— Жив?!
— Как видишь, рыжий!
— Я рыжий?! Я седой!
— Ты рыжий! Цел остался! За девками гоняешься!
— Пошел ты...
Они вывалились на улицу и в растерянности остановились, не зная, куда идти. Девчушка, переминаясь с ноги на ногу, робко поглядывала на Жорку из-под насупленных бровок.
— Мадам,— ласково сказал Жорка и виновато склонил перед ней голову.- Вы свидетельница трогательной встречи старых друзей.
— Я понимаю,— прошептала девчушка и мотнула туго набитым портфельчиком.—Я пошла.
— Вы пошли,— согласился Жорка.—До завтра. Девчушка неловко повернулась и быстро зашагала к остановке трамвая.
— Боже,— засмеялся Владимир.— С какими почестями...
— Не говори,— Жорка грустно улыбнулся.— Старший курс. Надо уважать.— Они двинулись вдоль тротуара. Жорка заглядывал в витрины магазинов, ловя там свое отражение, осматривал встречных девчат, не приглушая голоса рокотал на всю улицу:
— Гении возвращаются в свои аудитории. Гении протопали по всем европам, на переменках они курят махру и боятся поднять глаза .на ангелоподобных девочек...
— На тебя не похоже,— перебивает Владимир.
. — Я же феномен,— подхватывает Жорка.— В двадцать три года у меня седые волосы, а Душа семнадцатилетнего мальчика. У меня мозг работает словно камнедробилка. Желудок переваривает гвозди и пареный жмых. Глаза не закрываются двадцать часов в сутки, а ноги носятся за призрачным счастьем, наступая ему на пятки. Гении худы, они жадны до знаний, им принадлежит будущее. Терпение, терпение, мой друг. Победа будет за нами!
— Ты так трепачом и остался,— сказал Владимир.— Это хорошо. Значит, не от нуля начинать. Не так уж мы изменились, чтобы строить все заново.
— Э-э, голубчик,— протянул Жорка и замолчал. Владимир настороженно посмотрел на него. Трепач Жорка выглядел неважно, уж очень он был худ, кожа на лице имела желтоватый оттенок, а под глазами дугами лежали синяки.
— Нет, Владимир,— наконец проговорил Жорка.— Не обольщайся напрасно — мы.не такие и время не прежнее. Все иное.
— Что, тяжко? — настороженно спросил Владимир.
— Вот именно,— буркнул Жорка.— Ты представления не имеешь. Нынешние мальчишки и девчонки сто очков форы дают. Ни черта мы не помним. Требования совершен-
но другие. Прежде чем поступить на. третий курс, я целое лето над книгами сидел. Сушил мозги. Жрать нечего. На товарной станции вагоны разгружал. Думал, копыта отброшу. А теперь... Сейчас не легче. Шесть часов отбарабанил, в столовку, щей похлебал и ноги в руки, через весь город домой. Я в одной проектной организации копировщиком работаю. Так сказать, надомник-копировщик. За конспекты после двенадцати сажусь. Голова, как проходной двор... Иной раз от отчаяния готов все, бросить к такой матери! Лучше б в армии остался. Я все-таки боевой капитан, три танка сменил. Один утопил, второй под Курском сгорел, на третьем в Бухарест въехал.
— А я в саперном взводе войну протопал,— сказал Владимир.
— Не туда топнул? — усмехнулся Жорка.
— Это не мина,— ответил Владимир.— Осколком сначала поцарапало, а потом уж на морозе не уберег. В госпитале отрезали.
— В нашей специальности лишь бы руки были целы,— подбодрил Жорка.
— Думаешь, стоит продолжать?
— О чем ты говоришь?—удивился Жорка.— Перспективное дело... Девяносто лет строить. Да все заново.
— Не знаю, выдержу ли,— вздохнул Владимир.
— Да уж зубами поскрипеть придется,— ответил Жорка.— Стипендия с гулькин нос. Главное, самолюбия у .нас много, да и мир повидали... А тут любой пацан в шестнадцать лет тебя на место ставит. А ну, вспомни закон Гей-Люссака?
— Иди ты!—озлился Владимир.—Еще ты будешь качать воду. Ты меня лучше спроси, что такое ампутация стопы.
— Ты, брат, поступаешь не в медицинский,— возразил Жорка. Покосился на шагающего рядом и с усмешкой на тощем лице проговорил: — Пропорции золотого сечения?
— Три к пяти,— быстро ответил Владимир.
— Сколько классических ордеров?
— Четыре. Дорический. Ионический. Коринфский... И...
— Давай, давай, сапер.
— Знаю, в голове вертится,— сказал Владимир.— Ага... Тосканский!
— Построение фриза ионического ордера?
— Ладно, кончай,— устало проговорил Владимир. Пойду в домоуправы.
— Домов-то не очень много,— усмехнулся Жорка.-Их еще строить.
— В бухгалтеры устроюсь.
— Через месяц за растрату посадят,— хмыкнул Жорка.— Ты не глуп, но неуч.
— Хорошо,— прошептал Владимир.— Запишусь на под-курсы... Что это даст? Целый год на ветер.
— Не дрейфь, сапер. Я тебе помогу. Не совсем мы лапти...
Они остановились, и Жорка отогнул рукав и посмотрел на часы.
— Немецкие? — сразу определил Владимир.
— Мура. Штамповка... Мне бежать надо. Пожрать не успел... Когда встретимся?
— Да я еще зайду,— сказал Владимир.— Ты дуй.
— Будь здоров.
— Салют, камарадо!
Жорка козырнул по привычке и побежал вслед останавливающемуся трамваю.От этого торопливого разговора у Владимира осталось чувство беспокойства. Он теперь смотрел на проходящих мимо людей как человек, который долгое время не был дома. Все вроде по-прежнему, те же знакомые лица и стены, но говорят здесь о чем-то совсем другом, им только понятном, а в молчании скрывается смысл прожитых событий, не известных Владимиру. Он вслушивался в гул улицы, останавливался у витрин магазинов, вглядывался в заиндевелые стекла. Там бурлили очереди. Из хлопающих дверей, окутанные густым паром, выходили люди с авоськами и свертками. От стоящих у входов машин-фургонов кисло тянуло черным хлебом. Стуча каблуками, прошла женщина в беличьей шубе, с накрашенными губами. Протащился старик, обросший щетиной, в солдатской стеганке. Пробежали мальчишки с полевыми сумками вместо портфелей. На углу из черного горла репродуктора гремела музыка... Это было то, что можно увидеть и услышать, но за всем этим еще следовало угадать жизнь, которая скрывалась за обрывками ничего не значащих разговоров, почувствовать и понять, чем жили эти люди — их заботы, беспокойные сны, жадные мечтания... Как найти свое место среди них, попасть в ногу, войти в ритм общего движения?..
Мало знать о том, что еще голодно, плохо с топливом, протекают старые крыши. Сколько об этом переговорено в госпитальных палатах. Тарелка репродуктора рассказыва-
ла о победах на трудовом фронте, в перерывах между этими передачами торжественно звенели трубы оркестров, а за окнами тянулось поле, заросшее бурьянами, с черными заплатами вскопанных огородов...
НАТАША
Вечером пришел Леша, замерзший, с кусками заледенелого толя, засунутыми в мешок. Сбросил шинель и прижался спиной к теплой печке.
— Ты посмотри, что Володя сделал,—Домна расстелила ковер на полу.
— Добро, добро,— Леша с интересом смотрел на ковер и растирал красные от мороза руки.— Слушай, корешок, давай вместе работать? Мой материал — твои талант..А на базаре я свой человек. Мать тебя будет кормить. Выручку пополам.
— Подумать надо,— неуверенно произнес Владимир.
— Смехота! О чем думать?—возмутился Леша.— Заживем, как блины на сковороде! Оденешься с ног до головы. Таким парнем станешь — загляденье!
— Он и так хорош,— перебила женщина.— Умывайся, Лешенька. Чистую рубаху возьми...
— Что за праздник?— удивился Леша.
— Наташенька к ужину придет. Посидим, чуток выпьем...
— А-а,— понятливо протянул Леша и захохотал.—Жениха сватать будем?! Ну, молодцы, лихо догадались. Все, обкрутим тебя, Владимир, и никуда ты не денешься. Будешь вроде меня...
— Ты свободный, Лешенька,— тихо ответила Домна.— Хоть сегодня чемодан соберу... Белье поглажено...
— Во! Во! — с легкой обидой закричал Леша.— Этим она меня и берет!
— Не этим,— усмехнулась женщина и, подойдя к нему, поцеловала в небритую щеку.
— Может быть,— вздохнул Леша и положил ей на плечи руку.— Я какой-то с тобой контуженный, ей-богу... У меня, знаешь, баб было много.
— Ничего у тебя не было,— просто сказала она.— Ничего ты не успел.
— Не веришь?!— рассердился Леша.
— Они еще будут,—успокоила Домна и бросила ему полотенце.— Иди... Воду я нагрела...
Леша подумал и спросил сам себя:
— А на черта они мне нужны, а?
И пошел в коридор, на ходу стаскивая через голову гимнастерку.
Они уже сидели за столом, когда в дверь постучали и вошел кто-то коренастый, с хриплым, словно прокуренным, голосом, бордово-щекастым, круглым, маленьким лицом, закутанный в толстый, с махрами,бабий платок, в непомерно большом полушубке.
— Натка-а!— радостно закричал Леща.
— Наше вам с кисточкой!— весело просипело существо и стало медленно, пыхтя, разоблачаться. Она снимала одежонку и, становясь на цыпочки, с трудом цепляла ее на высокую вешалку. Платок, косынка, шарф, солдатские рукавицы с двумя пальцами, вязаная, в дырках, кофтенка...
Владимир сидел в углу, молча смотрел, как перед ним, словно из кокона бабочка, освобождаясь от одежды, на свет божий появляется девушка. Вот она осталась в тоненьком ситцевом платье с большим вырезом ворота. Платье засунуто в ватные брюки, которые мешками нависают над отворотами разношенных валенок.
— А у вас тепло... Лафа! На улице жмет мороз — губы слипаются... Устроились, паразиты, а рабочий класс вкалывает...
Она яростно растирает щеки, подтягивает спадающие ватные брюки и улыбается толстыми малиновыми губами. Спутанные волосы торчат дыбом, шея тонкая и белая. Фонарики на рукавах платья примяты, и обнаженные алебастровые руки тянутся из них, как из-под крылышек. Красные обветренные кисти по-мужски широки — это от работы.
— Натка, знакомься,— сказал Леша и подтолкнул ее к столу. Владимир поднялся со стула, окинул взглядом девушку с ног до головы и с легкой иронией сказал:
— Здравствуй, красавица.
— Здравствуйте, дядя,— смущенно ответила она и съежилась под его взглядом, потускнела, с беспомощным видом посмотрела на Лешу.
— Наш квартирант,— выручил ее тот.— Корешок мой... Хороший парень. Владимиром кличут. Ты знакомься, Наташка...
Она протянула руку, и Владимир пожал толстые, шершавые и неподвижные пальцы.
Они чинно уселись вокруг стола и несколько минут натянуто молчали.
«Господи, неужели это для меня?— подумал Владимир, вилкой чертя по скатерти.— Сколько же ей лет? Девятнадцать? Я старше ее лет на... Года на четыре... А, ладно, детей мне с ней крестить, что ли... Начали...»
Он откинулся на спинку стула и торжественно сказал:
— Погода нынче ужасная. Снег, ветер...
Леша и женщина переглянулись, а девушка тихо прошептала:
— Я непричесанная... Тетя Домна, у вас гребешок есть?
— А ну вас к черту! — взорвался Леша. — Пижоны несчастные... Давайте выпьем.
Он разлил по стаканам и поднялся на ноги. Прищурив глаз, посмотрел водку на свет лампы, удовлетворенно хмыкнул и произнес:
— Выпьем за Натку...
— Да что вы, дядя Леша!—девушка испуганно поставила стакан на стол.
— Была она нашим глубоким, твердым тылом,. была фондом обороны и шут ее знает еще кем и чем... А теперь пусть она станет просто Наткой, девчонкой, невестой... Я правильно говорю, мать?
Женщина кивнула головой, и к глазам ее побежали крошечные морщины, столпились, окружили, как солнце, черточками лучиков. И Владимир даже поежился под этим взглядом, тоже поднял стакан, потянулся через стол и чокнулся с девушкой.
— А-а, была не была, — вдруг с отчаянием сказала она и, запрокинув голову, лихо выпила всю водку. Поперхнулась, сунула в рот корочку хлеба и стала медленно жевать, смущенно глядя под стол на сложенные на коленях руки.
— Расскажите о себе, Наташа, — попросил Владимир, нажимая на горячую картошку.
— Я?! О себе?!—она от неожиданности хохотнула и вдруг опять сникла, пожала плечами. — Глупости какие...— Потом подумала и добавили: —У меня медаль есть... «За трудовую доблесть».
— А у меня,— ничего,—засмеялся Владимир.
— Странно, — натянуто ответила она.
— Вы так думаете? — Владимир положил вилку и с удивлением уставился на девушку.
— Ага, — сказала Наташа. — Вы на фронте-то были?
— Был,— Владимир зло закрутил в ладонях пустой стакан.
— Ну и вот, — только и проговорила она.
— Тогда я наливаю еще, — хмуро нарушил наступившее молчание Леша. Он наполнил стаканы и вышел из-за стола. Долго копался в углу комнаты, и Домна тревожно смотрела на него с окаменевшим лицом. Леша вернулся назад, высыпал на стол из пригоршни бронзовые и серебряные медали. Они застыли на скатерти мерцающей горкой.
— А у меня их вон сколько, — Леша тронул медали, разложил между стаканами и хлебницей. — Ну еще год-два будем их носить, а дальше что? В комод?!
—- Это награды Родины, — упрямо проговорила девушка. — А есть которые за чужие спины прятались. Я недавно на станции одного видела — чистенький, розовый... Сидит в теплушке, тушенку жрет.
— Ты не путай хрен с сахаром,— перебил Леша.— Если каждому по медали дать — всем заводам две недели на монетный двор работать. Ясно?
— Но вам-то дали?
— Глупая ты, — сердито перебил Леша. Он ткнул в серебряный кружок пальцем и отвел медаль в сторону. — «Сталинград»... В бедро трассирующей. Литра три крови в землю ушло... А вот «За оборону Москвы». По уху чиркнуло, и тоже не меньше литра вытекло... «Кенигсберг». Еще литра три добавим... В общем сложить, так я весь до донышка вылился.
— Вот вас Родина и отметила, — девушка-сидела, напряженно вытянувшись, и в глазах у нее светилась непреклонная решимость. — И если Родина снова потребует...
Леша прикрыл медали рукою, поволок их по столу, сбросил в подставленную ладонь.
— Да ну тебя, — устало сказал он и потянулся к стакану. — Ты, дурочка, пойми... Награды свои мы правильно заслужили, но, между прочим, не за них только воевали. Да коль удостоены, заноситься не будем и отказываться не станем.
— А он отказывался? — сверкнула она глазами в сторону молча сидящего Владимира.
— А ему, наверно, никто еще и не предлагал, — усмехнулся Леша.— В том-то и дело. За победу платили мы обычной нормальной кровью. И до сих пор цену на нее не сложим. Поэтому столько-то мужичков по деревням разбрелось без единой медальки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34