Похоже, вся наша 38-я армия получила приказ на отход.
Обстановка проясняется после встречи с майором Тымчиком.
— Это вы —мой сосед справа? — обращается он к Гаджиеву. В уставших глазах незнакомого майора сквозит тревога.—Связь со штадивом, прервана... Нам не позавидуешь... Гонтаровка позади.
До Гаджиева медленно доходит смысл только что услышанного — кольцо окружения... Если оно сомкнется, окажется гораздо шире, чем он предполагал. К тому же на исходе боеприпасы.
Пристально глядя в побледневшее лицо лейтенанта-артиллериста, майор неожиданно заключает:
— Бросьте оглядываться назад... Раз надо, будем драться и в окружении, джигит...
Невольно майору вспомнился приезд в дивизию С. К. Тимошенко. Это было всего пять дней назад — 7 июня. Маршал отметил высокий моральный и боевой дух личного состава дивизии, объявил благодарность и, как бы между прочим, заметил, что ввести врага в заблуждение — дело довольно сложное, ведь он тоже к этому стремится. Кто кого - вот как стоит вопрос. А затем уже с беспощадной прямотой и откровенностью: разбить противника у нас пока очень мало шансов, но задержать врага на Северском Донце наши войска должны во что бы то ни стало, несмотря на большой перевес противника в живой силе и технике.
В эти дни дивизии пришлось особенно трудно. Не легче было и на левом фланге, и у соседей справа — на всем многокилометровом Юго-Западном фронте в сражение были введены крупные силы танков, самолетов, пе-
хоты, артиллерии. Временами положение становилось угрожающим. И Тымчику казалось, что окружение неминуемо. При одной мысли об этом его бросало в жар. Что это — нерешительность или страх? Скорее всего чувство ответственности за судьбы людей, технику. Теперь, когда связь со штабом дивизии нарушилась, ему предстояло действовать самостоятельно. Самое главное — переправиться на тот берег. Все другое должно отойти на задний план. Лишь бы сохранить людей. Иначе — зачем же он здесь? Только личным примером можно зажечь их, заставить, сделать то, что кажется невыполнимым и невозможным.
Еще не приняв окончательного решения, майор Тымчик бросает связному:
— Вызовите старшего лейтенанта Мальцева...
Он может, конечно, вывести полк в безопасное место, и никто его за это не упрекнет. Но врагу нужен оперативный простор, он наседает, и, завладев переправой, отрежет тылы. Раненые попадут в плен, на этом берегу останутся орудия, повозки... Нет, полк будет стоять, пока хватит сил...
— По вашему приказанию...— запыхавшийся" Мальцев глотает слова, смахивает жаркий пот с запыленного лица.
— Бросьте формальности... Докажите, старший лейтенант, на что способны ваши автоматчики. Видите лощину? Сосредоточьте там роту и оттуда ударьте по врагу.
Мальцев поспешно уходит. Некоторое время по его колышущейся фигуре можно проследить за очертаниями хода сообщения, но вот он скрывается из виду. «Итак, незадействованным остался лишь взвод разведки»,— тревожится Тымчик.
От полевого стана движется одинокая повозка, взбивая пересохшую пыль. За ней, еле успевая, семенит женщина с ребенком на руках. Пожилой возница в широкополой фетровой шляпе размахивает кнутом, однако лошадь щадит. «Поздно надумал эвакуироваться,— с сожалением и досадой думает Кирилл Яковлевич.— А может, успеет проскочить?» Тишина покинутого села, через которое прошел полк, поразила его, на душе сделалось муторно. Но, выходит, эвакуировались еще не все. Год назад с такой же, очевидно, поспешностью и надеждой покидали родные хаты семьи из приграничных
поселков. Вчера он, как никогда прежде, почувствовал себя невыносимо одиноким. Вот уже несколько месяцев, как на его запросы приходит один и тот же ответ: известий о семье нет. Знай он, что живы жена с детьми, и воевать было бы легче.
— Мост цел?—громко спрашивает возница.
На вид ему не более сорока. «Почему не призван в армию?» — думает майор, но ничего не успевает сказать.
— Воздух! — раздается резкий голос наблюдателя.
Повозка, доверху набитая домашним скарбом, набирает ход. Предвечернее солнце едва касается своими покрасневшими спицами серых облаков. На их фоне, словно телеграфные знаки тире, возникают самолеты противника. Поначалу воздушных пиратов трудно заметить, но наблюдатель оказывается зорким. Теперь все различают «юнкерсы». Они идут косым строем, не торопятся, чувствуют себя безраздельными хозяевами голубых просторов неба. Сейчас снизятся и начнут бомбить. Это, очевидно, у них последний дневной вылет. Резко взмывают вверх две красные и одна зеленая ракеты — немцы обозначают свой передний край.
— Продублируйте сигналы! — кричит Кирилл Яковлевич Гаджиеву.
В воздухе снова дрожат и гаснут красные и зеленые искры... Самолеты скрываются из виду, не разгрузившись.
— Ловко мы сбили их с толку! — в уголках потрескавшихся губ комполка трепещет короткая улыбка. Ему начинает нравится этот приземистый, худощавый и, по-видимому, очень скромный лейтенант: ни горячность, ни многословие, присущие кавказцам, за ним не наблюдаются.
Между тем пехота противника приближается. Суетятся солдаты, перестраиваясь в боевые порядки. «Надо заманить их поглубже в огневой мешок... Сейчас Мальцев обрушится с тыла». Майор Тымчик видит, как судорожно бьется в руках Гаджиева пулемет, как стреляные гильзы, поблескивая, летят в сторону и, мелодично позванивая одна о другую, скатываются с бруствера на дно неглубокой траншеи.
Рванулись вперед автоматчики Мальцева. «Ну, наконец!» — облегченно вздыхает Кирилл Яковлевич. Ему кажется, что в таких же ожесточенных боях он уже дрался у берегов Прута и Южного Буга, и все же здесь,
на Северском Донце, еще труднее. Но он не может прикрываться ссылкой на всякие там объективные и субъективные причины, перекладывать свою ответственность за исход боя на чьи-то другие плечи.
— Воспользуемся коридорчиком!
«От преследования противник Почему-то отказывается,— строит догадки Тымчик и тут же анализирует: — Если бы не рота Мальцева, враг мог достаточно плотно оседлать дорогу, и тогда неизвестно еще, чем бы все кончилось. Теперь полк спасен».
Небо давит на землю духотой. От нее побаливает голова. Наконец в темноте виднеется мост, но переправу, оказывается, искал не только 1051-й полк. К мосту спешат машины с ранеными, пушки на конной тяге. Понукаемые ездовыми, лошади грудью прокладывают дорогу. Гремят повозки, трещат хомуты, в воздухе висит брань.
— Суматоха, хлошгы... — режет слух дрожащий голос.
Его Дополняет другой:
— Паника, чего там смягчать выражения. Естественное стремление каждого раньше всех оказаться на том берегу...
— Здесь есть командиры? — насупив брови, кричит майор Тымчик, но строгость его, однако, пока не действует. Сбоку, почти впритирку к коню, топчется угрюмого вида боец, цедит сквозь зубы:
— Каюк, братишки...
Тымчик чувствует, как на скулах у него перекатываются упругие желваки.
— Кто командует переправой? — майор резко рвет поводья, и вороной с сердитым ржанием запрокидывает голову, грызет удила, встает на задние ноги, но к мосту пробраться не может.— Есть тут старший? Будто не слышат, а скорее, не слушают. Злость клокочет в нем. Прежде всего, на самого себя. Что же происходит? Он не имеет власти над своими людьми? Майор подступает к бойцу, который, на его взгляд, сеет смуту, и удивляется звонкому металлу в своем голосе:
— Торопишься остаться в живых, а раненые пусть немцам на потеху достанутся?! Фашист того и дожидается, чтобы мы утратили веру друг в друга...
Воспользовавшись минутным замешательством толпы, Тымч.ик, заметив Гаджиева, командует:
— Немедленно соберите весь средний комсостав...
— Товарищ майор! Разрешите обратиться?
Кто это? Техник-интендант 1-го ранга Заверюха! Откуда он здесь? Ах, да, его же назначили к нему помощником по материально-техническому обеспечению.
— Следите за тылами. Сейчас основная ваша забота— не растерять тылы. И впредь пусть они не будут полку обузой...
— Есть!
По одному, попарно подходят командиры; он тут же отдает приказания — краткие, четкие, безотлагательные.
— Первыми переправлять раненых и беженцев. Артиллерия — вторым эшелоном. За ней — повозки. Пехота переходит на тот берег последней...
Автоматчики рассредоточиваются вдоль кочковатого берега, залегают в кустах и густой рослой траве. Теперь переправа обезопасена от неожиданностей. Напряжение последних часов спадает.
— Товарищ майор, полковЗя батарея в полной боевой готовности оставлена оборонять мост.— Это докладывает старший лейтенант Бакай. Кажется, в роли начальника штаба 1049-го стрелкового полка он чувствует себя уверенно.—Иван Миршавко там за командира. Ручаюсь за него, как за себя.
СТОЯТЬ ДО ВЕЧЕРА
Над мостом переливаются волны жалящего комарья. Старший лейтенант Миршавко, прикрывая лицо руками, убыстряет шаги. Ближе к огневой замечает развешанную-на кустах одежду.
— Часа за полтора высохнет,— рассуждает один из бойцов.
— Как раз к тому моменту фашист пожалует,— говорит красноармеец Журавлев и укоряет: — Ты хотя бы не демаскировал нас в своих подштанниках.
— Закутайся в шинель,— дельный совет сапера Авдеева кажется насмешкой.
— Замаскировались мы надежно,— прячет улыбку командир батареи.—Опасаться нечего.
- Сдержим немцев? Как считаете, товарищ старший лейтенант? — спрашивает Журавлев.
Такой же вопрос Миршавко и сам адресовал недавно начальнику штаба полка Бакаю. Тот лишь пожал плечами: «Мобилизуй людей на случай, если придется стоять до последнего снаряда».
Эти же слова повторяет Иван Николаевич бойцу и идет от орудия к орудию. Пилотка на нем задрана кверху, смуглые щеки покрыты румянцем, и весь похож скорее на школьника, чем на командира полковой батареи. Он шутит с бойцами, его звонкий смех заразителен. Но вот около ровика третьего орудия замечает распластавшегося на земле наводчика с прижатой к груди панорамой. «Зачем снял панораму и как мог позволить себе уснуть в такую пору?» — сердится Миршавко. Спящего уже тормошит за плечо командир орудия. Иван Николаевич отходит в сторону. «Не накаляй себя, день только начинается, а предстоит не одно решение при- нимать, не одну команду подавать»,— успокаидает он себя.
Неожиданно улавливает отдаленный гул, похожий на приглушенные раскаты грома. Гул слышится все отчетливее, но в окулярах бинокля различимо лишь бескрайнее пшеничное поле. Удивительно, как это немцы не догадаются поджечь его. Поднеси они спичку, и сразу же вырастет, помчится стена огня, и тогда никто его не остановит. Если там залегли бойцы, им уже не добраться до берега реки, в который упираются почти готовые к покосу хлеба. Но фашисты не трогают пшеницу. Их скорее всего интересует мост, чтобы проскочить на противоположный берег и отрезать пути отхода нашим частям. Именно к мосту устремляются танки.
Чем они ближе, тем напряженнее становится лицо Ивана Николаевича, тем громче голос. От озорства командира батареи не остается и следа.
— Расчеты...
Бросаются к орудиям наводчики. Они словно прилипают лицами к панорамам, а руками обхватывают маховички поворотного и подъемного механизмов. Вслед спешат заряжающие, подносчики снарядов. Все приходит в движение, но суеты нет. Поначалу огонь ведет первое орудие. Ствол-коротышка выплевывает снаряд за снарядом. Один из них осыпает танк редкими брызгами земли, второй разрывается чуть сзади..«Ведь не с закры-
той позиции стреляем, тут не вилка нужна, а пробоина»,— сердится старший лейтенант, но молчит. И вовремя сдерживает себя: после четвертого выстрела танк начинает дымить. Теперь открывают огонь все пушки, и не определишь, какие самые результативные.
— Отходят! — ликует чей-то голос.
Однако минут через сорок по дороге к мосту снова несется грохот. На сей раз Иван Николаевич видит в бинокль восемь танков. Они еще издали обстреливают огневую позицию батареи.
— К орудиям!.. Первому...— голос внезапно обрывается. Снаряд падает сзади лафета, где, стоял Иван Николаевич, засыпает его землей. Старший лейтенант хочет повернуться, но не в силах.
Миршавко помогают подняться. Довольный, что может дышать полной грудью, спрашивает:
— Как орудия? Целы?
— Не тревожьтесь, товарищ старший лейтенант,— доносится голос Журавлева.— Там надежные ребята.
Командир отмечает про себя, что бой длится около двух часов. Каков же итог? Три танка стоят, как вкопанные. Но и от батареи остался только взвод.
— Молодцы, товарищи! — во весь голос кричит Иван Николаевич и умолкает, боясь перехвалить бойцов.
Между тем на третье орудие обрушиваются снаряды. Миршавко знает: оно повреждено и к стрельбе непригодно. «Пусть эту пушку раздавит танк, лишь бы подставил свой левый бок»,— думает он и велит первому орудию развернуться влево. Выпущенный из него снаряд настигает танк в тот момент, когда тот неуклюже переваливается через ровик. Грохочущее чудовище останавливается, окутывая все вокруг черным дымом.
Очередной танк, осыпающий огневую позицию бронебойными снарядами, тоже замирает. Видимо, заглох двигатель. Вынужденная стоянка упрощает дело: второй или третий снаряд заклинивает башню, орудийный ствол тяжело опускается вниз.
В небе гудят «юнкерсы». К земле несется смертоносный груз. Крики и стоны раненых тонут в разрывах бомб.
— По пехоте! — старается перекричать грохот боя Миршавко.
Пыль и дым начинают рассеиваться.
— Вы ранены? — подползает к командиру Журавлев.
— Нога шевелится, значит, не страшно. Но бинт нужен. Найдется? Гости к нам, что ли?
На высоту взбираются две повозки. Стиснув зубы, Иван Николаевич терпит, пока Журавлев накладывает повязку. Затем отпивает из фляги глоток-другой воды. Узнает подъехавшего начальника артснабжения полка воентехника 1-го ранга Кочетова. Показывая на сгружаемые с повозок ящики, тот виноватым голосом говорит:
— Пожалуй, это все, что осталось в полку.
— Снаряды не нужны, зря спешил. А гранаты пришлись бы кстати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38