Когда придет пополнение? Бойцы все чаще высказывают нетерпеливое желание от обороны перейти в наступление. Нет, просто так, по наитию, полк не ринется в атаку, во всем нужен трезвый расчет и разумный риск—разве не этому он учит своих подчиненных... Заботиться о них надо постоянно. Пока что горячая пища доставляется только ночью, этак недолго истощить бойцов. А как обострить их бдительность? Вчера около сельской церкви были перерезаны провода телефонной связи штаба полка с батальоном, и никто не обнаружил диверсантов. Позиция первой роты неожиданно подверглась обстрелу из крупнокалиберного пулемета, невесть откуда взявшегося.
Выслушав эти откровения, Заседателев тянется к лампе с самодельным матерчатым абажуром, крутит ослабевший фитиль:
— Проведем делегатское партсобрание. Пора всерьез и предметно поговорить об авангардной роли коммунистов...
— Заметил я, что после боя кое-кто чувствовал себя неважнецки. Ну, это между прочим,— глаза Тымчика теплеют.— Видел в селе афишу о приезде харьковского театра. Примем артистов с удовольствием... А знаешь ли ты, что перед Харьковом по.ставили надолбы метра два высотой?..
Заседателев говорит раздумчиво:
— Самый крепкий оборонительный заслон — это наше мужество и патриотизм!
Приносят папку с поступившими за день приказами и распоряжениями. Один из документов Тымчик передает военкому.
— Прочти, это важнее наших сиюминутных хлопот... Искоренить грубость с подчиненными, самодурство... Серьезный приказ. Давай-ка соберем командиров батальонов и рот. Сейчас же, чтобы днем не демаскировать позицию.
— Поздно, Кирилл Яковлевич, двенадцатый час ночи,— возражает Заседателев и смущается оттого, что впервые назвал командира полка по имени и отчеству, нарушив уставное требование.— Сутки-то потерпит документ, товарищ майор.
После непродолжительной паузы Тымчик советуется:
— Кого на батальон рекомендуешь?
— Семена Ильича Струкова,— не долго думая, отвечает военком и добавляет: — А чего спрашиваешь? Сам людей узнал не хуже меня.
— Струков подходит. А на роту автоматчиков можно назначить лейтенанта Мальцева. Согласен?
— Он человек решительный,— поддерживает Валерий Федорович. Собирает со стола пухлую стопку газет, подступает почти вплотную к командиру полка: — Стоять с такими людьми будем насмерть.
Тымчик долго не спускает с него глаз. «Оказывается, я всего на два года старше, а выглядит он лет на десять моложе меня,— приходит в голову сравнение.— Наверное, все блондины такие».
Постепенно из разговоров Кириллу Яковлевичу стало известно, что Заседателев пришел в дивизию с должности второго секретаря Вяземского райкома партии; до этого, после окончания пединститута, шесть лет редактировал районную газету. Странно, но штатского в нем ничего нет. Да, собственно, что здесь удивительного. Три года кадровой службы; в 1929-м уволен в запас с должности командира взвода. Потом ежегодно бывал на военных сборах. Как инструктор пропаганды полка участвовал в походе за освобождение Западной Белоруссии, в вооруженном конфликте с белофиннами; там отличился, был награжден орденом Красного Знамени. В 300-ю его вначале определили инструктором политотдела, а в конце сентября назначили военкомом 1051-го стрелкового полка. «Человек на своем месте,— думает о нем Тымчик.— Уверен: с ним мы сработаемся». А вслух вдруг предлагает:
— Давай разделимся по батальонам. Я пойду к Струкову. Завтра Меркулов обещал денек жаркий...
Точно эхо, несутся призывные слова к атаке. Не поворачивая головы, старшина Пугин ставит сразу покрасневшие глаза то вправо, то влево и с удовлетворением отмечает, как над окопами вырастает фигура ротного, поднимается сержант Легкий, за ним Баглик. Но почему же никто не стреляет? Только об этом подумал, как позади у кого-то не хватает выдержки, и одиночный винтовочный выстрел надолго отдается в ушах. Треск вражеских пулеметов — и все припадают к земле. Этот бугорок как-будто специально вырос здесь для Баглика. Андрей ложится за него, прицеливается. И тут же сокрушается, что мушка винтовки прыгает, он не может сосредоточиться. Из-за чего бы это?
— Прибавь парку, Алтухов! Ты меня слышишь? — трясет трубкой Сергей Мальцев, но телефон не отзывается.
«Здесь мы можем застрять,— мельком думает Баглик.— Сколько вреда, оказывается, способен причинить один пулемет». Ему видны заросли ольшанника, что тянутся чуть левее. Деревья эти настырные, все еще держат на ветвях листву, сопротивляются ветру. «Если растет ольха, значит, места топкие, заболоченные,— размышляет Андрей.— Оттуда и можно зайти врагу в тыл».
Разрешения долго добиваться не приходится. Командир отделения кивает двум красноармейцам:
— Пойдете с Багликом.
Перебежками они быстро покрывают расстояние. Вот и огневая точка. Баглик бросает гранату, срывается с места, бежит, задевая землю черенком свисающей с пояса саперной лопатки; в левой руке винтовка, в правой — еще одна граната наготове. Но она пока без надобности: двое, что были у пулемета, скорчились в неестественных позах. Откуда взялись те, что лавируют между кустиками, убегая к деревне? Пулемет можно повернуть им в спину, если он исправный. Но даже одного взгляда достаточно, чтобы отказаться от этого намерения: на кожухе видны отметины осколков.
Густая цепь бойцов вырастает неожиданно. Андрей ищет взглядом Легкого, но все люди сливаются в одну серую массу.
По тощей, в одну улицу, деревне бойцы проносятся вихрем. Победа! В ушах Андрея стоит колокольный звон. Конечно, это от возбуждения. Он слышит охрипший голос отделенного, тот чуть ли не каждого выводит из боя за руку. Увлекся не в меру и Баглик, Ему видно, как в сарай проталкивается широкая спина немца. Вслед за ним, с пулеметом на плече, туда же скрывается другой. Сколько их там?
— Ты куда? Назад! — звенит знакомый голос.
Но Баглик и не предполагает, что это предупреждение относится именно к нему. Да и сарай уже почти рядом. Андрей тяйет на себя дверь; она скрипит, но поддается. В образовавшуюся щель бросает гранату, а сам прижимается к шершавой стене. Ему ясно, что из-за двери могут скосить пулеметной очередью. Но ведь кто-то должен идти первым! Да и укрывшиеся в сарае пока молчат. Или граната сыграла свою роль, или немцы просто ждут, пока он появится в проеме двери, чтобы выстрелить наверняка.
Все происходит почти так, как и предугадывал Андрей. Вот он распахивает дверь и лицом к лицу сталкивается с ухмыляющимся гитлеровцем. Тот* стреляет первым. «Ишь ты, опередил». Андрей чувствует, как ноги подгибаются помимо его желания, и он вот-вот свалится на мягкую солому. Его душит кашель, во рту полно сладкой слюны, он слышит свое сиплое дыхдние. В какой-то миг кажется, что в груди у него разгорается невиданной мощи пламя, силы прибывают, он прыгает на немца и сдавливает сухими пальцами его широкое костлявое гор ло. Падают они уже вдвоем...
В таком положении и застают комсомольца Баглика подоспевшие бойцы. Затухающий его взгляд как бы объясняет случившееся: «Не вы опоздали, а я поспешил — не ругайте меня».
— Спел свою песню!— старшина Пугин не в состоянии скрыть тоску и отчаяние, что навалились на сердце. Он долго мнет в руках выцветшую пилотку, ни на кого не смотрит. Потом распрямляется: — Где Каневский?..
Санинструктор откликается рядом. Спина согнута под- тяжестью трех винтовок, по-детски ясные глаза его смотрят виновато, будто корит он себя за то, что опоздал к Баглику.
— Похороним Андрея Алексеевича со всеми почестями,— говорит Каневский тихо; смотрит по сторонам, заключает: — Возле березки.
На невысокий бугорок сырой земли, кружась, тихо ложатсй золотые березовые листья. Вблизи вбит шест с пятиконечной звездой, покрасить которую нечем.
— Пусть земля будет тебе пухом! ...Приказ отходить на прежнюю позицию сержанту Легкому показался странным. Зачем же они старались? Но старшина Пугин рассеивает сомнения:
— Это же разведка боем. А после разведки все домой возвращаются. Ты там поглядывай, как бы немец по пятам не увязался.
К удивлению многих бойцов, весь этот день я следующий враг их не тревожил. Передышку все использовали с толком: надежнее маскировали окопы, определя-ли расстояние др ориентиров, чистили оружие, приводили в порядок одежду..
В молчаливой степи гуляет колючий ветер, старательно обнажая одинокие деревья. Листва стайками вихрится в холодном воздухе, затем оседает на затвердевшую землю.
— Отвали на полвареника, и без тебя муторно на душе,— беззлобно, как бы вскользь, роняет один из бойцов.
— Отчего так? — притворно недоумевает Алексей Дмитриевич Авдеев, отводя в сторону обветренное лицо с резко насеченными морщинами.— Поделись с товарищами думкой, авось, полегчает.
— Вчера чуть без ужина не остались. Такая скупая оказалась старушенция. Говорю, между прочим: «Готов трофейный бинокль на гуся променять», а она этак в раздумье переспрашивает: «А зачем твой монокль в моем хозяйстве?» — «Чтобы воробья от коровы отличить, когда бахчу стеречь придется». Примолкла бабуся. Ну, думаю, уломал. Вдруг отвечает: «Свои глаза добре видят. Вот баньку могу затопить».
— И что же ты, согласился?
— Нет, грех на свою душу взять постеснялся,— с затаенным смехом отвечает боец.
— Так ничего и не добился? — допытывается Бодров.
— Полный вещмешок хозяюшка набила тысячелистником и полынью. Травы высушила на совесть.
— А ты и рад-радехонек. Для чего они тебе, эти травы?
— Чтоб аппетит, значит, был. Заваришь, как чай, и принимай по четверть стакана три раза в день минут за двадцать до еды...
— Фу, ты черт, аппетит ему нужен. Да я бы сейчас старый сухарь грыз, как пряник,— хохочет сапер.
Боец смотрит на карманы его брюк, оттопыренные и обвисшие от какого-то груза, спрашивает:
— Не съестным ли набил кладовые?
— Это у меня, земляк, гранаты и патроны,—отвечает Бодров, и, видя, что сосед сразу становится необычайно печальным, разъясняет: — Налегке только к теще в гости ходят.
Сержант Легкий пресекает говорунов:
— Ишь, меняло нашелся. Чтобы такое — в последний раз.
— Кашу все-таки сварила,— как бы не слыша замечания, заканчивает тот свой рассказ, поправляя на груди пустой чехол от бинокля.— Правда, без гуся. Но и на сале получилась вкусная.
Один из бойцов-узбеков, видимо, не все понимает из рассказа балагура. Под конец разговора переспрашивает:
— Шала будет, да? Умаров посмеицается:
— Подоспеет повар, накормит пшенкой. Подходит пожилой боец: в каждой руке у него по два зеленых металлических диска. Оказывается, подвижному посту саперов приказано выставить противотанковые мины на одном из возможных направлений вражеской атаки. Об этом Умаров узнает от Алексея Дмитриевича Авдеева, с которым познакомился сразу же после Полтавы. Тот рассказывает, что на подступах к Харькову минных полей несколько; здесь, перед фронтом третьей роты, это последнее.
— Уйдем мы, и останется земля бросовой,— сожалеет Умаров.
Лицо Авдеева делается строгим.
— Сами же и снимем, надо лишь планчик сохранить,— говорит он.
С необычной расторопностью в заросли негустого, приземистого репейника опускается птичья стая. Цепко облапив округлые шапки чертополоха, пестрые щеглы начинают долбить колючие, но, видно, вкусные семена. «А птицы-то и не улетают»,— думает Умаров. Теперь он замечает в ольшанике целую колонию чечеток; они проворно снуют почти у самой земли. С верхушек деревьев грустно посвистывают медлительные снегири.
— Как думаешь, мины задержат немца? — Умаров ждет заверений пожилого сапера, но вместо них слышит отнюдь не обнадеживающее:
— Вряд ли... Силища у него несметная...
СТОНЕТ ЗЕМЛЯ
С быстротой молнии вечером проносится тревожная весть, будто неприятель высадил за Харьковом крупный десант. Обрастая нелепыми подробностями, слух этот успевает до утра посеять в душах бойцов неуверенность и смуту. Заседателеву приходится употребить приказ, чтобы как-то подбодрить людей, рассеять их опасения. «В любом случае без надлежащего распоряжения никто отсюда не уйдет»,— повторяет он, и эта фраза, ставшая всем привычной, кажется, ставит все на свое место.
Ночь проходит спокойно. На заре деревья, выкрашенные инеем в белый цвет, начинают вздрагивать от взрывов. Артиллерийский обстрел методический. Впечатление такое, будто противник никуда не торопится. И действительно, минут через тридцать пальба смолкает.
Тишина однако длится недолго.
— Танки!.— предупреждает чей-то нервный крик.
Вскоре лязг гусениц и рокот моторов становятся невыносимыми. Невольно хочется заткнуть уши, прижать» ся к земле. Но командиру полка надо и слышать, и видеть, иначе он не сможет руководить боем. Майор Тымчик подносит к глазам бинокль и замечает полусогнутую спину бойца, увешанную стеблями чертополоха; этой же пожухлой травой обмотан кожух «максима», что сейчас чертит стволом землю после каждой торопливой перебежки пулеметчика. Вслед за ним покидают траншею другие бойцы. Этого командир полка не ожидал.
— Что там у вас происходит, Семен Ильич? Струков пытается что-то объяснить.
— Легче всего подчиниться бою, труднее — подчинить его себе. Разберитесь... Звонить не надо, я лично понаблюдаю.
Сейчас для командира полка важно скоординировать действия подразделений. Звонок Заседателева обнадеживает: на его фланге все готово к отражению атаки. Минут через пять успокаивает Струков: положение
восстановлено. Собственно, оно и не было нарушено, если не считать минутной слабости отдельных бойцов... Небо почти сплошь затянуто чёрными рваными тучами. Но дождь пока не заявляет о себе..
Грохот вражеской техники нарастает. Как беспомощ-ны и беззащитны по сравнению с этими бронированными чудовищами пехотинцы. Правда, у них есть окопы, которые укроют, а если запастись гранатами и хотя бы по одной в каждом взводе угодить под гусеницу танка—тогда и сами спасены, и врагу —урон...
Но как поведут себя солдаты? Притаившись, каждый выжидает удобный момент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38