..
Владимир заковылял по развалинам, с трудом выдергивая из грязи костыли. Он набрал в ладони хрупкого снега и растер им лицо. Вытерся подолом рубашки.
В дальнем углу у поваленной бетонной колонны заметил человека, Подошел ближе и увидел, что это женщина. Она сидела съежившись, сунув кисти в рукава полушубка и подняв воротник. Бабий платок окутывал ее голову. Сержантские погоны топорщились на плечах. Она спала, прислонив голову к каменной глыбе.
— Подъем! — закричал Владимир и швырнул в нее слепленным снежком.
Женщина вздрогнула, открыла глаза и, ничего не понимая, посмотрела на парня, стоявшего перед ней в белой нижней рубашке на костылях.— Который час? — хрипло спросила /она.— Перепугал насмерть... Ты откуда, чертушка!
— Во-о-он,— показал Владимир на свою комнатушку.—Из-под лестницы.
— Понятно,— не удивилась она.— Поздно ты домой приходишь.
— А,— догадался Владимир,— твое письмишко на двери?
— Да.
— Значит, жива, Маруся? Что ж он, чудак, сам-то не подписывается?
— Зачем? — усмехнулась женщина.— Маруся у него одна. Демобилизовалась и приехала.
— И всю ночь сидишь?
— Ходила на вокзал греться. Я там и вещи оставила. Я прямо с поезда. Искала его на Портовой улице... Да что там...
— А сама-то где раньше жила?
Женщина подняла голову и повела взглядом по разрушенным стенам.
— Да здесь же... Двенадцатая комната.
— Брось,— растерялся Владимир.— Ты, может быть, и Шуру знаешь? На «Скифе» работала... Судомойкой. Худенькая такая... С косичками...
На лице у женщины появилось неуверенное выражение, она задумалась, потирая замерзшие пальцы со сбитыми ногтями.
— Ты вспомни, вспомни,— торопливо заговорил Владимир.— Она из всех выделялась... Еще парень за ней ухаживал — высокий, с чубом...
— Наверно, ты? — в глазах ее мелькнуло сочувствие, она отвела их в сторону.— Нет... Не помню... Давно это было...
- Своего-то запомнила,— процедил Владимир и ударил костылем в обледенелый камень, который с легким звоном брызнул стеклянными осколками.
Она пристально посмотрела на парня, но промолчала.Владимир вспыхнул от стыда, опустил голову и побрел к лестнице.
— Может быть, она и жива,— вдруг сказала ему в спину женщина.— Чего ты?... Меня ты ж не упомнишь... Вот и я...
Владимир остановился, спросил издалека:
— Картошки не хочешь? Холодная, правда...
— Я уж подожду.
— Как он тебя найдет? Иди в горисполком... Там посмотри в списки...
— Зачем? Я по всей Портовой улице письма развесила... Буду сидеть хоть целый год.
— Ну, столько я тебя не прокормлю,—засмеялся Владимир.
Он оставил дверь открытой и стал растапливать печку. Бросал полешки за дверцу и смотрел на женщину, которая по-прежнему .неподвижно сидела у бетонной глыбы среди бегущих ручьев талого снега и взгорбков обнаженного мусора. Сквозь выбитые окна, через вырванные в стенах, дыры выплывало солнце, зажигая столбы дымных лучей. Они бледными прожекторами упирались в землю, и рядом с могучими стволами слепящего света согнувшаяся у камня фигура казалась совсем маленькой.
Владимир раскрыл припрятанную на трудный случай банку тушенки, вытряс ее в картошку. Из кастрюли повалил потрясающий запах. Владимир даже головой закрутил от удовольствия. День начинался прекрасно — он достоин такой великолепной жратвы...
Неожиданно в дверях возник мужчина. Он оперся руками о косяк и оглядел комнатушку.
— Чего тебе? — спросил Владимир.
— Слушай, друг,— сказал мужчина.— Сегодня не приходила сюда...
— Оглянись,— проговорил Владимир.
Человек повернулся, посмотрел на развалины и вдруг растерянно охнул:
— Марусь?!..
Он побежал к стенке, раскинув руки, спотыкаясь и что-то громко, неразборчиво крича. Женщина увидела его и бросилась навстречу, сверху, с бугра мусора.
— Маруська-а!!..
Владимир протянул костыль и тихонько толкнул дверь. Она медленно закрылась, и в комнатушке стало темно. Сидел долго, не шевелясь. В печи опадали угли, Пыхтела
кастрюля. Привычно ныла нога. «Вся эта оттепель,— подумал Владимир,— на день, два... Еще половина зимы... На такую конуру дров не напасешься...» Он с трудом поднялся и распахнул дверь. Все так же срывались со стен капли, дырявя растекшиеся лужи, дымились солнечные столбы и таяли рыхлые сугробы. Но пусто было в развалинах. Те двое ушли и даже следов от них не осталось... Владимир помнит, как, обрушивая сапогами лавину щебня, бежала с бугра женщина, мужчина шел к ней, вскинув голову. Может, между ними тежали тысячи верст, похоронки и десять таких развален-шх городов. Сейчас они делали последние метры, обесси-лев и задыхаясь, потрясенные встречей...
«Хорошую я дверь достал...» — вяло подумал Владимир и вернулся назад.
«МОСКВА МИНИСТЕРСТВУ ЗДРАВООХРАНЕНИЯ ЗАЯВЛЕНИЕ
Дорогие товарищи! Так получилось, что я во время войны потерял необходимого мне человека, АЛЕКСАНДРУ СЕМЕНОВНУ МУРОВЦЕВУ, которая работала судомойкой на буксире «Скиф», приписанном к металлургическому заводу им. Ленина. Нет возможности, выяснить ее местожительство. Вы знаете, что людей снимали больными с поездов, их находили на станциях, они попадали под случайные бомбежки. Сообщите, пожалуйста, нет ли у вас в списках побывавших в госпиталях и больницах вышеприведенной фамилии. Я знаю, что иногда даже тяжело контуженные, которые и слова сказать не могут, во сне или в бреду кричат свою фамилию и называют адреса. И. тогда медицинский персонал записывает эти данные в карточку больного. . Прошу не отказать в просьбе.
С глубоким уважением! Владимир Коваленко».
Он пришел в порт. Долго блуждал среди ржавых конструкций, складов и навесов. Они были похожи на железные рваные сети, наброшенные на вывороченный фундамент. Натужно ревели тракторы, растаскивая завалы. Вспыхивали огоньки газорезки. На узкоколейке громыхали колеса вагонов. Саперы короткими гулкими взрывами подрывали бетонные доты. Сотни людей копошились в глубоком котловане, на разорванном моле, возле причалов, Скрипе-
ли лебедки. Ухали чугунные бабы, вгоняя в грунт толстые сваи.Вмерзнув в береговой припай, стояли неподвижно черные баржи, рудовозы, буксирные катера с навешенными у бортов автомобильными покрышками...
Чуть в стороне, среди гор развороченного щебня, уже красным дымком обволакивалась первая домна. Снег вокруг нее подтаял, обнажив покосившиеся плиты.
Переступая через разбросанные шпалы, бухты проволоки, обходя ямы с застывшим раствором, Владимир выбрался к причалу и пошел вдоль его края. Он останавливался у кораблей и спрашивал попадавшихся людей:
— С буксира «Скиф» нету?.. Может, кто служил на «Скифе»?
Встречные пожимали плечами, задумываясь, отрицательно качали головами.
Только один из них сказал Владимиру:
— Тут этих буксиров было, знаешь сколько? Половину перетопили... Зайди в диспетчерскую...
Он нашел на берегу слепленную из досок будку возле которой лежал вросший в землю корабельный якорь. Диспетчер— бородатый моряк в черном кителе, обутый в валенки с самодельными калошами из красной резины, вышел с Владимиром на крыльцо.
— Утонул «Скиф»... Еще в сорок первом накрыло его немецкой бомбой... Во-о-он видишь, мель? За ней лежит «Скиф»...
Владимир остановился у кромки льда. Холодная прозрачная волна колыхала размолотую щепу и гарь пароходных топок. Вода стучала о лед, поплескивала. В толще ее ходили смутные тени. Ветер рвал с плеч шинель, пронизывая до костей...
На работе все уже были в сборе. В захолодевшем за ночь зале окна и пол возле печки покрылись мохнатым инеем. Орешкин рубил топором одну из досок и пытался разжечь огонь, дуя на остывшие угли. Люди сидели за столами еще сонные. Снизу, с первого этажа, доносился шум — там уже собралась очередь — кто-то скандалил, кого-то не пускали... Обычная история.
Волжский водил по списку крючком протеза и называл улицы:
— ...Профессор Самойлов... Профессору надо закончить обследование Портовой... Следует сказать, он не спешит.
— У меня сапоги рваные,— отозвался профессор.— На амнях не напасешься.
— Не очень уважительная причина,— покачал головой олжский.
— Безобразие! — зашумел профессор.—Везде дают по алонам обувь... А мы точно прокаженные... Начальство о ас не беспокоится. Хоть бы лапти дали!
— Лапти в Советском Союзе уже не плетут! — отрезал олжский.— Через неделю чтобы Портовая была на столе. ачкуете, профессор.
— Наверно,— ехидно вставил Орешкин,— домой греть-я бегает.
— Провокатор! — громыхнул обиженным басом Самой-ов и замолчал.
— Та-ак,— Волжский посмотрел на примолкнувшего Орешкина.— У вас прекрасные валенки...
— Сегодня оттепель,— быстро вставил Орешкин.
— Возьмите мои галоши,— спокойно проговорил Волжский.— Мне в горисполком на совещание... Дойду в ботинках.
В зале прокатился смешок, и громче всех злорадно захохотал Самойлов.
— Иван Иванович,— начальник мастерских поискал его глазами.— Вы пойдете на Пушкинскую...
— Там я,— сказал Владимир.
— Знаю.. Вы вчера нахомутали! Дома и так и сяк — точно пьяные.
— Может быть, мне подать заявление об уходе? — спросил хмуро Владимир.— Забыл я все.
— Нет. Не надо,— перебил Волжский.— Все будет хорошо. Привыкнете... Остальным работа такая: двое идут в типографию... Там обещали обрезки. Вчера обнаружили на улице Гоголя прекрасный деревянный забор. Надо перетащить его сюда, пока не разворовали...
— Обещали дрова! — с возмущением воскликнул Самойлов.
— Обещали,— согласился Волжский.— Но их отдали в детский садик... Будете возражать?
— Что малый, что старый,— обрадованно произнес Орешкин, и Самойлов зыркнул на него испепеляющим взглядом.
— Тише, товарищи,— попросил Волжский.— Хочу предупредить... Партийные и государственные органы требуют от нас быстрее закончить генеральный план восстановления. На путях стоят эшелоны со стройматериалами. Прибыли
полк саперов и строители. Кбе-где расчищены завалы. Участвует все население. Надо шевелиться, товарищи.
— Господи, о чем они думают? — громко вздохнул Иван Иванович.— Это же не нарисовал и построил. Нет ни геодезических отметок, ни геологии.
— Мы должны выдать документацию на центр хоть кровь из носа,— жестко, сказал Волжский.— Не будет данных — начнем от нуля. Все заново! А насчет того, кто о чем думает,— не советую... Плохо пахнет! В конце концов, мы не так бедны — есть какие-то старые фотографии, у некоторых сохранились чертежи, рисунки... Вспомните, с чего начинали?
— Надо искать чертежи,— торопливо сказал Иван Иванович.— Почему вы перестали их искать? Следует рыть день и ночь. Я знаю, я помню...
Архитекторы переглянулись, наступило неловкое молчание. Волжский мягко проговорил:
— Мы учтем это, Иван Иванович, успокойтесь...
— Вопрос можно? —один из, архитекторов поднял руку.— Два вопроса... Первый — жилье!
— Прошу,— Волжский показал пальцем вниз, на первый, зтаж.—Станьте в очередь,.. На общих основаниях.
— Второй вопрос — уже проделана большая работа... Не пора ли создать авторскую группу по генплану восстановления? В данном случае я говорю о центре и районе порта. Сохранились точечные застройки... Опираясь на них...
— Пора,— коротко сказал Волжский.— Па какое время вы рассчитываете реализацию генплана?
— Ну,— заколебался архитектор.— Я думаю... Лет на пять вперед.
— Эка хватил,— пробасил Самойлов. — На три года... Поднять кое-какие дома... Пробить несколько улиц. И то это планов на три года, а работы — на десять!
Волжский постучал крючком по столу.
— Одну минутку, товарищи. Хочу сообщить... нам предложили заняться проектом генплана на пятнадцать лет вперед. С тем, чтобы мы уже сейчас закладывали город будущий, со всеми, вытекающими условиями жизни населения— озеленением, комфортом, учреждениями сферы обслуживания....
— На сколько же лет они рассчитывают полное, восстановление? — спросил иронически Самойлов.
— В тысяча девятьсот пятьдесят пятом году,— неуверенно произнес Волжский,— вы на улицах не найдете ни одного разрушенного здания.
— Ха! — закричал в наступившей тишине Самойлов.— удеса...
Архитекторы, сидели подавленные, не глядя друг на дру-а. Только Орешкин развел руками и пробормотал:
— И в самом деле чудеса...
— Так постановило правительство,— Волжский нервно переложил папку с одного края стола на другой, старательно сдул соринки.— Продолжаем работу, товарищи... Хочу предупредить тех, кто пойдет в типографию-.. Бумагу надо клянчить. Так они обрезки не дадут. Пообещайте им что-нибудь спроектировать... Сарай или паршивенький гаражик... Ясно?
И снова повторился первый день — они ходили по раз-алинам, считали сохранившиеся стены, заглядывали в об-алившиеся подвалы. Красные кресты, как паутина, покры-али чертежи и редко-редко синие линии переплетались крестами зелеными. Оттаявшие кирпичи падали с лестничных клеток, блестело размолотое стекло, и ручьи бежали белые, молочные от растворенной извести...
Высыпавшие на руины домов жители долбили ломами слежавшиеся горы мусора, передавали из рук в руки куски. камней и складывали их в черные штабеля. Глухо гремели взрывы — взметались в воздух пыль, грязь, обломки. Взорванные саперами стены оседали на мостовые. Тракторы гусеницами крошили заледенелые холмы. Закоченевшие военнопленные гуськом тянулись по тропкам, толкая перед собой деревянные тачки...
А потом снова пустынные развороченные кварталы, знобящий холод бетонных глыб,-промерзших до инея, выступившего на их обветренных краях...
— ...Пятьдесят пятый год? — сказал Иван Иванович, когда они отдыхали у пригретой солнцем стены.— Через девять лет я еще буду...
— Вы верите, что построят?
— Не знаю,— прошептал Иван Иванович.— Но я и не надеюсь увидеть весь город... Хотя бы несколько улиц...
— А вдруг? — спросил Владимир.
Иван Иванович как-то испуганно посмотрел на Владимира робко улыбнулся и подставил ладонь под капель, падающую с карниза. Брызги забили об испачканные тушью и красками худые пальцы. Края рукава стали мокрыми.
— Во время оккупации,— проговорил он,— были люди, которые в это время верили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34