..
Продолжая бурчать, профессор сел у стола, развернул сверток с едой. Там лежал кусочек хлеба и два яйца.
— Сегодня у вас пир,—удивился Иван Иванович.
— Нашелся дальний родственник,— важно ответил Самойлов.— Из сельской местности. Обладатель кур и любитель профессорской мебели.
— Владимир! — закричал Волжский,
Владимир подошел к нему и наклонился над развернутой бумагой.
— Завтра пойдешь сюда,— Волжский постучал крючком по листу.— Проверишь, как развернут дом. Точная ли ось лицы или сдвинута в сторону?
— А если его нет? — спросил Владимир.
— Хоть что-то осталось. Фундаменты, стена... Может быть, у жителей сохранились старые фотоснимки фасада. Древнее здание. Жаль будет, если мы его испоганим при восстановлении.
— А вы не давайте его Орешкину, и все обойдется прекрасно,— громко сказал Самойлов.
Архитектор заворочался и лениво поднял лохматую голову.
— Кто тут мое имя упоминает всуе? Конечно вы, профессор?..
Орешкин зевнул и, сбросищ шинель, опустил ноги на пол. Взглянул вниз, и глаза его округлились от удивления.
— Что это? — прошептал он.— Бог мой?!
— Покрылись цветной коростой,— с презрением проговорил Самойлов.
— Ну, знаете,— побагровел Орешкин.
— Вы давно в баню ходили? — невозмутимо произнес Самойлов.
— Клянусь,— зашипел Орешкин.— При всех клянусь, что вам это даром не пройдет... Кровавыми слезами заплачете!
— Валяйте, валяйте,— холодно сказал профессор.— Ведете себя словно мальчишка... Пижон несчастный! Кокетка...
— У-у,— только и смог выговорить Орешкин и зашлепал к бачку с водой под. оглушительный хохот архитекторов.
Самойлов красивым жестом приподнял яйцо и выпустил его из пальцев. Оно с хрустом ударилось о стол.
— Говорят, вкрутую весьма неполезно,— пробормотал профессор.— Но я люблю... Три минуты в кипятке и сразу в холодную... Чтобы хорошо чистилось...
— Жмот вы,— закричал возле бачка с водой Орешкин.— Могли бы угостить.
— Предпочитаю свою мебель пожирать сам,— пожал плечами Самойлов.— Вот сейчас я съем великолепное старинное кресло... Вернее, половину кресла. Спинку и две ножки. Остальное оставлю на завтрашний ужин.
Неожиданно за стенами что-то гулко ударило — как в большой медный колокол. Все настороженно подняли головы. Ударило еще раз — приглушенные расстоянием звуки медленно вплыли в зал и долго висели в воздухе, затухая...
— Что это? — растерянно спросил Волжский.
— Часы!! — вдруг заорал Орешкин.— Бьют городские часы!!
Он босиком кинулся к двери. Архитекторы бросилибь за ним. Пробежали пустой коридор, толкаясь в темноте, выскочили на крыльцо и замерли, прислушиваясь к ночной . тишине.
Ударило протяжно — поплыло над невидимым городом, спугивая трепещущую редкую россыпь огней, которые, словно разгораясь под порывами ветра, засветились ярче.
— Часы на горисполкоме... Городские часы. Они ожили, братцы,—прошептал Самойлов.— Застучало сердце.,» Это же по моим чертежам башню подняли...
— Ну вот,— хрипло сказал Волжский.— Прошу проверить точное московское время...
Владимир возвращался домой, неторопливо шагая от одного фонаря к другому. Они одиноко висели в темноте, выхватывая из ночи черные обломы стен. В глубине развалин дымились печи, отблески огня метались в подвалах, слышались отдаленные голоса. Запыхавшись, пробежали ребятишки, где-то протарахтела машина...
«...Все-таки это мой город,— подумал Владимир.— Я его буду строить... Здесь мой дом...»
Он подошел к разрушенному зданию и взобрался на гору мусора. Тропинка привела к лестнице. Он увидел еще несколько пришпиленных к двери записок и надписи, сделанные мелом.
«...Я становлюсь почтовым ящиком... Кому еще повезет?»
Он зажег спичку и поднес ее к двери.
«...Коля! Мы с мамой вернулись из Ташкента...»
«...Кто знает, где находится Андрей Петрович Синицын, прошу сообщить, написав его адрес...»
«...Верим, что ты жив! Мы все живы... Где ты, наш отец, муж и дедушка? Семья Огурцовых...»
НАХОДКА
Утром пришел милиционер. Замерзший, в шинели, от которой разило холодом. Опустился на кор-точки перед печкой, сказал хрипло:
— Ну, одевайся... Я хочу тебе что-то показать. — Поедим...
— Времени у меня нет. Пошли.
— Да куда?
— Разговорчики! Айн, цвай, драй...
Швырнул с гвоздя Владимиру одежду, распахнул дверь. Лицо у него с рыжей, щетиной на впалых щеках. На губах лихорадка.
Владимир неохотно зашагал за ним, зябко поеживаясь и постукивая костылями по заледенелой земле.
Они миновали малолюдный базарчик, свернули в глухую улицу/Двухэтажные приземистые дома тянулись сплошной стеной. Между ними светлели пустоты от разрушенных зданий.
— Смотри,— милиционер показал на верхнее окно.— Видишь?.. Чуть левее... Ну?
Владимир зевнул и поднял воротник шинели.
— Что ну?
— Окно видишь? Это не оно?
— Иди к черту,— выругался Владимир.— Говори русским языком.
— Да лист же,— рассердился Семен Онуфриевич.— Помнишь, сам еще рассказывал... Чертежи твои!
Владимир, прищурившись от солнца, посмотрел на окно. Из него торчала железная труба, а рядом, вместо стекла был прибит алюминиевый лист, потемневший от копоти.
— Плохо видно,— прошептал Владимир.
— Он, он,— сказал милиционер.— Я давно к нему приглядываюсь... Что-то начерчено на нем... Поискать по городу—не один найти можно...
— Честно... Он! — дрогнувшим голосом проговорил Владимир.—Ты понимаешь, Семен Онуфриевич, тебе за это орден дать мало.
Он торопливо заковылял на костылях, обрушивая за собой камни.
— Стой! Ты куда?
— Спасибо, Семей Онуфриевич,— Владимир помахал му рукой.— Век мы тебя не забудем! Молиться на тебя стаем...
Владимир задыхался от радости.Взбирался на деревянную шаткую лестницу, обливаясь от волнения, потом. Постучал в дверь и распахнул ее, дожидаясь разрешения. В маленькой, жарко натопленной комнатушке увидел лохматого старика и толстую старуху в немецком. кителе.
— Здравствуйте!— прокричал Владимир, весело оглядывая перепуганных хозяев.
— Здоров будь,— тихо проговорил старик и переглянулся со старухой.
— Дело у меня к вам, батя,— Владимир показал костылем на окно.— Гениальный человек вы, батя. Выношу вам благодарность за честность и мужество... Отрывайте его, батя, отрывайте!
— Чего? — нахмурился старик и, метнув взгляд на окно, растерянно посмотрел на парня.— Что отрывать, .сынок?
— Во-о-он ту железку отрывай,— Владимир подмигнул старухе.—-Молодцы... В газетах о вас напишут.
— Катился бы ты, сынок...— взорвался старик и пошел на Владимира, выпятив тощую грудь,— Давай, давай... Милицию кликну!
— Стоп! Стоп!— закричал Владимир и опустился на стул.— Объясняю популярно... У вас, батя, окно заколочено чертежом... Можно сказать—одной из частей будущего города!
— Да что же это такое?! — жалобно прошептала старуха.— Гони его, Ленчик! Малохольный оц, не-видишь! Гони...
— Бабуся,— обернулся к ней Владимир, сияя счастливой улыбкой.— История вас не забудет... А вы, батя, отрывайте, отрывайте...
Старуха бочком скользнула мимо стола, и выбежала в коридор. Она забарабанила в соседнюю дверь и вернулась с громадным заспанным парнем в распоясанной гимнастерке. — В чем тут дело?—-прогудел он и уставился на Владимира.— Ты чего шумишь?
— Объясняю популярно,— тревожно Проговорил Владимир.— Это окно забито чертежом...
— Ну и что? — равнодушным голосом спросил парень,
— Как?—удивился Владимир.—Ты понимаешь? Чертежом.
— Темнишь,— холодно оборвал парень.— Документы есть?
— Какие документы?! — с отчаянием проговорил Владимир.—Вы же должны понять. Ценный чертеж. Канализация... Геодезические отметки над уровнем моря.
— Море? Ты что суматик, помешался? — всплеснула руками старуха.
— А ну вас к шуту,— вяло пробормотал парень и зашлепал калошами к двери.— Разбирайтесь сами...
— Ваня! — простонала старуха.
— Да не буйный он, не.буйный! —сказал.парень.-—Чего вы боитесь...
Хлопнул дверью, и слышно было, как он бредет по коридору. В наступившей тишине Владимир неуверенно проговорил:
— Отдайте мне чертеж...
— Как это—отдайте? — зло проговорил старик.— Что ты мне —племянник?
— Для вас же стараюсь,— вздохнул Владимир.— Вам жить в городе... Глядишь, по этому чертежу через десять лет целый квартал построят... Новые дома... С газом. Паровым отоплением. Вон у вас печурка —дымит...
— Вот это другое дело,— с облегчением произнес старик и полез на окно. Он отодрал алюминиевый лист и.швырнул па пол.— Подбирай...
Владимир схватил лист и провел по нему ладонью, очищая слой копоти. Из-под темных пятен показались выцветшие линии. Они переплетались в сложные узоры, как паутиной охватывали ломаные магистрали улиц. Крошечные колонки цифр было почти невозможно прочитать. В нескольких местах бумага вспухла и висела клочьями.
— Где его взяли?
— Да таж,— с легким смущением сказал старик и надвинул на глаза меховую шапку.— Когда это... До немцев еще... Много что тащили... И железки были. На хозяйство брали мужички...
— Еще есть?
— У меня? Нет...
— Все, батя. Наше вам с кисточкой!
Вокруг листа собрались все архитекторы. Разглядывали, потрясенно ахали и крутили восторженно головами.
— Вот таких надо еще штук семьдесят! —громко сказал Волжский.— Квадратик к квадратику...
— Ну вот что,— прогудел Самойлов.— Надо, парни, все развалины обшарить...
— Оповестить население! — быстро вставил Орешкин.
— Прекрасная мысль. .Как она к вам пришла? —удивился профессор и поднял руку, требуя тишины,—Такую голову надо беречь.
Все весело загалдели, а Владимир схватил костыли и выскочил из зала. Он долго курил, боясь подняться наверх. И снова, в который раз, с тревогой и болью смотрел в коридор, в котором, как всегда, толкались старики, бабки, жильцы разрушенных домов. Они приходили сюда в надежде получить хоть подвал, хоть какую-нибудь кладовку, чтобы не мерзнуть в самодельных конурах, слепленных из камней и листов жести. Бюро застройки направляло их в горисполком, распределило городскую землю под индивидуальные дома, помогало материалами. Тех, кто строил сам себе жилье, называли «индусами». Они скандалили за каждый метр, подпаивали землемеров, самовольно занимали площадь, и тогда райисполкомы вызывали милиционеров,— а попробуйте выселить людей из наспех построенных домишек. Вокруг, города буйно росли поселки с кривыми улочками, лишенные воды и дорог...
Демобилизованные, семьи погибших требовали жилья в отремонтированных зданиях. А их еще среди развалин стояло очень мало, и каждая жилая клетушка бралась с боем. Иногда их заселяли ночью — взламывали двери, вносили вещи, и никто уже не мог отобрать назад завоеванную территорию. Каждый день в коридоре бюро застройки,вспыхивали стычки, слышались ругань, проклятия. Здесь падали в обморок, потрясали орденскими книжками, оставляли у начальника в кабинете детей. Сулили за крышу над головой горы золота, умоляли, плакали. Длинные очереди выстраивались к дверям еще с утра и не расходились до позднего -вечера. Работники бюро сбивались с ног, задерганные, затурканные, они не в силах были удовлетворить и малую часть желающих получить кров. А вверху, над всем этим ералашем, десятки людей в холодном зале копались в старых фотографиях и довоенных журналах, выискивая рисунки и снимки разрушенных домов, спорили о перспективах застройки площадей, пробивали на листах бумаги будущие проспекты... Они притаскивали с обмеров мокрые бревна, распиливали на дрова доски пола и, грея руки у раскаленной печушки, разбирали замызганные, обтрепанные чертежи, все в красных линиях крестов...
И, может быть, тем, кто целый день стоял в коридоре, в махорочном спертом воздухе, наполненном плачем детей, кто медленно, шаг за шагом двигался к заветной двери, тем людям в очереди были непонятны доносящиеся со второго этажа разговоры, смех, одрипшие от споров голоса. Они отчужденно косились на проходящих к лестнице архитекторов, перешептывались между собой, передавали сплетни о рас-
пределяемом по блату жилье, взятках и равнодушии этих проклятых бумажных крыс, чиновников с рыбьими глазами...
«Мы все у них в долгу, —подумал Владимир, медленно проходя по коридору. — Мы не виноваты, но наш долг дать им крыши и стены. Нет вины солдата с винтовкой, что танк сильнее его... Но я сам видел, как горят эти танки. Если надо— их останавливали и жгли. Когда за спиной такое, что одним словом не назовешь, танки дымят, как порох...»
Владимир сидит у печки и влажной губкой осторожно снимает грязь с листа. За спиной толпятся архитекторы. Он слышит их дыхание и чувствует, как налегают их тела на его плечи. Губка оставляет мокрый след, она впитывает копоть и пыль. Из серой глубины листа выплывают слабые цветные линии, нанесенные несмываемой тушью. Они, словно старинные кабалистические знаки — в мудрой продуманности паутины таинственная вязь еще не разгаданной истины. Россыпь цифр, точно засекреченный шифр. И над всем этим — «роза ветров» — алая звезда с раскинутыми лучами, похожая на герб морского государства. Она тревожит склонившихся к чертежу людей своими странными очертаниями, волнует обозначениями четырех сторон света, точно старая карта.
— «Портовая», — прочитал Владимир.
— Она, родная, — тихо произнес Иван Иванович. — Теперь можно будет восстанавливать мой дом... Я его скоро закончу...
— Да, — согласился Волжский. — Ва,м дать кого-нибудь в помощь?
— Я сам, — покачал головой Иван Иванович. — От начала до конца... Когда-то он был у меня первым... Станет первым и сейчас... И, может, последним...
— Бросьте хныкать! — загудел Самойлов.— Мы еще с вами столько домов наклепаем... Все премии будут наши! В академики выбьемся!..
Он прошлепал к бачку с водой и, нацедив полную кружку, начал пить, смотря в окно.
Орешкин соскользнул со стула и кинулся к столу. Он торопливо раскрыл потрепанный, с веревочной ручкой портфель профессора, достал оттуда два яйца и сунул их в карман, из которого вынул другие яйца-и опустил на место первых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34