступных местах фашисты тысячами расстреливали ни в чем не повинных мирных жителей; трупы не убирали, надеясь вызвать эпидемию, которая будет подкарауливать наступающие советские войска. «Соблюдать меры предосторожности» — призывают бойцов политработники и медики.
Для очередной дневки гвардейцы выбирают лесную опушку-плешину. Вид ее удручает: верхушки полувековых деревьев срублены, молодая поросль вытоптана,— видимо, немцы здесь маскировали технику. Весь участок обречен на неминуемую гибель. Да и деревенька, что примыкает к лесу, не скоро обретет жизнь. Вместо сорока дворов, что значатся на карте, тут и четырех не наберется... Над открытыми ветрам печами еще витает гарь недавнего, пожара.
Ездаков замечает худющую кошку, она ходит вокруг обуглившегося жилища, разыскивая дверь, в которую можно войти. Сколько ей понадобится времени, чтобы дождаться, пока появится на этом месте .новый дом?
Неслышными шагами к бойцам подходит старик. Тянет за собой привязанного за веревку серого, в тем-
ных пятнах подтелка. С плеч старика свисает полушубок без рукавов, на рыжих кирзовых сапогах — калоши. Пряча под мышку видавший виды треух, говорит:
— Пришли, сынки! Встретить бы вас хлебом-солью. Ведь мы знаем, как надо встречать дорогих гостей. Только ни хлеба, ни соли у нас нет... Цветы бабы собрали на полянах,— он протягивает веселые букетики сначала Ездакову, потом Мажитову и Грицаю, отвешивая каждому низкий поклон.
— Спасибо, родные,— голос стоящей рядом с дедом женщины тихий, глаза заплаканные. Ей лет тридцать, не больше, а голова пепельно-серая.
— Спалили всё ироды. Деревня-то наша пустовала. Невмоготу стало, ушли всем миром под защиту партизанского отряда. А вот Шуневку...— и замолчала, вытирая рукой слезы. Потом закончила.— Нет теперь ни деревни, ни дочурки моей. Фашисты всех гуртом — в сарай и сожгли. А малых детишек — тех в колодцы кинули...
— Подъем!
Из леса не спеша ползут черные тени сумерек. На этот раз отряд двигается лишь с наступлением темноты. Лошади испуганно косятся на старые, прогнившие пни. Настороженно ловят каждый шорох красноармейцы. Передвигаться порой приходится чуть ли ни на ощупь. Чем ближе к району основных боевых действий, тем тщательнее соблюдаются меры предосторожности — противник не должен обнаружить выдвижение резервов. Темп марша — 35—40 километров за ночь. В лесах и перелесках все еще бродят остатки разгромленных войск противника, препятствующие нашему продвижению вперед. Потери от их наскоков весьма чувствительны. Так, первый дивизион артполка во время перестрелки в узком лесном дефиле пртерял восемь человек убитыми и ранеными, три пушки, два передка, повозку с имуществом связи и кухню.
Позади остаются Плисса, Мосарь, Воропаево — дивизия минует их без задержек. На границе Белоруссии с Литвой растянувшуюся на марше колонну начинает обрабатывать артиллерия противника. Ясно, что на скоротечный бой теперь нечего надеяться, это уже линия фронта.
— От Ельни километров семьсот оттопали.— Потапов тычет пальцем в кружочек на карте.— Точно, сам подсчитал с курвиметром. И это за двадцать-то суток!
Спешные марши дивизии позволяют точно выполнить приказ — она успевает к началу фронтовой операции развернуться и занять указанное исходное положение для наступления. К северо-востоку от литовского города Укмерге изготавливается к броску вся 2-я гвардейская армия. Ее Военный совет выпускает специальное обращение к личному составу соединений. Заключительные слова листовки звучат набатом:
«Товарищи бойцы, сержанты, офицеры! Товарищи гвардейцы! С нами вперед на запад идет наша гвардейская боевая слава... Умножайте ее в предстоящих боях! Пусть враг вновь испытает на своей поганой шкуре силу грозных гвардейских ударов!.. Скорее освободим родную Прибалтику и ворвемся в берлогу фашистского зверя! Приблизим час окончательной победы!..*
Пока агитаторы знакомят людей с этим документом, поступает боевой приказ: первым эшелонам двигаться в направлении города Рагува; атака назначена на 20 июля.
НА ОГНЕННОЙ ЧЕРТЕ
Через траншею перекинуты охапки веток, слегка присыпанные землей. Такой настил защитит разве что от солнца, от осколков он не спасет. Но сейчас под ним довольно неплохо чувствует себя все отделение Черного. Люди сидят уже около часа, а над головой пока не каплет, хотя рядом по отвесной стенке траншеи струятся ручьи. Неизвестно, сколько времени смогди бы продержаться сухими, но гадать теперь не приходится, дождь идет на убыль.
— Везет нам в Литве, потери вроде небольшие.
— А ты не спеши подсчеты вести,— предостерегает Григорий Черный, но в душе тоже доволен: за десять дней, что прошагали по литовской земле, в отделении все целы.
— Товарищ командир, смотрите, радуга трехцветная! — Николай Безгласный выглядывает из-под козырька траншеи.— Это к добру. Помню, в июле сорок третьего, когда меня вторично ранило, утром сияла радуга.
- Так, а добро где же? — Дело было после боя. Санитары тогда проворно подбирали всех подряд — раненых и мертвых. Тут же сортировали: кого — в тыл, а кого — в братскую. Несут меня, а я позвать не могу и шевельнуться не удается. Положеньице, думаю, этак заживо схоронят... Потом мне рассказали, что выручил меня кашель. Перед боем все любовался радугой и курил. Доотказа набил легкие табачным дымом, вот они и не выдержали. Не кашель—лежать бы мне в братской.
— Значит, к добру радуга, Свиридович. Эту твою примету проверим после боя. А сейчас — занимайте свои места.— Григорий Черный идет на правый фланг отделения, граничащий с пулеметчиками. По дороге Владимир Дровник угощает его дикими сливами.
Небо очищается. Облака становятся бесформенными, их контуры еле угадываются. На ветвях искрятся капли дождя.
У знакомого поворота траншеи Григорий останавливается, кладет автомат на бруствер окопной ячейки, всматривается вдаль. Перед ним — мелкий ельник; он то сбегает в лощину, то снова взбирается на пригорок и, наконец, пригибается у пшеничного клина; там и сям по нему золотыми островками высятся снопы. «Вот ведь как, под огнем хлеб убирают»,— одобряет хуторян Григорий и переводит взгляд вправо, видит серую ленту дороги, что ведет в Датново (Дотнува). Сейчас она пустынна, но скоро оживет. Если мосты через речки целы и машины с орудиями пройдут без задержки, значит, автоматчики не останутся без огневой поддержки.
Григорий вспоминает переправу через Невяжу (Ня-вежис). Почему реку так назвали —он не знает. Может, неважна была жизнь в этих краях, а может, по какой-то другой причине. Он же будет помнить реку еще и потому, что 31 июля форсировал ее в числе первых.
Вообще воевать на литовской земле не так-то просто. Дивизии , приходится оглядывать хутора — крошечные, затерянные в лесу; и почти каждый из них брать с боем. Чаще всего они приспособлены оккупантами к обороне, а запасы продовольствия в домах таковы, что хватит взводу на год. Датново, которым приказано овладеть сегодня,— первое пока крупное местечко. И серая дорога, усыпанная гравием,— кратчайший путь
именно к нему. Подробностей плана наступления подразделений полка Черный не знает. Что касается отделения автоматчиков, которым он командует, то задача его совпадает с задачей всей первой роты — ворваться в центр местечка, закрепиться до подхода основных сил полка, а потом продвигаться в западном направлении.
— В атаку, вперед!
Отделение гвардии сержанта Черного дружно срывается с места. За ним, цепь за цепью, подхватываются другие. Проходит несколько минут. Со -стороны противника — никакой реакции. «Может, разведка проглядела, фашисты давно снялись с этого рубежа?»— мелькает у Черного мысль. В этот миг пулеметы врага заливаются неистовым лаем.
— Бегом, марш! — что есть мочи кричит Григорий, увлекая за собой автоматчиков. Сейчас, наверное, единственно главное для всех — успеть преодолеть эти сто-сто пятьдесят метров, пока противник их как следует не пристрелял. По всей видимости, он просто не ожидал с этой стороны появления наступающих. Это понимает и Николай Безгласный. На одной линии с отделённым держатся новички.
- Ложись!
Теперь не двинешься — пулемет не дает возможности поднять головы. Люди долго лежат на колючей стерне. Григорий чувствует, как по груди и рукам приятно растекается прохлада; так и есть, он в какой-то канаве, наполненной дождевой водой. Она неглубокая, отходит влево. «Это ведь для поливки земли,— догадывается отделенный о назначении канавы.— Может, по ней подобраться к пулемету?»
На дальнейшие раздумья времени не остается — огонь усиливается. И он, извиваясь, начинает, ползти по дну углубления.
...Когда пулемет умолк, и рота вновь поднялась в атаку, Григорий, оглушенный близким разрывом гранаты, погрузился в состояние заторможенности. Он потерял счет времени, не соображал, куда это так спешат его товарищи-бойцы, не знал, что теперь делать ему, командиру отделения, оставшемуся без своих солдат, с глазу на глаз с изуродованным вражеским пулеметом и скорчившимися двумя номерами расчета. Время от времени его сознание прояснялось, и он отчетливо
видел пригнувшиеся фигуры бегущих немцев. Подались они почему-то не в сторону Даткова, а сюда, к молодому ельнику, оставшемуся уже в тылу. «Отделение, не меньше»,— прикинул в уме Григорий. Бегут, отстреливаясь, значит, вовсе не намерены прятаться и ждать окончания боя. Черному становится лучше, и он пододвигает к себе залепленный грязью автомат. «Попробую, авось не откажет».
Григорий нажимает на спусковой крючок и слышит знакомый и уверенный голос своего автомата...
Датново остается позади. Григорий успевает заметить на узкой улочке поваленный телеграфный столб, плакат с изображением свастики, зовущий на борьбу против коммунистической опасности, дорожный указатель, дома с нетронутыми обстрелом окнами. И повсюду деревья с почерневшей к вечеру листвой.
На ночлег полк останавливается в жидком лесу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38