— кивает командир батальона на граммофонную трубу в руках Рожкова.
— Обычный рупор с усилителем. Собственного производства...
Со стороны реки ласково шуршит ветерок, долгожданный в ночной августовской степи. Инструктор устало опускается на патронный ящик, закуривает, предлагает папиросу немцу, поясняет: «язык». Позавчера захватили разведчики. Назвался антифашистом. Сейчас на нейтральной полосе призывал соотечественников повернуть штыки против Гитлера.
— Так они его и послушаются,— тянет наблюдатель; ему хочется как-то сгладить свою промашку.
Инструктор политотдела не обижается, что его прервали, и тем же уравновешенным тоном отвечает на реплику:
— Как сказать... Но дух сомнений и размышлений призыв этот внесет.
— Говорят, тот пленный, которого отпустили к своим, опять перешел к нам,— вставляет фразу боец Александр Панин.
— Отпустили тогда немца— это факт, но обратно пока не вернулся. При допросе сначала протестовал, а как увидел, что обращение у нас с пленными идет вразрез с геббельсовской пропагандой, так сразу и выложил все, что знал. Наш комдив между прочим заметил, что хоть таких немцев мы не зачисляем в полки, но урон от их работы Гитлеру непоправимый.
— Что-то не видно вашего замполита? — Рожков вопросительно смотрит на Мальцева.
Хмурое лицо комбата светлеет.
— Моисеенкова? Сбежал из госпиталя с повязкой на голове, да попался на глаза комдиву и Липецкому. Теперь в медсанбате. Может, и оттуда лыжи уже навострил...
— Ну, пока,—прощается Рожков.
На востоке неохотно розовеет небо. Тускло серебрится река, от нее веет прохладой. В камышах шелестят проснувшиеся птицы; им невдомек, что тишина вот-вот
расколется. Сегодня утром предстоит вновь форсировать Миус. Какой-то будет третья, попытка?..
Издали доносится нарастающий гул. Идет восьмерка «илов». Чуть повыше кружат истребители. Появляется девятка «юнкерсов». И вот уже голубизну неба рвут сверкающие трассы пушек и пулеметов. На истребителей набрасываются «фокке-вульфы». Черными коршунами вьются «мессершмитты», выжидая, когда смогут напасть на «илы». Торопятся отбомбиться «юнкерсы». Небо заполнено сплошным ревом моторов, полыхает огнем. Наступление еще не началось, а в батальоне появились раненые. На носилках пронесли в тыл сержанта Короб-чука.
Семьдесят пять минут будет длиться артиллерийская подготовка. Затем батальон Мальцева ринется в бой.
Пройдет несколько часов кровавой битвы, и первая линия обороны неприступного «Миус-фронта» падет к ногам гвардейцев. Сначала через реку шагнет соседняя 49-я гвардейская стрелковая дивизия и уже за ней-87-я гвардейская.
С высоты, политой кровью и потом штурмовавших ее гвардейцев, как на ладони видна вторая позиция противника. Снова окопы, надолбы, колючая проволока...
— Мудреная задачка перед нами...
На голос откликается Иван Акимович, Шилов. Теперь он кандидат в члены партии, агитатор. Со всей ответственностью подходит к порученному ему делу. Сейчас, по его мнецию, момент самый подходящий. Достает оторванную колонку газетной полосы, подносит близко к глазам и громко читает:
— «Не задерживайся в атаке. Как следует нажал— враг побежал, а тебе это только и надо: тут и кроши его, гада...»
— Правильные слова, Шилов! — командир батальона Мальцев рад, что молодой партиец находит себя в деле.
...Медленно гаснет оранжевая полоса на западном горизонте. Ветер уносит запах трбтиловой и солярной копоти. «Взяли, взяли казавшийся неприступным водный рубеж!» — восторгается в мыслях Евдоким Николаевич Еремеев, возвращаясь по ходу сообщения туда, откуда начал сегодня свой путь вслед за наступающей пехотой. Вот и берег Миуса. Какой необычайно спокойной, а ско-
рее, равнодушной кажется теперь ему река. Ближе к противоположному берегу из воды тянутся на длинных ножках глазастые ярко-желтые кувшинки.
— Тайну-то твою мы раскрыли,—шепчет он, вспоминая предрассветный разговор бойцов о «Миус-фронте».
Наши части выходят на оперативный простор.
ДАЕШЬ ДОНБАСС!
20 августа. Соединения 2-й гвардейской армии освободили более двадцати сел и деревень. К исходу следующего дня враг отброшен за реку Крынка. В последующем в наших руках оказываются еще около тридцати населенных пунктов, в том числе такие, как Шевченко, Первомайский, Кутейниково Анастасиевка.
23 августа. Совинформбюро сообщило об освобождении Харькова! Этого часа ждала вся дивизия и особенно — Балакирев. Харьков — его родной город, город юности... «Не дожил,—с горечью думает полковник Тым-чик.— На Миусе оборвалась жизнь Петра Федоровича». Как больно комдиву от этой мысли!
Август на исходе, ко днем в степи — жарища. Словно укурузные початки, из нор торчат суслики. Ящерицы ищут более низкие и влажные места. Медленно, как бы из последних сил, ползут ужи. На таком солнцепеке людям тоже не сладко.- Больше всего досаждает пыль. Серая, липкая. Она проникает, кажется, во все поры. А передышки не предвидится...
«Козлик» взбирается на пригорок. Кирилл Яковлевич с беспокойством оглядывается, по сторонам. Вроде вот эту точку на карте он указал для сбора командиров частей на рекогносцировку. Почему же здесь никого нет? По времени — пора. Может, его не поняли? Или он сам в темноте сбился с дороги?
И вдруг влево от дороги сереет самоходка, позади нее два бронетранспортера. По спине пробегает холодок: «Стоит повести стволом в сторону «козлика»... Промахнуться невозможно. Пока шофер будет разворачиваться, гитлеровцы все поймут».
- Прямо давай! Жми!
Ахнув, умолк радист. Водитель, вцепившись в баранку, мчится по бездорожью.
Через минуту машина уже оказывается в отборе с самоходкой, так и не двинувшейся с места у кукурузного
поля, не подают признаков жизни- и бронетранспортеры. Теперь можно круто сворачивать вправо.
В балке Тымчик замечает группу своих офицеров. «Козлик» подкатывает к ним.
— Учились ходить по азимуту? — комдив нахлобучивает пилотку на самые брови и начинает сличать карту с местностью.
— Точка вот она, под моим каблуком,— Ермолов непроизвольно вдавливает сапог в землю.—Кто из нас не ходил по азимуту!
— Оставим этот инцидент в тайне от историков...— Тымчик не может простить себе случившегося. Ведь всего пять минут назад из-за опрометчивости мог оказаться в плену.
Полковник рывком сбивает пилотку на затылок, достает папиросу. Закуривают и другие. Дружно начинается работа.
После рекогносцировки Тымчик сообщает- о решении командарма:
— Итак, наша задача — сорвать замысел фашистов, намеревающихся превратить Донбасс в пустыню. Именно такое предписание дано армии противника и полицейскому аппарату. Это месть за стойкость шахтерского края, не покорившегося оккупантам. Им так и не удалось наладить здесь добычу угля и выплавку металла... Нам предстоит освоить теорию глубокой операции. Не просто это — наступать на всю оперативную глубину вражеской обороны. Уметь массированно применять технику.,.
По привольной донецкой степи,кочуют дымы пожаров. По ночам сверкающие зарницы освещают силуэты тер-риконов, курганы. Жители городов и сел Донбасса со слезами радости встречают своих сынов-воинов и просят:
— Гоните немца, безостановочно.
— Бейте его, проклятого!
— Скорее освобождайте нашу исстрадавшуюся горняцкую землю.
К утру 30 августа части 87-й гвардейской выходят на рубеж Вишневый — Покрово-Киреевка. Противник, накопив силы, предпринимает контрудар. К вечеру артполк успевает уничтожить 14 фашистских танков, самоходное орудие, два бронетранспортера. На следующий день гитлеровцам все же удается прорвать оборону на
стыке с 33-й гвардейской стрелковой дивизией и выйти к хутору Вишневый. Советские части выдерживают натиск и, собравшись в кулак, обращают врага в бегство.
Созданный в дивизии передовой отряд стремительным ударом 4 сентября освобождает ГорлОвку "и теперь нацелен на Сталино (г. Донецк).
Ускоренным маршем к ночи 6 сентября дивизия сосредоточивается в районе станция Иловайское — Вербовая — Николаевка, а 264-й гвардейский (ранее 1053-й) полк с ходу врывается на южную окраину Макеевки.
Гвардии капитан Ратников приподнимается на сидении, оглядывается, но в облаке пыли едва различает колонну. По времени — привал.
— Сворачивай на обочину, глуши мотор,— говорит водителю.
Тупорылый «козлик» послушно тормозит. Идущие сзади машины выстраиваются оДна за другой в длинную очередь, но замыкающая еще не видна. «Ну и махи- на!» — улыбается Ратников и тут же беспокойно поглядывает вперед. Сюда, навстречу отряду, гвардий младший лейтенант Каминский должен выслать связного.
Воспользовавшись передышкой, возле машины с пушкой на прицепе уже толпятся солдаты. Изредка пристально смотрят вверх. Голубое распогодившееся небо выглядит непривычно пустынным. Люди присматриваются друг к другу — ведь собраны из разных подразделе-' ний. Говорят о всяком: об охоте, о приближающейся осени, о предстоящих боях.
— Молодняк всюду хочет поспеть. Скоро и волчата выйдут на добычу,—этого артиллериста, знатока природы, Ратников видит впервые.
— Да что волк... Вон за той шахтой зверь позубас-тее,— урезонивает собеседника сержант-сапер Алексей Белкин.
— Фашист — он и есть зверь. Вздумал все живое снести с лица земли.
Все соглашаются. Бойцы подтверждают справедливость сказанного: земля шахтерская стонет от надругательств. Мрачными тенями нависают над поселками мертвые, застывшие терриконы. Даже птицы не поют. Да и некому их слушать. Словно глухая черная ночь задернула шторы над степными далями....
- Ветерков прибыл! — раздается чей-то возглас.
Минуты через три у головы колонны круто разворачивается мотоцикл, густо припудренный дорожной пылью.
Сержант Ветерков торопливо снимает защитные очки: под глазами круги, на щеках — разводы от пота, слипшиеся волосы закрывают лоб. Подходит к Ратникову и докладывает, «окая»,— ярославский' говорок никуда не скроешь.
— Товарищ гвардии капитан, разведывательная группа гвардии младшего лейтенанта Каминского встретила на своем пути два заслона. После короткой перестрелки немцы отошли. Но движение к следующему рубежу пока приостановлено бронетранспортером и двумя пушками. Гвардии младший лейтенант Каминский распорядился Окопаться...
— Офицеров — ко мне!—приказывает Ратников. Пока командиры советуются, что предпринять, радист
принимает радиограмму из штаба: «Попытайтесь ворваться в город на плечах отступающего противника. Комдив».
— Заводи моторы! — раздается команда, и колонна трогается. Над дорогой снова клубится пыль...
Бой за Сталино был таким же, как и за многие предыдущие города: жестоким, упорным. Фаишсты цеплялись за каждый клочок земли, за каждый дом. Особенно досаждали наступающим незаметные, но достаточно прочные бронеколпаки. Что из себя представляли эти огневые точки, гвардейцы уже знали. Так, во время штурма Макеевки один такой бронеколпак был захвачен нашими пехотинцами. Его гарнизон, состоящий из двух солдат, прекратил стрельбу и сдался. Однако вывести пленных оказалось невозможным... без кувалды. Прикованные цепями к стенкам бронеколпака, эти фашистские «камикадзе» должны были стоять насмерть.
Улицы города окутаны сиреневатой дымкой. Это отсветы пожаров.
— Похоже, работа факельщиков,— догадывается Ратников и распоряжается: — Сержант, бери отделение и прочеши домишки.
Герасименко, Жуйков и еще несколько гвардейцев скрываются в густых тучах копоти. Из пустых глазниц пылающего дома бьет жаркое пламя.
- Поспешим, иначе тут ни одна пожарная команда не справится,—торопит бойцов Герасименко.
Жуйков первым скрывается за поворотом улицы, бежит вдоль заборов. По мостовой тарахтит повозка. Короткая автоматная очередь, как нож, срезает фашиста. Ярким костром вспыхивает позади незадачливого седока бочка с бензином.
— Увлекся ты, Андрей Дмитриевич, за тобой не успеешь,— догоняет Жуйкова Герасименко.— Осмотрительнее надо.
— Не пойму тебя: то торопишь, то сдерживаешь... Теперь они вдвоем спешат к центру города.
— Все хотел спросить тебя, Николай, почему в автоматчиках ходишь? Ведь ты — шофер, мог бы за баранку попроситься, все же спокойнее...
Герасименко удивлен:
— А ты разве выбирал себе фронтовую профессию? Куда определили, там и служу.
— Убедил. Это мне нравится. По мне, на фронте ценится надежность человека, его обязательность. Коль тебе что поручили — в доску разбейся, а сделай...
У высокого здания застают Каминского, который послал от своей группы связного Ветеркова навстречу отряду Ратникова.
— Вовремя подоспел,— говорит гвардии младший лейтенант.— Сейчас флаг будем водружать...
— Это мы мигом,— Жуйков подхватывает алое полотнище, бежит к зданию театра. Герасименко не отста-ет ни на шаг.
Не так уж темно, если можно различить лица людей. Василий Ветерков ведет четверых пленных. Руки у них подняты, каски сбились, вид жалкий, испуганный.
— Что с ними делать?
— Пленных собирать на площади у театра,— говорит Ратников.
Центр города в развалинах. До войны первая линия считалась лучшей в Сталино, теперь из-за руин и завалов движение затруднено. На дверях кинотеатра имени Т. Г. Шевченко все еще чернеет немецкая надпись: «Нур фюр дойче». Саперы сбивают табличку прикладами автоматов. Разбирают завал у входа. В подвальное помещение тянется провод. Вскоре там обнаруживают
ящики с толом. Достаточно короткого замыкания — и здание взлетит на воздух.
Часа через два на стене появляется надпись: «Проверено: Мин нет! Николенко».
На железнодорожной станции в тупике стоят вагоны. Чего в них только нет: ковры и шубы„ скульптуры и картины, мебель и кафель, мука и коньяк. Хотели увезти в, Германию, да не успели!
— Не поспеши мы — сожгли бы, звери,— сжимает, кулаки возмущенный Жуйков,
Ветерков не участвует в разговоре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38