Не иначе, как кто-то из солдат оказал сопротивление. И зря.
— Костя, займись офицером, я соберу документы,— гвардии сержант шарит фонариком по комнате. На другом столе, что в простенке между окон,— телефонные аппараты, карта, пепельница, полная окурков, перочинный нож в чехле; на подоконнике —два автомата. Вот, пожалуй, и все, что достойно внимания разведчиков. Клюй переводит луч фонаря на офицера. Лицо у него испуганное, позеленевшее.
— Будем возвращаться...
Московское время 0.40. Началась бомбежка. Прошлой ночью разведчикам повезло — было относительно спокойно. Сейчас сдвинуться с места опасно. Густо рвутся бомбы, всюду пожары. Как бы вход в подвал не засыпало. Счастье, что нет прямых попаданий.
Воспользовавшись вынужденной задержкой, Клюй вспоминает недавние события. Два дня назад, после партийного собрания, он возвращался в роту с двумя разведчиками, которых рекомендовал кандидатами в члены партии. По дороге разговорились. Оказалось, что разница в возрасте у него с теми ребятами почти в двадцать лет. «Они же мне в сыновья годятся,— подумал гвардии сержант, и в душе шевельнулась щемящая боль.— Надо присматривать за парнями — горячие головы...» А моло- дые не знают, куда девать себя от радости и как отблагодарить его, Клюя. Просят рассказать о чем-нибудь интересном из его жизни, о фронтовом опыте. О чем же рассказывать этим безусым ребятам? Родился... Учился в школе... Работал... Женат... Родные живут в станице Прохладной, что в Ставропольском крае... Вот и все. Но ведь об этом можно узнать и у писаря — у него на каждого есть анкетные данные. Пожалуй, интересно было тогда, когда открывали в станице избу-читальню — народу собралось множество. Горячо говорили о будущем республики, мечтали сообща. Потом — борьба с кулаками. Те гноили хлеб, не сдавали поставки. А сколько было митингов и пересудов до петухов, когда создавались колхозы; мужикам все в диковинку... Потом женитьба, свадьбу колхоз устроил. А о боях-походах, что с сентября сорок первого, то тут, пожалуй, слова не нужны, парням все известно. Три шрама на теле, два ордена Славы и медаль «За отвагу». Кто воевал — поймет без слов, что пережил на фронте, каким стал в свои тридцать семь лет. Особо объяснять тут нечего. Ну, а дальше как сложится жизнь? На этот счет все уже решено: вернется домой, в колхозе дела найдутся... А беседу он проведет. Вот придут с задания, и завтра же поговорит с людьми между делом.
Кажется, бомбежка кончается. Группа разведчиков осторожно выходит из подвала. В неширокую, как школьный коридор, улицу заглядывает щербатый месяц. — Товарищ гвардии сержант, глядите! Клюй уже и сам замечает трех оборванных ребятишек на ступеньках полуразрушенного дома. Лет четырех-пяти, не больше, испуганно жмутся они друг к дружке. Самый рослый из них, догадавшись, наверное, что перед ними русские, испуганно бросается бежать. — Куда? Хальт!
Клюй протягивает каждому по шоколадке — ночной паек разведчиков. Дети скупо улыбаются.
— В подвал их, чтобы от бомбежки не пострадали.,. Мимолетный эпизод этот раздражает фашистского
офицера. Он морщится, потом падает, стучит сапогами по земле. «Ничего, обыкновенная истерика. Переждем минуту-другую. Бить не станем, да и няньчиться особенно ни к чему. Человечности мы не растеряли, хоть и суровая эта война»,— думает гвардии сержант.
Михаил Иванович подносит к глазам левую руку и недоверчиво смотрит на стрелки часов; кажется, они ведут себя странно: то бешено скачут по циферблату, то стоят на одном месте.
— В путь! — командует Клюй.
Московское время 1.45. Вот они и дома. Вернее, в расположении полка. Не дожидаясь возвращения разведчиков, подразделения устремились в атаку. Понадобится ли теперь «язык»?
— Вы и доставите пленного в штаб дивизии,— говорит командир полка Михаилу Ивановичу.— Там ждут. Всю группу наградим. А вас, товарищ гвардии сержант, представим к ордену Славы первой степени *. Время ценить надо. Чем стремительнее нажмем, тем быстрее очистим Кенигсберг и освободим наших людей, томящихся в неволе. Тут, в Пруссии, еще много наших.
На рассвете возобновились атаки советских войск. После полудня 13-й гвардейский стрелковый корпус выходит в реке Прегель в районе вагоноремонтных мастерских, газового завода и электростанции.
— Пленных — тысячи! — звонят друг другу телефонисты.
И ВСПЫХНУЛА РАКЕТА
Завтра Кенигсберг будет взят. А. сегодня... Юрий Костиков опускает в карман шинели «лимонки», подхватывает автомат.
— Ну, пока!
— Часа через два сменю тебя,— говорит ему вслед гвардии сержант Якименко.
— Отдохните малость, Иван Семенович,— убеждает Костиков.— И не беспокойтесь, не маленький, дремать не буду...
— Еще чего не хватало,— вроде сердится Якименко и скрывается за дверью, что ведет в подвал дома. Там размещен командный пункт полка. Прямо от двери тянется траншея. По ней Юрий проходит метров сто и занимает место в пулеметной ячейке. Это и есть пост.
Будто к приходу Костикова, в воздухе рассыпается ракета, вырывая из черноты силуэты зданий и бесформенный фон обломков. Все здесь Юрию знакомо. Вот острый выступ крыши; перед вечером с чердака дома стрелял снайпер. Возможно, он и сейчас ищет цели, как только вспыхивает очередная ракета. Чуть поодаль тянется забор из проволоки; там — траншея, густо населенная вражескими автоматчиками...
Точно линию переднего края не определишь. Тем и характерны уличные бои в городе. Войска очищают от фашистов квартал за кварталом, дом за домом, этаж за этажом. Трудятся артиллерия и авиация. Не знает отдыха пехота. Кенигсберг — настоящая крепость. Завтра снова полк пойдет в наступление и, наверное, не один только 261-й. «Нет Таких крепостей, которые бы устояли перед натиском советского солдата»,— приходят на па-;. мять слова из приказа, зачитанного вечером командиром полка Рубцовым. Он читал со светящимся гордостью лицом. Вскоре позвонил командир дивизии и сообщил, что в ночь на 9 апреля комендант Кенигсберга предпримет попытку,вывести свои войска из окружения. А вдруг немцы захотят пройти именно через позиции их полка, вот через эту площадь (проспект Мира)? Может, поэтому предупреждал Иван Семенович: «Смотри в оба!»
Якименко произнес фразу по-стариковски ворчливо, но все равно в его голосе Юрий угадал доброту. Уже привык к нему. Конечно, Семеныч опытный, годится Юрию в отцы. Даже на пять лет старше его отда.. И к Юрию сержант относится, как к сыну. Сегодня вдруг ни с того ни с сего стал расспрашивать о Москве. «Значит, на Пятой Звенигородской живешь?» — «А вы знаете наш район?» — «Кто же не.знает Красную Пресню?» Помолчал и добавил: «Москва... Разве ее забудешь. Она, как сказка...»
Москва вспоминается Юрию чаще всего в зенитных разрывах. И отец, и мать в сорок первом тушили по ночам зажигалки. Ему тогда шел четырнадцатый. После школы отправлялся дежурить на крышу дома. Помнит неописуемую радость окружающих, когда стало известно, что врага отогнали от столицы. В те дни Юрий пошел в военкомат, но над ним лишь посмеялись: «Под стол недавно пешком ходил». Это обидело парня, и он самовольно отправился на фронт. Не доехал — сняли с тамбура вагона в Мичуринске. Вернули домой. Мать заливалась слезами — не то от радости, что сын снова рядом, не то от горя, что не успела доглядеть за ним. Отец решил все просто — отвел на завод, пристроил учеником токаря. И лишь в январе сорок пятого Юрий стал бойцом. Стал ли? Иван Семенович на днях сказал: «Солдат рождается дважды: первый раз — когда одевает форму, а второй — когда выигрывает бой». Ему, Юрию Костикову, еще предстоит этот бой выиграть.
До слуха доносится подозрительный шорох. Оттолкнувшись от бруствера окопа, Юрий идет туда, где траншея делает изгиб. Вокруг — все спокойно.
«Любое дело надо выполнять основательно»,— любил повторять мастер. На заводе тоже трудно было, но там не свистели пули и не висели над головой осветительные ракеты. «Выдюжим»,— убеждал мастер не то себя, не то таких подростков, как Юрий. «Конечно, выстоим, война скоро закончится».
...Земля липкая. Веет прохлада. Дает себя знать усталость— зевки, рассеянность. Главное сейчас—не уснуть. Надо пересилить себя, иначе не справишься с
дремотой. «Но что это? Какие-то люди. Их много». Костиков хватается за пулемет. Его огненная струя упирается в стену и там гаснет. Пулемет дрожит, вырывается из рук. Костиков расслабляет пальцы, но не может^снять их со спусковой скобы. Пулемет заливается исступленно.
Противник залег. Услышали ли стрельбу там, в подвале? Возможно, не обратили внимания - мало ли очередей рвут воздух в течение ночи. Его, Юрля, должен сменить у пулемета Якименко. Конечно, он не спит и сейчас прибежит сюда.
Со свистом проносятся вражеские пули. «Кажется, ранило в плечо. Уйти в медпункт? Но это равносильно предательству. И по отношению к товарищам, и по отношению к самому себе»,
Мечутся лучи прожекторов, рассекают туман. Советские самолеты сбрасывают бомбы на вражеские объекты.
Кажется, что бой длится вечность. Если судить по израсходованной пулеметной ленте, то и пяти минут не прошло. Как же быть? Вдруг немцы просочились в тыл? В любом случае он не сдвинется с места. Ведь его поставили охранять КП. В блиндаже — документы, полковое знамя. Там отдыхают люди. Услышав пальбу, придут на помощь... Почему именно этот участок местности выбрали немцы? Стремятся вырваться из Кольца. Значит, не зря командир дивизии предупреждал гвардии подполковника Рубцова. Немцы ставят на последнюю кар- ту. Идут напролом. Утром Юрий подсчитает, сколько солдат противника скосил его пулемет. Но этой арифметикой он займется завтра...
Гитлеровцы снова поднимаются в атаку. Скорее к пулемету! Сколько осталось в ленте патронов? Что-то медленнее летят пули. Это последняя лента. Был бы второй номер, снарядил бы новую. Но, увы, командиру расчета приходится управляться одному. «В бою победит тот, кто сумеет преодолеть себя»,— любит повторять гвардии сержант Якименко. У него, Юрия, силы еще есть. Но что-то теплое разливается по плечу.
Пулемет смолк. Снаряжать ленту уже нет времени. Где-то были гранаты? Костиков нащупывает «лимонки», упирается ногой в стену траншеи и швыряет их одну за другой. Вспоминает, что диск автомата еще не израсходован. Хватает автомат. Однако противник не поднимается. Выходит, и эта атака отбита. Но где гарантия, что немцы не повторят все сначала. «Быстрее набивай патронами ленту. Еще быстрее. В этом спасение»,— торопит себя гвардии сержант.
Следующую атаку Юрий отражает уже не один. Поблизости — автоматчики его полка. Доносится скороговорка Рубцова. Костиков чувствует, что не может сдвинуться с места. Волосы слипаются, спадают на лоб. Их никак не спрячешь под шапку.
— Друг, ты наш полк спас ,— шепчет над ухом гвардни сержант Якименко.— Вот увидишь, Юра, мы возьмем эту крепость.
Шепчет и вовсе не ведает, что в этот же день на его долю выпадет испытание не менее сложное и опасное.
КОРОТКИЕ КИЛОМЕТРЫ
Кенигсберг остается позади. Героям его штурма Москва салютует в ночь на 10 апреля. Салютует двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из 324-х орудий. Но на Земландском полуострове на прочных оборонительных позициях еще остается вражеская группировка из восьми пехотных и танковых дивизий, нескольких отдельных частей. Уничтожить ее — такова задача 3-го Белорусского фронта. Ближайшая цель 43-й армии — наступать в общем направлении на Фишхаузен (При-
морск). Скоротечный марш, и с утра 14 апреля 87-я гвардейская вновь переходит в наступление. Она должна в тот же день овладеть населенным пунктом Гросс Хай-декруг (п. Взморье) и выйти к Маршенену (п. Волочаев-ка). Задача эта посильна. И у соседей успех; они продвигаются вперед километров на десять.
Ветер нагибает верхушки деревьев, будто испытывает их на прочность, но непогода не мешает гвардейцам. Они упорно преследуют врага. — Близка победа!
Эта фраза на устах у каждого. Повторяет ее и Иван Семенович Якименко. С нее и начинает письмо жене.
Тяжелое испытание выпало на долю гвардии сержанта в последний день боев за Кенигсберг.
Ещё до рассвета проводится артподготовка. Когда стало светло, штурм города возобновляется с новой силой. Теперь уже в его центральной части. Здесь приходится выколачивать фашистов из уцелевших укреплений. Возможно, не сносить бы Ивану Семеновичу головы, не подоспей гвардии старший лейтенант Соин. Это он, возглавив штурмовой отряд, переместил на рассвете пулеметные расчеты на новую позицию. А после завтрака тот дом, где Якименко находился со своим помощником, рухнул от взрыва; отступая, враг оставлял под зданиями фугасы большой мощности. Вот и узнай, где тебя поджидает косая.
В другой раз Николай Михайлович отвел беду, когда переправлялись через канал. Тот плотик, что выбрал помощник наводчика, конечно же, не выдержал бы пулемет и двух солдат и где-то на середине пошел бы ко дну. Хорошо, что комбат пересадил расчет в лодку. Выбрались на противоположный берег первыми и благополучно, хотя фашистский пулеметчик и продырявил в двух местах суденышко. Ничего не скажешь, военное дело знает, командовать умеет. Опыт большой — всю войну на передовой. Пять нашивок за ранения, четыре ордена— какая еще нужна характеристика.
«Поначалу сообщу жене о комбате. Пусть благодарит судьбу, что попал я под начало такого человека, как Соиы»,— размышляет Иван Семенович, усаживаясь за стол. Он достает из вещмешка корочки от какой-то книги; там у него сложены две чистые тетради, карандаши — простой и химический, все письма от жены и родных, какие находили его и на фронтовых дорогах, и в госпиталях, и которые он перечитывает по много раз. — Конспект на родину? — спрашивает Владимир Дегтярев.— Да, человек обязательно тянется туда, где пустил корни...
- Не мешай, философ. Займись-ка пулеметом, пока я писать буду,— снимает Якименко пилотку, и у него на затылке метелкой спелого овса начинают шептаться волосы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38