!..
Голоса забубнили тише, виновато оправдываясь, постепенно замолкли совсем. Люди начали расходиться. Потушили лампу, и весь угол погрузился в темноту. Напяливая на голову шапку, Волжский подошел к печке.
— Завяжите уши, пожалуйста,— он наклонился к Владимиру, и тот затянул ему завязки треуха,
— Иван Иванович,— сказал начальник..— Вы ночуете тут?
— А где же? — усмехнулся старик.
— Ничего,— успокоил Волжский.— Горисполком обещал для наших работников пару подвальчиков... Вам в первую очередь. Вы уже потушите тут все, не дай бог пожар.
Он ушел, и в зале осталось только,'четверо. Печка горела неярким пламенем, ее бока светились, и по ним бежали фиолетовые искры, словно чиркали невидимыми спичками. За окном подвывал ветер и тарахтел плохо прибитой к раме фанерой.
— Странно человек устроен,— проговорил Самойлов.— Ведь знает, что умрет и ничего с собой не захватит... Хотя бы загробная жизнь была, а то просто так — головой в пустоту. Жил — не жил. Творил — не творил. Какая разница? На финише даже не спрашивают. Ан нет, все ему хочется какой-то след оставить.
— Опять, наследил в своем классическом стиле? — язвительно спросил Орешкин.
— Что поделаешь,— вздохнул Самойлов.— Закоренелая профессорская привычка...
Он поднялся и прошел в глубину зала. Принес оттуда фанерку с наклеенной бумагой. Прислонил к дровам и опустился на табуретку. Отблески огня закачались на небольшой картинке. Отмытая акварелью в светло-коричневых тонах перспектива набережной казалась квадратным окном, в раме которой было-небо, море, гранитные ступени и белая колоннада. А за ней — зубчатый силуэт города.
— Что это, профессор? — раздраженно произнес Орешкин и ткнул пальцем в картонку.
— К вашему сведению,— ответил Самойлов.— Я думаю тут поставить памятник погибшим. Двенадцать колонн коринфского ордера... На мощном стилобате...
— Благодарю за объяснение,— съехидничал Орешкин.—-Иначе я принял бы за древнеримскую арку Победы какого-нибудь императора Тита... Неужели вы всю жизнь растратите на прославление отживших, не созвучных нашему времени, форм?
— Уже... Посвятил,— буркнул Самойлов и зло посмотрел на Орешкина.— Дайте две жизни — повторю то же самое.
— Безусловно, трудно, сознаться, что твоя жизнь посвящена мертвечине,— пожал плечами Орешкин.— Я вспоминаю профессора Яковлева... Да вы знаете его. Прекрасный зодчий. Потом увлекся голой теорией. И где он сейчас? Канул в неизвестность.
— Он умер,— пробормотал Иван Иванович.
— Вот видите! — воскликнул Орешкин.— И кто заметил? О нем ни слова.
— Кажется, он был связан с немцами,— осторожно сказал Самойлов.— Или что-то.в этом роде. Во всяком случае, ость какой-то шепоток...
— Он не был связан,— ответил Иван Иванович.
— Ну знаете, так безапелляционно! — перебил Самойлов.
— Он мой друг,— помолчав, проговорил Иван Иванович.— Немцы предложили ему стать главным архитектором города. Он отказался. Тогда они арестовали его семью... Он был им нужен для каких-то политических целей.. Яковлев заколотил досками окно. Забил гвоздями двери и продолжал писать научную работу... «Теория светотеней» — так она называлась. Работал день и ночь. Свечи кончились. Строгал лучины... Когда взломали дверь — он лежал на полу мертвый... С голоду умер.
— А труд? — спрос-ил Владимир.
— Закончил и умер... Рукопись я спрятал... Потом отнес в горком. Очень ценная... Уникальная работа. Ее будет изучать не одно поколение наших студентов.
За окнами что-то глухо прогрохотало, как отдаленный гром, и стихло.
— Что это? — вздрогнул Владимир.
— Стены рушатся... Видно, ветер с моря...
— Пора по домам,— Орешкин поднялся и начал застегивать все одежки — пиджак, меховую безрукавку, стеганку и шинель. Стал толстым, неповоротливым, с квадратными плечами.
Профессор, идете? Не забудьте свой древнеримский опус.
— Да, да! —закричал Самойлов.— Свой вы, конечно, сляпаете в готическом стиле. Трофейная зажигалка, трофейная мебель,«трофейная архитектура!
Переругиваясь, они вышли из зала.
— Все время так? — удивленно произнес Владимир..
— Да нет, они живут дружно,— ответил Иван Иванович и подвинул стол ближе к печке.— Пикируются.
— А вы остаетесь?
— Поработаю и спать,— Иван Иванович разложил по столу баночки, поднял газету с чертежной доски. Владимир зашел за его спину и увидел выполненный в туши высокий дом, уже наполовину отмытый акварельными красками.
— Понимаете,— смущенно сказал архитектор.— Кое-что у меня осталось в архиве... Спас какие-то чертежи... Теперь думаю восстановить... Мой дом. Он особенно памятен мне. Я тогда был молодым.-.; Первое здание, первая любовь, первые осуществленные мечты... Теперь там яма. Недавно туда ходил — вот что нашел... На самом дне.
Он вытащил из ящика стола медную помятую дощечку с литым номером.
— От чьей-то квартиры... И все.
— Красивый дом,— сказал Владимир.
—-Вам нравится? — обрадовался Иван Иванович.:— Я кое-что изменил... Время идет.. Мы становимся мудрее. Не дай бог начинать вам с того же, с чего пришлось мне.
— Я не построил еще ни одного сарая,— признался Владимир.
— Лишь бы война не отбила желание строить,— проговорил Иван Иванович.— Возьмите Орешкина. Говорят, он на фронте чуть ли не в генералы выбился. Некоторые приезжают в спецвагонах с барахлом заграничным, а этот на плечах притащил солдатский мешок — пара белья, немецкая готовальня и три сотни карандашей «кох-и-нор»... Удивительные карандаши.
Он налил из кружки воду в баночки, обмакнул кисточку, подумал и стал разводить краску. Снег барабанил в окна, шуршал по фанере. Иней сыпался через щели и ложился в темном углу белыми полосами. Заставленный столами — канцелярскими, кухонными, обеденными, просто сколоченными из досок, гулкий зал мерцал старой позолотой лепного потолка...
— Вы давно здесь работаете? — спросил Владимир.
— Как и все,— Иван Иванович подул на пальцы и спрятал их на груди.— Холодает... Как наши город освободили, так все, кто уцелел, сюда и пришли... Заколотили окна, двери
новые принесли... В развалинах собирали осколки стекла, доски... Главное надо было наметить, что можно восстанавливать в первую очередь. Это сейчас мы думаем о генеральном плане, а тогда... Первый заказ был от горисполкома — обыкновенный гараж. Два профессора и пять архитекторов тянули жребий, кому сделать проект. Номерки написали и в солдатскую шапку... Вытянул Самойлов. Орешкин давал за номерок недельную пайку хлеба...
— От города ничего нет,— тихо сказал Владимир.— Неужели они думают, что его можно поднять? Я целый день ходил — одни камни... Как пещерный город.
— Всё чертежи пропали,— Иван Иванович прошел к печке, затарахтел в ней кочережкой, разбивая чадящие угли.— Дома, стены... Это можно построить. Даже лучше, чем было раньше... Но подземные коммуникации? Водопровод, канализация, электрические кабели, геология... Если этого нет, то экономически выгоднее возводить новый город. В другом месте. А этот забросить. Пусть развалины порастут лесом. Потомки превратят его в священную рощу.
— А люди? Согласятся ли они бросить родные места?
— Не знаю,— прошептал Иван Иванович,— у меня здесь уже нет родных. По мне судить нельзя.
— Куда же чертежи делись?
— Горисполком не успел вывезти... Потом разграбили. Планы коммуникаций и геодезические отметки вычерчены пссмывающейся тушью на ватмане. И наклеены на алюминиевые листы. Из них можно ложки лить...
Он исподлобья бросил на Владимира быстрый взгляд и придвинулся поближе.
— Я, единственный человек, который знает, где могут быть чертежи. Мы их запрятали. Глубоко под землей.. Там большая часть архива.
— Так почему же вы не рассказали? —удивился Владимир.
— Я говорил,— торопливо забормотал Иван Иванович.— Их раскапывали, но не нашли, и теперь, мне никто не верит. Ни один человек. Но они там, честное слово. Возможно, их перенесли в другой подвал...
— Кто-перенес? — растерянно спросил Владимир.
— Те... Ах, вам не понять. Это длинная ужасная история.
— Почему же вам не верят?
— Копали в двух местах... Я мог ошибиться... Я больной человек. У меня бывают припадки. Кое-кто считает, что я... Ну, знаете, вроде как бы чуть тронутый по этому пункту. Если вы согласитесь, то мы будем искать вместе...
— Да, конечно,— кивнул Владимир и, стараясь не смотреть на архитектора, поднялся с табуретки.
— Пора... До свидания, Иван Иванович.
Он вышел в темноту, скользя на костылях, торопливо зашагал вдоль улицы, отворачивая лицо от ударов снега.Владимир нашел тропку к своим развалинам, и за стенами ему показалось теплее. Издали увидел свет в конуре и, вдруг заволновавшись, заспешил по камням, тыча костылями в осыпающиеся кирпичи.
На двери трепетали два листка бумаги. Владимир прижал их ладонью и прочитал сразу вместе:
«Маруся! Я живу теперь на Портовой. Я жив! Если ты вернешься домой, то ищи меня. Ищи меня. Я написал об этом на многих домах и улицах. Ищи! Я жив!..»
А рядом:
«...Я жива! Сережа, я тоже жива. Обошла всю Портовую. Где ты? Сережа, родной... Где ты? На Портовой люди не живут...»
Владимир рванул дверь и вошел в комнатушку под лестницей. У стола сидел рыжий милиционер и прихлебывал кипяток из кружки/Поднял голову и улыбнулся:
— Загулял ты, парень...
— Что случилось? — быстро спросил Владимир, окидывая взглядом углы своей конуры.
— Все в порядке,— успокоил Семен Онуфриевич.— Принес тебе тут кое-что... Жена насобирала... Ложки-плошки... Старенькое одеяло.
— Спасибо,— Владимир тяжело опустился на кровать и отвалился на доски, задрав на спинку ноющую ногу.
— Онемела совсем,— пробормотал он.— Не выдерживает, зараза... Болит.
— Говорят,— солидно произнес Семен Онуфриевич,— к деревяшке не привыкнуть... Устроился на работу?
— Да. В Горпроект.
— Звучит,— одобрительно сказал милиционер.— Пора, пора за город браться.
— Черта два за него возьмешься,—пробормотал Владимир.— Чертежи пропали,
— Что ж,— вздохнул Семен Онуфриевич,— бумага не вечна... Она горит. Новые начертите.
— Как? — повернулся к нему Владимир.— Что у нас, глаза на два метра в землю видят?! Ты представляешь, какая там начинка! Точно паутина! В любом месте копни — на что-то наткнешься. Ни начала, ни конца, Лучше другой город строить, чем со старым возиться...
— Вот этого никто не позволит,— спокойно проговорил Семен Онуфриевич.— Кладбище переносят, и то сердце болит, а город... Шутишь!
Владимир только махнул рукой и стал сдергивать шинель с плечей.
— Тут грудью амбразуру не закроешь... Нет их, чертежей, и все. Ложки из них вылили! Котелков понаделали!
— Из чертежей-то? - усмехнулся милиционер.
— Вот именно! — зло бросил Владимир.— Они на листах алюминиевых...
— А сверху бумага?
— Ну, конечно.— Владимир подошел к печке и заглянул в кастрюлю.— Картошка... Это хорошо. Я, понимаешь, еще на государственное довольствие не стал.. Завтра обещают.
— Ешь,— ободряюще кивнул Семен Онуфриевич.— На двоих сварил... У меня сегодня ночное дежурство. Я пошел.
Он поднялся и снял с гвоздя шинель.
— Что же вы ходите по одному? — спросил Владимир.
— Мало нас. На штатах экономим.
— Ночью, небось, опасно.
— Бывает,— согласился Семен Онуфриевич, застегиваясь на все крючки.— В прошлом месяце нашего милиционера убили. В затылок из парабеллума. Поговаривают о какой-то банде... Вы того... Город быстрее ставьте на ноги. Люди не крысы, чтобы в подвалах жить. А для всяких сволочей развалины вроде джунглей. Одним пистолетом их оттуда не выкуришь...
Он переложил пистолет из кобуры за отворот шинели, выбрал из кастрюли несколько картофелин и сунул в карман.
— Если ночью будут стучать — не открывай. От греха подальше... Ну, будь!
- Милиционер козырнул и, согнувшись, шагнул за дверь.
Владимир набил печку дровами, разделся и нырнул под одеяло, набросив сверху шинель. Бетонная лестница монотонно гудела, осыпая со ступенек крошки штукатурки... Владимир окинул весь прошедший день мысленным взглядом и удивился, каким он был длинным и запомнившимся до малейшей черточки. Он лег рядом с уже прожитыми днями, как венечное бревно на гулкий сруб, над которым еще не было потолочных балок и не стояли стропила будущей крыши... Если, конечно, он в самом деле начал строить его — свой завтрашний дом...
ИЗ ПИСЬМА ЛЕШИ ВЛАДИМИРУ
«...Приболела, наша Домна, ломит поясницу, жалуется на голову. Может, продуло. Мы ведь теперь вдвоем ходим на базар. Шлет она тебе, Володя, горячие приветы и низко кланяется, желая в новом году благополучия и железного здоровья. Здоровый ты всегда нужен людям, а как с катушек свалишься...
Великую ты совершил глупость, что уехал от нас. И город ты выбрал, прости за откровение, непутевый. Говоришь, разрушенный и сутками дуют ветра? А у нас сейчас морозец, тишь такая, что дым из труб подпирает небо. И солнце, словно чертово колесо в парке культуры и Отдыха, так золотыми спицами и расходится во все стороны...
Между прочим, наши базарные тебе привет передают, интересуются твоей дальнейшей жизнью. Если, корешок боевой, к чужой местности не привьешься, то милости просим назад. Всех, знаешь, одним одеялом не укроешь, но для милого дружка и сережку из ушка. Это и есть основной закон жизни. Так думают все порядочные люди.
А на базар сходи. Приценись к шмоткам. Я тебе — ты мне, и у каждого копейка. Особенно поинтересуйся селедкой.Володя, помни солдатскую дружбу. Это у нас самое святое. Домна лежит, охает. Передо мной стоит махонькая рюмашка. Тепло. Радио играет — все песни наши военные. Грустно что-то, Володя. Выпью за твое здоровье...»
ЗАВТРАШНИЙ ДОМ
Проснулся Владимир рано. В одной нижней рубашке вышел за дверь и сощурился от солнца. Ночью пришло тепло. Ветер дул порывами, но был он тугим и мягким. Под его прикосновением таял снег, оседал в лужах, становился ноздреватым и похожим на стылую пену. На буграх обнажилась маслянистая земля и рыжая глина. В ручейках плыл мусор, а вода казалась прозрачно-ключевой, и на дне белели обкатанные, в черных точках, камушки штукатурки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34