— У нас полный переполох. Приезжал полковник, интересовался твоей характеристикой... Герой, герой ты; Володька! Самойлов хочет тебе свою готовальню подарить. О, у него готовальня знатная, я тебе скажу... Ты еще тут долго будешь? Смертельная опасность, да?
— Все в порядке,— улыбнулся Владимир.
Иван Иванович вдруг затих, понурился. Попросил, не поднимая головы:
— Ты извини меня, старого дурака... — За что?—удивился Владимир.
— Вдруг там ничего нет? Сгнило. Сгорело. Пошло прахом... Или лежит в другом месте... О господи, у меня сердце заходится от такой мысли. Извини, Володя. Извини...
Они долго молчали. Солдаты у. костра чему-то смеялись, ходили в развалины, искали там доски и ломали их ударом сапога. Щепки летели в огонь. Круг света расширялся, от колебания пламени он дрожал, словно над костром качался невидимый фонарный колпак.
— Вы никому об этом не говорите,- невесело, сказал Владимир.— Уже поздно сомневаться... Завтра с одной бутом кончать.
— И все-таки я верю,— страстно проговорил Иван Иванович.—-Они там. Или я в самом деле выживший из ума старик. Ты должен отбросить все мысли и верить в успех. Тогда ты остался жив. Мне объяснили, как это опасно. Даже если тут их нет, то это будет первая дверь... Потом придут другие люди и откроют вторую. Если надо—третью! Только так...
—Завтра распечатаем,— устало произнес Владимир.
— Я хотел быть с тобой,— решительно проговорил Иван Иванович,— ходил к начальству.
— Ну, это глупость,— улыбнулся Владимир.— Каждому своя дверь, не так ли? — Он обнял старика, шутливо потряс его за узкие плечи: —Третью откроем вместе. Привет нашим... До свидания.
Он ушел. Из окна будки долго смотрел, как Иван Иванович все стоит у костра, рассказывает что-то солдатам, намахивая руками.
Капитан уже спал, накрывшись поверх одеяла шинелью. Владимир сел за стол и выкрутил, выше фитиль в керосиновой лампе. Придвинул тетрадь.
ИЗ ПИСЬМА ВЛАДИМИРА ЛЕШЕ
«...Если от меня долго не будет писем, то, возможно, я уехал в дальнюю командировку. Предполагаю, что пошлют меня в другой город. Если там понравится, то останусь в нем на всю жизнь.
Пишу тебе ночью. На небе много звезд. Солнце заходило без красного зарева — значит, завтра ветра не будет. Ночью о многом думается. Мне всего лишь двадцать четвертый год. Ни черта особенного не сделал. А почти четверть века! Звучит!, Если, определять по шмоткам, то мало выразительно — две пары диагоналевых штанов, гимнастерка, бязевое белье, портянки, фланелевые и простые, ботинки, протез, шинель, рукавицы... Вот воспоминаний много, но и в том, что было раньше, я лицо второстепенное. Один умный человек сегодня сказал, что мы живем так: перед нами дверь, без таблички и надписи. Можешь ее не открывать! Не заставляют. У тебя есть что надеть, ты сыт, над тобой не каплет. Живи, пожалуйста. Шут его знает, какие неприятности ожидают по ту сторону. Лучше не ввя-
зываться. Но вдруг за дверью стучит мина? Знаешь, бывают такие, с часовым механизмом. Ухо приложишь, а там «тик-так»... И пока ты уминаешь вареную картошку с курицей, ахнет она, полетят- во все стороны ложки да плошки... И вот кто-то открывает эту дверь. Руки от страха трясутся, подгибаются ноги... Хоть «мама-а» кричи-! Я тебе скажу, не легко-с ней возиться. Она же специально создана, чтобы тебя убить... А может, ее там и вовсе нет?.. Человек открывает Дверь и видит за ней дверь другую. И так всё время. Понимаешь? Все время о ком-то думаешь, за кого-то дрожишь от страха. А смерть? — это когда дверь, за тобой захлопывается. В нее уже никто не стучится, все проходят дальше... Таким способом измерять прожитое интереснее. Правда, можно и по количеству съеденной картошки — десять мешков, сорок мешков...
Когда-то люди придумали забавную штуку: на земле человек умирает — на небе загорается звезда. Приятно... Но ведь не загорается? Иначе небо давно уже провалилось бы под тяжестью звезд. Потом, видно, смекнули и сложили другую легенду: человек умирает — с'неба срывается звезда. Это уже умнее: отсветил и" катись к такой бабушке... Посмотри на небо, я вижу в окне их миллионы, звезд. Высыпали от одного края земли до другого. Одна свалилась — две загорелись. Чего же бояться, если неожиданно за тобой захлопнется та дверь? Важнее узнать-—светил ли ты?»
«РЫЖАЯ МАШКА» И «ХРЯК»
Бомбу поливали горячей водой, и от нее поднимался пар, словно этот тяжелый литой снаряд только Что врезался в стену.и, раскаленный падением, дымящийся, замер на те доли секунды, которые сейчас под броней металла лихорадочно отсчитывали невидимые механизмы — бесшумно сдвинулись шестеренки, освободился взрыватель, в детонаторе вспыхнуло пламя... И вот!..
«Рыжая Машка» исходила паром, темное от воды тело ее, промерзшее за годы лежания в стене подвала, не нагревалось— оно было ледяным, шершавым; с несмываю-щейся окалиной.
Обнаженная от кирпичей бомба несла взрыватель ударного типа. Владимир тщательно очистил его от грязи, достал из сумки нужный инструмент.
Бог знает, почему она не взорвалась при падении? Взрыватель помят и приплюснут. Что помешало взрыву? Поди, догадайся... Внутрь проклятой не влезешь. Иной снаряд год в земле пролежит, его плугом на поверхность вывалят. Человек возьмет в руки и швырнет на край поля. А через три месяца самопроизвольный взрыв... Сейчас один способ обезвредить бомбу — выкрутить взрыватель. Потом можно будет закинуть его к черту на кулички, сидеть на бомбе, покуривать, погрузить ее в кузов бронетранспортера и вывезти за город, чтобы с помощью пакетов тола поднять к небу в безопасном месте. А пока она наискось лежит на кирпичной, стене, отмытая от пикратов, тяжелая, в рыжей ржавчине. В ее рыбьем раздутом теле чувствуется мрачная сила.-Ждет неосторожного движения, любой промах человека — толкнул, тронул с места, и что-то распрямится п ней с чудовищной яростью, плеснет огнем и рваным железом. Гул прокатится по улицам, города.. Рухнут стены и паутина стальных ферм крыши...
— Ты давно сапером? — спрашивает капитан. Он веником сметает со стены пыль, сгребает в угол осколки кирпичей.
— Да ну, какой я сапер! — усмехается Владимир.— Призвали нас в начале войны. В запасном полку... Так... В общем и по верхам...
«...Хорошо ли держится она в кирпичах? Кажется, зажато накрепко... Пожалуй, можно и приступать... Все ли сделал до конца?..»
— ...А на фронте зачислили в саперный взвод... Туг уж практика началась. Иногда и не поймёшь, кем мы были,— пас и в окопы, нас и на минные поля... А в тыл отведут, так но лесам и полям шарим со щупами. Миноискатели уже потом поступили... Взводный у нас был просто, профессором...
«...Ну вот, пора...»
— Не пошел бы ты, Петр Степанович, проведать окружение? На месте ли солдаты? Еще кто забредет в зону.
Капитан выпрямляется, аккуратно ставит веник в угол.
— Пожалуй, ты прав,—говорит он.—Вдвоем нам тут рисковать не следует. А что, Володя, не кинуть ли нам жребий, а?
— Ты даешь! — улыбается Владимир.— Я сам не справлюсь?
— Ну, ну,— капитан нервно застегивает шинель, неуве-реннотопчется на месте. Лицо у него бледное...
— У «Рыжей Машки» хороший характер,—стараясь говорить повеселее, произносит Владимир.— Сколько мы
с ней возимся, и ни одной глупости с ее стороны. Шагай смело. Все будет «зер гут»!
Капитан с раздражением возражает:
— Я удивляюсь, что тебе разрешили заниматься этим делом. Сапер ошибается один раз. Ты знаешь, о чем к говорю!
— А-а, ты о ноге? — хмуро смеется Владимир.— Совсем не то... Не угадал. Протез по иной причине. Иди, капитан, хватит мудрить. Полковник, дал точные директивы.
Офицер вяло улыбнулся, поднял пустой чайник, обтер его рукавицей.
— Ни пуха тебе...
Он пошел от Владимира, не оборачиваясь, на ходу доставая из-за голенища свернутый в трубку красный флажок.
Время идет так быстро — папиросу спалил за несколько секунд, как ни бережно подносил к губам, тихонько затягивался сладким дымком, ополаскивал им гортань и рот, выпускал тонкой струйкой, пока не обжег окурком кончики пальцев. Эту папироску носил'за отворотом ушанки, приберегал именно для такого случая. Хорошо сидеть неподвижно на стеганке, привалившись спиной к стене. В проломе виден город — темные остовы домов, одинокие уцелевшие здания, небо, на котором высокий верховой ветер расчесал на длинные пряди белые облака...
...Особенно осторожно следует тронуть с места взрыватель... Резьба проржавела... Надо плавно, без рывка... Как из воды достать камень, чтобы на поверхности не возникла рябь волн. Опускать руку медленно, совсем медленно... Затем поднимать... Незаметным движением... Почти не дыша... Чуть в сторону, и поплыл от руки граммофонный круг волн... Или точнее, сверкнет перед глазами яркогромадное, ахнет на всю округу... Он уже не услышит, ею просто не будет на этом свете... Перспектива не из приятных, чего там говорить... Выкурить бы еще одну папироску, да где ее взять? Лежат они в будке на столе, рядом с оставленными документами... Ну что ж, начали?..
Он поднялся с земли, сбросив шинель, и в одной не подпоясанной гимнастерке с расстегнутым воротом шагнул к бомбе. Приложился к ней ухом, вслушался в тупую мертвую тишину ее чрева, подумал и поднял ключ для вывинчивания взрывателей...
Капитан ходил за будкой, беспрерывно курил, исподлобья поглядывал на вестового, который у крыльца колол дрова. Каждый удар топора гулко отдавался в развалинах.
— Прекрати,— наконец сказал офицер.
...За эти два дня ни разу не говорили о чертежах... Возможно, их там и нет. Зачем же тогда нервотрепка? Даже если и есть, то стоят ли они человеческой жизни? Одно дело— долг профессионального военного. Специальность сапера подразумевает риск; но и ему должен быть предел... «Хряк» будет штукой посложнее, если, конечно, все благополучно обойдется с «Рыжей Машкой»... Идиотские названии... Прикажи командование, и он, капитан, беспрекословно пойдет на обезвреживание любого взрывоопасного предмета... Почему, же вызвался добровольно? Разве не знает, что такое возиться с бомбой, усеянной пятнами пик-ратов? А вторая бомба... Сплошная загадка... Оправдан ли риск Высшей Необходимостью? Люди ложатся под пулеметы, грудью закрывают амбразуры, ими движет долг и цель, ради которой они не щадят свою жизнь!.. Цель. За. каменными стенами груда полуистлевших чертежей... Сапер рассуждает холодным разумом. Эмоции исключены. У него должна быть спокойная убежденность в необходимости его работы. Это я увидел в лице инвалида. Меньше моего жертвенности, ни слова о страхе... Обычный, таких-тысячи, парень. Видно, война его потрепала. Черт возьми, он знает, для чего надо свернуть голову «Хряку» и «Рыжеи Машке»... Город не будет носить его имени, но это город его. Если в самом деле там есть чертежи, то сейчас судьба многих людей в ладонях парня. Крыша над головой, батареи парового'отопления, двойные рамы — великие вещи... Когда их нет— человек беспомощен... Как Долго тянется время... Может быть, он в последнюю минуту раздумал? Не хватило решимости, сдали нервы...
Капитан отшвырнул окурок и пошел к пролому в стене. Он увидел Владимира. Тот лежал на брошенной на землю шипели в расстегнутой гимнастерке, подогнув ногу, улыбаясь чему-то своему, смотрел в небо. Обернулся на звук осыпающихся под сапогами офицера камней и приподнял голову с взъерошенными потными волосами.
— Капитан! — тихо сказал он.— Порядок в танковых, частях. Капут «Машке»!—и захохотал хриплым от волнения голосом.Владимир не спеша шагал по. городу, останавливаясь у перекрестков, пропускал подводы и автомашины. Его обтекала толпа людей, все куда-то торопились, бежали
через дорогу. Разноголосый шум стоял над улицами — гремели моторы, дворники скребли тротуары, на развалинах урчали тракторы. Владимир купался в звуках, он оборачивался на голоса, прислушивался к воробьиному щебетанию, ловил отдаленный звон трамвая. Мир звучал — пел, говорил, наполнялся шорохами, стуками. Владимир шел дальше — перемещались . цветные пятна, дрожали на стенах солнечные блики, по крышам домов плыли тени облаков...
Владимир не мог сегодня работать. У него не было сил снова вернуться к пролому в стене, за которым ожидал могучий и свирепый «Хряк», зарывший морду в размолотые кирпичи фундамента.' Капитан вытолкал Владимира за порог будки и один направился к бомбе. Ему предстояло вырезать щели в окаменевшем растворе и осторожно вынимать камни, обнажая ржавое тело снаряда...
Владимир чувствовал слабое головокружение, морозный воздух перехватывал дыхание и пьянил,— это было состояние выздоровления после болезни. Он помнит, как первый раз его вывели из госпитальной палаты и оставили у большого распахнутого окна, за которым шел весенний дождь, весело колотивший по лужам... Тогда от света и блеска воды у него закружилась голова. Сейчас Владимир испытывал нечто подобное, но к этому прибавилась легкая грусть — мысль о том, что эта встреча с городом и людьми могла не состояться совсем...
В Горпроекте его обступили со всех сторон, затеребили, поволокли к столу Волжского. Начальник обнял, усадил на стул:
— Мы приходили к тебе... Солдаты не пустили. Что же там за такая «Рыжая Машка»?
— Раскурочили «Машку»,— улыбнулся Владимир.— Остался «Хряк»... Пятьсот килограммов тротила...
— Варварство,—возмущенно сказал- Самойлов.—Рисковать ради дешевой-легенды.
Владимир все время оглядывался и, наконец, спросил нетерпеливо:
— А где Иван Иванович?
Архитекторы замолчали. Волжский хмуро проговорил:
— Арестовали. Ночью приехала машина... Сегодня я пытался узнать. Нам посоветовали не вмешиваться. Сами разберутся... Кажется, это связано с тем, что он оставался в городе,
Все сидели за столами, не поднимая голов, постукивали карандашами, шуршали бумагой. Самойлов произнес раздраженно, распаляя себя:
— Был на оккупированной территории и спасал свою шкуру. Ишь, еще несчастным притворялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34