Он разгибает спи- ну, смахивает с лица обильный цот.— Два дня можно отнести в нашу пользу. Шутка.ли — Перекоп взяли1 Ох и немцев наколошматили...
Парторг Коробчук, прервав мелодичный свист, откликается:
— Приказано штурмовые группы создать... Вот Алексея Семеновича уже внесли в списки.
— Это Контушного, что ли? По мне — никакой разницы, все одно — наступать.
— Гутарят, что краснофлотцы уже к Севастополю прорываются,— сообщает Демидов.
— Без нас не обойдется. Пехота всюду потребна.
— Немец уверен: нам к городу не подступиться. А я думаю: возьмем и Севастополь,— утверждает Коробчук и снова принимается насвистывать. Сегодня он особенно весел. Может, от кого-то получил весточку.
Мимо проходит командир роты Иван Степанович Березовский. Здоровенный, с крутыми плечами, голова возвышается над бруствером. Он молчит, но все понимают: подгоняет и взводных, и рядовых. А чего торопить? Люди и без того не знают отдыха.
Вдалеке то появляются, то исчезают огненные стрелы. Это дальнобойная артиллерия противника ведет огонь. Но на участке, занимаемом 262-м гвардейским стрелковым полком, сравнительно спокойно. Лишь изредка с шипением пролетит одна-другая мина и разорвется где-то у самого берега, да время от времени нырнет в землю цепочка трассирующих' пуль — будто прячется в окопы.
Перед рассветом гвардии старший сержант Коробчук идет к Николаю Демидову. Его пулеметный расчет размещен по соседству. Сержант сидит на дне окопа, завернутый в плащпалатку. На коленях белеет лист бумаги, по нему скользит лучик электрофонарика. «Письмо торопится дописать»,— думает Александр Кондратье-вич. Но тот рассеивает его предположения.
— Неудобно о себе листовку читать,— откидываясь на стенку окопа, говорит Демидов.— Когда это успел сочинить?..
— Завидую настырным...— уклоняется от ответа парторг.
Он видел, какую удобную позицию выбрал вчера командир пулеметного расчета гвардии сержант Демидов и как косил фашистов. Ему, Коробчуку, было приказано выдвинуться на насыпь противотанкового рва и обеспечить продвижение роты. Все сложилось, на удивление, удачно. Две огневые точки он подавил минут за пять, не больше, и рота устремилась на Кураевку. Но
это произошло вчера, а как поведет себя противник сегодня?
— Утро будет солнечным.— предсказывает Демидов.— Ну, ни пуха, ни пера...
— К черту тебя, Николай Сергеевич! — беззлобно роняет Коробчук.
Утром бой возникает непредвиденно. Издалека доносится визгливый гул моторов. Сколько движется танков — Коробчук не считает. И вообще — окрест все мельтешит, как на перевернутой ленте кинохроники. За его спиной раздается громкое «ура», он выскакивает из окопа и бежит. Парторгу никак нельзя отставать от солдат... Поблизости свистят пули, рвутся мины, а он, не приседая и не оглядываясь, все бежит и бежит. Но вот передние ряды останавливаются. Валится в воронку от бомбы Коробчук. Текут одна за другой минуты. Звучит вновь призыв ротного:
— За мной, вперед!
И — новый бросок. На этот раз бежать становится труднее. Все чаще надо припадать к земле. А метров через пятьдесят-семьдесят огонь встает непреодолимой преградой. Коробчук укрывается за камнем.
— Царапнуло все-таки? — Петр Лукьянов подползает к Александру Кондратьевичу, достает индивидуальный пакет, перевязывает ему плечо.
Лицо парторга вытянулось от боли, дуги бровей еще ниже нависли над темными глазами. Только прическа все та же: неприхотливо разбросаны волосы на две неровных половины.
— До свадьбы заживет,— хочет отшутиться Коробчук, но в его голосе слышится скрытая боль.— Под Сталинградом приходилось куда труднее.
Как правило, Александр никогда не задумывался, что сегодня-завтра он может погибнуть. Пули и осколки предназначались кому угодно, только не ему. Шел по дорогам наступления, не оглядываясь. Лишь в августе сорок третьего его ранило; в. госпитале быстро поправился и о смерти совсем перестал думать. А выходит, приглашений косая не ждет. Когда же он будет держать в руках долгожданную весточку со штемпелем Каменца-Подольского? Там, в селе Ружа, ждет не дождется его мать Евдокия Ильинична. В октябре исполнится шесть лет, как со своими одногодками ушел он в армию
и с тех пор не виделся с матерью. Тоскует ночами по ней, снится она часто.
— Живы будем — не умрем,— будто угадывая душевное смятение друга, подбадривает Лукьянов.
— Приходил Грузных — корреспондент «дивизион-ки», просил заметку написать о самых отважных бойцах. Если я не успею — черкни пару слов...
Фразу эту он не кончает. Неожиданно в стороне плюхается шипящий снаряд; осколки проносятся над головой. Александр ждет следующего, но его почему-то нет. Лукьянов, воспользовавшись минутным затишьем, дружески хлопает Коробчука по спине и отползает в сторону.
— Пойду к своим...
Коробчук выглядывает из-за камня и цепенеет: прямо на него несется танк. Парторг бросает гранату, а сам припадает к земле — не промахнулся ли? Слышится один взрыв, второй, третий... Значит, не только он оказался проворным. Но почему стало так тихо? Оглох, что ли? Открывает глаза. Приподнимается. Танк стоит как вкопанный, слегка накренившись. Одна гусеница еще продолжает скользить по каткам. «Скорее всего, это работа артиллеристов»,— решает парторг.
Батальон преследует отходящего противника. Взят бромзавод, вскоре должна показаться речка Чатырлык. «Если форсируем с ходу, немцу не за что зацепиться до самого Севастополя» — всплывают в памяти Александра слова гвардии подполковника Домникова, когда тот накоротке собирал парторгов рот и батарей перед наступлением.
— Вот шпарит, когда же передых будет?
«Чей это голос?» — вспоминает, морщась от боли, Коробчук. У него сильно ломит плечо. По опыту парторг знает, что ничто так не выводит людей из равновесия, как вынужденное бездействие в бою. В бессильной злобе он смотрит по сторонам. Солдаты прижались к земле, затаились. Все ждут команды. А её нет. Противник, очевидно, заранее пристрелял этот рубеж. Осатанело изрыгает огонь дзот, глушит настойчивый прилив атакующих взводов. Что предпринять в подобной ситуации? Отступать нельзя, о продвижении вперед не может быть и речи.
«Подползу незамеченным — и забросаю дзот гранатами»,— решает Коробчук. И не спрашивает на это разрешения у ротного. Вряд ли тот позволит ему пойти на такой шаг.
На минуту-другую гул боя как-будто стихает. Солнце бросает лучи на розовые сады, что виднеются за пригорком, на зеленую траву, что подступает прямо к дзоту. Природа словно подтрунивает: вот, примечай, какое раздолье для жизни, а ты ведь сейчас уйдешь из нее. Не поспешай, подумай; ты еще не все сделал на этом свете, в свои двадцать шесть даже жену не выбрал.
Коробчук смотрит на солнце, щурится. Поблизости разрывается снаряд, но Александр не припадает к земле — одним рывком встает над ровиком и быстро ползет в сторону дзота.
— Куда? — растерянно застывает Демидов; на его лице соломенная бледность.
Командир роты видит рывок парторга, приказывает усилить огонь по дзоту. А Коробчук поднимается во весь рост, и, тесно прижав к груди гранаты, бежит прямо на дзот. Теперь до него остается метров десять, не более. Гвардии старший сержант припадает на левое колено, потом снова выпрямляется. Еще несколько шагов, и тело его зависает там, где только что дымилась злыми огоньками амбразура дзота.
Рота одним рывком поднимается на высоту.
Вражеские подразделения, занимавшие оборону между озерами Старое и Красное, окружены и уничтожены. Их остатки отброшены на-третыо оборонительную линию — за реку Чатырлык. Преследуя фашистов по пятам, утром 12 апреля гвардейцы выходят к этой водной преграде.
— Разувайся, пехота, а то ноги замочишь!
Рассвет возникает внезапно. Дует легкий ветерок: налетит, покроет гладь воды рябью и тут же скроется. От реки тянет сыростью и прошлогодней гнилью. Берега, ее облеплены низкорослыми лопухами, где обычно прячутся ленивые серо-зеленые жабы. Теперь здесь
укрылся сапер-разведчик. Сейчас его дело — обследовать подступы к реке. Когда ее форсировать — утром или к концу дня — это зависит от многих обстоятельств, и, прежде всего, от готовности переправочных средств. А их негусто в дивизии. Возможно, подойдут понтонеры — тогда другое дело.
— Держи ровнее зеркало, Назарыч. Что-то руки твои пляшут...
Иван Петрович Королюк, сидя в траншее, трет мылом щеки, затем берет бритву. Только сейчас, глядя на свое отражение, обнаруживает, что похудел и постарел: заострился с горбинкой нос, стали жесткими и углубились складки на щеках, в трех местах на лбу тянутся глубокие борозды. «Уж сорок восемь стукнуло»,— отмечает он про себя.
— В начальство выбился, отделением командуешь,— Назаров тянет правую руку, в которой зажато зеркало.
— Так вчерась- вышло,— оправдывается-поясняет Королюк.— Кому-то надо эту поклажу взваливать на свои плечи.
— За вчерашний день, говорят, десятерых уложил... Прибыльно быть снайпером. Да и поспокойнее, небось.
— По-твоему, снайпер в атаку не ходит?
— Это верно,— вздыхает Петр Назарович и без всякого перехода: — Гибель Коробчука не выходит из головы.
— И я горюю о нем. К этому подвигу у Александра были подступы. Много подступов — по дорогам от Сталинграда. Так я полагаю.
Какое-то время земляки молчат. Королюк подносит зеркальце вплотную к себе, левой рукой растирает белесые пятна мыла возле ушей.
— Примолодился. А то вчера вечером не понравился, видать, мой вид начальнику политотдела. Слыхал, какую новость принес? Благодарность от товарища Сталина вышла нам за Перекоп. Так что и тебе не грех щетинку свою соскоблить...
В окопе становится совсем светло и как бы просторнее. Королюк приподнимается на носках, заглядывает через бруствер. Отчетливо виднеется река, спокойная и неподвижная, словно льдом закованная.
— Так это же ручеек... Одолеем!
Неожиданно в траншее появляется командир саперной роты Николенко. Обычно порывистый в движениях, он сейчас выглядит сгорбленным, подавленным. На коленях — комья земли, руки — в ссадинах. Конечно, он уловил последнюю фразу, ибо сразу среагировал.
— Ручеек, говорите? Вряд ли его удастся с ходу перепрыгнуть. Тут придется и броды искать, и места для прохода пехоты и артиллерии устанавливать. Потом уже переправляйся на противоположный берег.
— Водички хотите? Устали, небесь.
— Что говорить... Свыше трехсот мин сняли да восемь проходов проделали. Досталось сегодня.— Он возвращает флягу.
— Товарищ гвардии старший лейтенант, а что, если мостиком воспользоваться? — Королюк побаивается, как бы за это предложение бойцы не подняли его на смех.
— Это Воронцовским мостом? Пленные говорят — заминирован.
— А не хитрость ли это немцев? — Иван Петрович колеблется.— Надо, бы пройти мост. Тут двое-трое управятся.
— Если смельчаки найдутся — действуйте, огнем поддержим,— соглашается командир роты.
Королюк кивает двум бойцам, и они спешат за отделенным.
Вот и мост. Пробежать по нему — и минуты не потребуется. Однако рискованно. Лучше ползком. Авось, противник не заметит.
Колючий страх пронизывает душу, сердце стучит быстрее и громче обычного. «Без паники!» - приказывает себе Иван Петрович. И этим как бы встряхивает себя, отгоняет прочь минутную слабость, поднимается во весь рост.
Пулеметные очереди дырявят перила моста, уже после того, как Королюк прыгает в какой-то окоп. По ходу сообщения продвигается вправо. В двух шагах сзади — бойцы. Оказывается, вслед, за тремя смельчаками устремился взвод автоматчиков лейтенанта Кузнецова. Теперь можно считать, что мост в наших руках. И вовсе он не заминирован, если по нему бегут и бегут солдаты.
— Одолжи патрончиков,— обращается Королюк к одному из бойцов.
— А свой патронташ даме сердца подарил?
— Понимаешь, друг, после боя разыщу. Спасла меня патронная сумка. Ткнулся.осколок, да не пробил ее. А я, признаться, струхнул, что начнут патроны рваться, сбросил ремень...
— Ну и дела,— искренне удивляется боец.
А траншею все заполняют люди. Сейчас переведут дух, развернутся в боевой порядок, и батальон снова пойдет в наступление. Теперь главное — не сидеть на одном месте, выбить противника из его нор, а тогда только поспевай за ним...
— Воздух!
Иван Петрович торопко озирается по сторонам. Искать другое укрытие поздно, да и кто знает, где упадет «твоя» бомба. А может, нечистая пронесет? Один, второй, третий... Уже восьмой, самый последний, пикирует. Вот от него отрываются темные капельки; они увеличиваются в размерах, все быстрее несутся к земле, пронзительный свист становится невыносимым. За облако ныряет солнце, словно не хочет быть свидетелем гибели солдат.
Сколько времени Иван Петрович Королюк находился под землей? Петр Назарович Назаров это, конечно, знает. Вот он стоит рядом, отряхивает гимнастерку контуженного, что-то говорит. По движению губ и жестам тот догадывается: надо отправляться в медсанбат. Но ведь бой еще не кончился. Как же он уйдет? Иван Петрович трет руками ушй, но безуспешно. Берется за сошник, вытаскивает пулемет. Значит, сила у него еще есть. А это —главное. Правда, не слыша трескотни пулеметов, писка мин, воя бомб трудно сообразить, что творится на поле боя, но ведь рядом товарищи. Королюк зовет Петра Назаровича и голоса своего не слышит. Но тот,.видимо, понял просьбу, в его руках появляется кисет, пальцы проворно насыпают на газетный квадратик махорку, и вот самокрутка уже готова. Иван Петрович прикуривает и тут же выплевывает сгустки крови вперемешку с землей, потом втаптывает сапогом окурок; от него во рту одна тошнота. Пытается извлечь из левого кармана трубку, но рука вдруг перестает повиноваться,
повисает, словно плеть, и не согнешь ее никак. Это замечает Назаров, начинает с силой растирать. А какой из него массажист...
На второй круг бомбардировщики не заходят: то ли горючее на исходе, то ли бомбы кончились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38