https://wodolei.ru/
.. В котором тяжелые танки до сих пор ржавеют в торфяных ямах, медленно погружаясь в землю, по. башни заплывая-вонючим болотом...
—... Слава богу, окончилась она, проклятая... Люди уже из последних сил тянули. Оголодали, помучились... И теплые вещи на пункты отнесли, и сколько в фонд обороны отдали. А в госпитале бабы свою кровь раненым переливали несчетными литрами... Одно обидно: говорят, Гитлер на подводной лодке куда-то удрал. Или, может, брешут? А то мы тут мечтали .с бабами, что поймают его, посадят в железную клетку и будут возить по всей России напоказ...
...А на углах ковра, там, где забиты гвоздики, были коричневые пятнышки ржавчины. Они точно ложились на край зубчатой стены замка... Рыжие ржавые пятна, которые рас-лывались на шинелях, не отстирываемые даже в санбатов-кой прачечной, куда попадало верхнее обмундирование аненых, отправленных в тыловой госпиталь. И эти игрушечные крепостные стены в жизни он видел черными от. копоти, с провалами от авиабомб, и подле них валялись
безголовые мраморные святые, консервные банки, зеленые коробки немецких противогазов,бинты...
— ...Она, жизнь, не сразу, а наладится,— продолжала женщина, вытирая кисть подолом фартука.— А то ж война катила, как бешеный паровоз. И что под рельсы ни положи — все в пыль да в прах... Тысячу жизней, миллион — ей все одинаково безразлично. А теперь тишина, ищут потерявшихся, лелеют надежды... Время пришло такое — время надежд...
...Когда-то Владимир любил забираться в угол комнаты, под теплую батарею, и большими, хищно лязгающими портновскими ножницами' вырезать из старых журналов красивые картинки... И сейчас время словно вернулось назад. Опять он сидит на полу, звонко щелкают ножницы, но рядом лежат деревянные костыли, а дом чужой и незнакомая женщина шуршит кистью по толю и говорит спокойно, как о давно решенном:
— ...Тебе свою судьбу выстраивать надо. Есть одна у меня на примете. Молодая. Полюбит она тебя, и ты к ней сердцем прилепишься. Вот так вдвоем сладитесь, комнатушку найдете, на работу поступишь и заживете по-людски!
— Я жениться не собираюсь,— сказал Владимир.
— Все так говорят,— мягко улыбнулась женщина.— Да и не обязательно по загсам ходить... Лишь бы любовь...
Он был почти готов — ковер детства, окно в почти-забытое прошлое. Светила луна. Человечек в коротких панталонах шел по желтой дороге, В замке горели два окна.
Владимир отложил кисть, задумался, сидя на полу. Спину грела стенка печи. Ветер во дворе гремел жестью, штурмовал дом, засыпая его снегом по подоконники. Белые языки просунулись под дверь в сени, распластавшись,на досках морозным инеем.
Мир гудел пургой, напряженный, спрессованный воздух колотился в бревенчатый сруб, перекатывался по крыше, расшатывал бревна, выдирая пряди пакли, но от этого тишина комнат становилась еще плотнее. Она лежала в доме, как теплый ватный мякиш в деревянном большом коробе, храня в себе спокойное дыхание людей, запахи красок и горелого угля...
УЛИЦЫ И ЛЮДИ
Утихла первая в этом году пурга, и Владимир вышел из домика Лешки. Давно сш не видел такой великолепной белой зимы, когда все сверкает, искрится,
солнце разливается по снежным крышам и каплями света натекает в стеклянные сосульки неровной бахромой, повисшей на карнизах домов. Бойко.летят, грузовики, трезвонят трамваи. Дворники скребут тротуары, нагребая у деревьев высокие сугробы. Во дворах мальчишки кидаются снежками. У дверей кинотеатров толпятся люди.
Владимир брел по улицам, часто останавливаясь, чтобы передохнуть. Голова его кружилась от слепящего солнца, морозного воздуха и волнения. Сколько раз он думал, что больше никогда не увидит эти каменные коридоры, образованные знакомыми фасадами домов, подъезды,у которых когда-то назначал свидания девчонкам, свою школу—бетонную трехэтажную коробку со сплошь остекленной стеной. Вот она стоит в глубине занесенного снегом сквера, и к пей вьются под деревьями узкие тропки, еще утром протоптанные школьниками.
Он шел мимо театра и с любопытством разглядывал отпечатанные на плохой бумаге, но красочные афиши с названиями новых постановок. За широким окном аптеки девушки в снежных халатах колдовали над батареями пузырьков с лепестками сигнатурок. Перед ними под стеклянными колпаками поблескивали никелированные спицы весов. Прежним таинственным полумраком веяло из глубины помещения. Владимир вспомнил поражавшие его всегда порядок и чистоту, которые царили там всегда, бесшумные движения, неподвижные фигуры людей, ожидающих лекарства, когда он мальчишкой, зажав в кулаке медь, приходил сюда, чтобы купить тюбик мятных лепешек, а мать ожидала в это время на углу, у синей тележки с газированной водой...
Но больше всего он смотрел на дома. Они вышли из войны слегка постаревшими, с морщинами трещин. Давно не беленные,стены их потемнели от непогоды, местами на фасадах отвалилась штукатурка, а на мраморе старинных цоколей появились пятна. Но все-таки они выстояли, и под дождями, снегом, под ветром и солнцем не побледнели цветные изразцы. Что им пять лет, если многие из них уже жили целое столетие, а бронза их грифонов и капителей лишь слегка потемнела и окислилась на воздухе. Литые чугунные ограды казались совсем новыми, полосы снега оттеняли графитную черноту металла-. Некоторые дома стояли в строительных лесах, там за заборами грохотали бетономешалки и слышался частый стук моторов.
Сколько раз Владимир ходил по улицам вместе со своими товарищами. Это была какая-то болезнь — и вечером, и днем, даже ночью они собирались и блуждали по городу. Шли медленно, останавливаясь около особенно интересных зданий, и спорили 0 стилях, об особенностях творческой манеры архитектора. Мечтали о домах своих, которые построят, когда окончат техникум и получат направления в проектные организации. Им были известны имена и фамилии авторов, годы рождения любимых зданий, иногда странные, даже порой загадочные истории, связанные с возведением, этих метровой толщины, стен или купола перекрытия, уникального не только по конструкции, но и по красоте. В понимании их, студентов архитектурного факультета, дома были не только жилищем людей, но и воплощением в камне индивидуальной мечты одного человека, который, как в музыке композитор, через ритмику окон и эркеров, с помощью вертикалей колонн и" пилястров, рассказывает о себе, своей любви или грусти, радостях жизни и о том, как пришел он к счастью и как видит будущее. Студенты вглядывались в эти каменные лики, искали в их древних чертах приметы прошлого, и у них зрели мысли о бессмертии гениев и беспощадности камня, который может сквозь многие десятилетия пронести и твою фальшь, бездарность и минуту святого творческого озарения...
«Черт возьми, сколько прошло с тех пор времени,— думал Владимир, озираясь по сторонам и налегая на костыли.—Ничто их не берет... Мальчишкой возле них бегал... Прошкандыбаю и пенсионным, старичком. Если дотяну... Отбегался. Видик, наверно,— палки разъезжаются в разные стороны, плечи вздернуты до самых ушей. Шлепнусь сейчас — сам не поднимусь. Буду на снегу извиваться, словно червяк, пока бабы не поднимут... Вон их сколько вышагивает навстречу. Это тебе не санитарочки, которых и стесняться забыл когда... Живут люди, за вчерашним днем не гонятся. Возле дверей ресторана пижоны топчутся — у пальто плечи метровой ширины, на голенищах хромовых сапожек брючата напуском, в зубах папироски... Не то хохотнули вослед, не то просто веселый треп между собой... В толпе торопливо шныряют солдатики — отрабатывают свои увольнительные в город. В глазах робость, колокола шинелек туго перетянуты ремнями, суконки погон натянуты на алюминиевые дощечки — торчат словно зеленые крылышки. Солдаты — кругом шестнадцать, полный порядок. Молодые, не обкатанные, полгодика до войны не дотянули. Комендантский патруль для таких —самый страшный зверь на свете. Так и стригут взглядами по улицам — не видать ли где. там капитана с красной повязкой...»
Владимир шагал мимо них, насмешливо улыбаясь.Сам себе казался человеком пожившим, умудренным опытом. Один из солдатиков подскочил фертом, пристукнул каблуками наваксенных кирзух:
— Братишка, будь другом, как на Чкалова метнуться? Владимир ласково оглядел ладную фигуру. На щеках маки, оттопыренные уши, точно красные вареники, но фасон держит, ушанка подвернута, чуть набекрень,все по уставу — звездочка на линии носа.
— На Чкалова? — переспрашивает Владимир.— А топать тебе в другую сторону... Бывшая Соборная. Или Коммунаров... Выйдешь на Кузнечную, ныне Ворошилова, свернешь к Пушкинской... Прямо и налево—Красных Милиционеров, или бывшая Екатеринославская...
Солдатик морщит юный лоб, никак не возьмет в толк, где же эта улица Чкалова. А Владимир говорит ему, с удовольствием сыплет названиями, которые всплывают из памяти, словно и не было тех пяти лет:.
— А хочешь, иди через проходные дворы... Сворачивай на Мясницкую,, лезь в дыру забора. Забор там каменный, но возле «Гастронома» — дыра... И прямо на Лермонтова... Мимо Благовещенского собора. Тут тебе и Чкалова, сы-юк.
— Спасибо,— уважительно произносит солдатик и рас-ерянно козыряет, прикладывая к ушанке толстую рукавицу с оттопыренным указательным пальцем.
Владимир пошел к своему техникуму. Кирпичное трехэтажное здание ничуть не-изменилось за это время. Тот же маленький тесный двор, заваленный горами угля и бочками из соседнего магазина, сараи, пустая конура, железная перекладина турника на почерневших столбах.
В узких коридорах здания пахнет известковой побелкой, на стенах висят перспективы проектов. Внизу вахтерша, не. узнав, заставила Владимира раздеться, и теперь он шел по техникуму в помятой гимнастерке, громко стуча костылями и озираясь. Мимо, стайками пробегали девчушки, оглядывались' на незнакомого парня, который с красным от смущения лицом, взлохмаченный, неторопливо брел по этажу, посматривая в открытые двери аудиторий.
Он постучал в кабинет, и знакомый голос завуча ответил :
— Войдите!
Лысый, смуглый человек в офицерском кителе поднял голову от бумаг, внимательно вгляделся в инвалида и весело засмеялся:
— Володя?! Фу ты, черт! Заходи. Давай лапу. Молодец, что вернулся.
Они пожали друг другу руки, и Владимир опустился на диван, пристроив у валика костыли. Завуч сел рядом, обнял за плечи, радостно загудел в ухо:
— Возвращаетесь, чертушки... Альма-матер зовет. Ты знаешь, Жора Кириллов тоже пришел.
— Да ну? — удивился Владимир.— Жорка?!
— И Смирнов! И Полежаев... Все с третьего курса. Ах, как это хорошо! Теперь таких ребят нет. Потрепали вы когда-то мне нервы. Золотые вы хлопцы. Ты где был, на каком?
— Первый Белорусский.
— А меня ранило на Третьем Украинском. После госпиталя обратно сюда. В нашу бурсу. Я же вас, пацанов, где только не вспоминал. Черт, думаю, понавоспитывал мечта-, телей да фантазеров, как-то они выдержат?
— Ничего,— усмехнулся Владимир.— Перебились.
— А все-таки тянет за чертежную доску, сознайся? — Завуч, не ожидая ответа, вскочил с дивана и достал из-за шкафа запыленный планшет с отмытой акварелью перспективой.
— Это не твоял-Жоры. Сохранилась чудом. Удивительно талантливый парень. Ты тоже свое еще возьмешь.... Я ему вчера показал — он пятнами пошел. Видите ли, ему стыдно! Босяк, забыл, как сиял, когда я ему пятерку влепил. А теперь ни шиша не помнит, все знания по окопам порастерял, а фасон давит. Ты тоже, небось, такой?
— Нет, я хуже,— сказал Владимир.— Жорка хоть к началу занятий успел.
— Это ты прав,— тихо проговорил завуч.— С этим делом тебе не повезло. Жора все лето гранит науки грыз.
— На третий курс не возьмете? — спросил Владимир.— Я же с третьего ушёл.
— Подумай сам, Володя,— рассудительно произнес завуч.— Занятия идут четвертый месяц. Не догнать тебе ребят. Там такие-шустрые сидят — по шестнадцать, восемнадцать лет каждому. Головки у каждого, как тыковки. Все со школьной скамьи.
— Что же мне — с первого курса начинать! — невесело спросил Владимир.
— Зачем? — удивился завуч.— Эту зиму подучишься на подкурсах и на-следующий год — милости просим.
— Целый год коту под хвост,— вздохнул Владимир.— Вариант не из лучших.
— Можешь поступить на второй,— предложил завуч.— Хоть сейчас иди в аудиторию. Я сам над тобой шефство возьму.
— Один шут,— буркнул Владимир.
— Ты подумай,—успокоил завуч.— Давно вернулся?
— Три дня тому назад...
— Как дома встретили?
— Сгорел дом... Бомба упала. К матери на кладбище ходил.
— Я могу тебя на работу устроить, если надо. Без карточек ты не проживешь.
— Подумаю,— кивнул головой Владимир и поднялся с дивана. Сунул под мышки костыли.—Жорку бы повидать, Иван Григорьевич.
—В третьей аудитории. Скоро звонок. Так ты заходи, Володя. И крепко подумай. Обидно потерять год, но впереди целая жизнь. Ты же хочешь быть настоящим специалистом, а не так... лишь, бы диплом в кармане. Вы уже мужики мудрые, сами все понимаете.
Жорку он нашел в раздевалке. Тот, длинный, нескладный, в потрепанном гражданском костюме, рывком накинул офицерскую шинель, надвинул на самые уши шапку с кожаным верхом и крутнулся перед зеркалом.
— Хорош,— с издевкой проговорил Владимир.— Молодчик!
Жорка обернулся и хмуро смерил парня на костылях холодным взглядом. Какая-то девчушка в коротком пальтишке подала ему кожаную, командирскую сумку и настойчиво потянула за рукав к выходу.
— Красавчик,— продолжал Владимир.— Девочки его любят...
Жорка вспыхнул, закричал на всю раздевалку:
— Володька?!
Они обнялись, долго похлопывали друг друга по спинам, отрываясь, смотрели любовно глаза в глаза. Кругом толпились студенты, тащили пальто, полушубки, сбегали с лестницы, прыгая через несколько ступеней, с ходу врезались в бурлящий водоворот у вешалОк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
—... Слава богу, окончилась она, проклятая... Люди уже из последних сил тянули. Оголодали, помучились... И теплые вещи на пункты отнесли, и сколько в фонд обороны отдали. А в госпитале бабы свою кровь раненым переливали несчетными литрами... Одно обидно: говорят, Гитлер на подводной лодке куда-то удрал. Или, может, брешут? А то мы тут мечтали .с бабами, что поймают его, посадят в железную клетку и будут возить по всей России напоказ...
...А на углах ковра, там, где забиты гвоздики, были коричневые пятнышки ржавчины. Они точно ложились на край зубчатой стены замка... Рыжие ржавые пятна, которые рас-лывались на шинелях, не отстирываемые даже в санбатов-кой прачечной, куда попадало верхнее обмундирование аненых, отправленных в тыловой госпиталь. И эти игрушечные крепостные стены в жизни он видел черными от. копоти, с провалами от авиабомб, и подле них валялись
безголовые мраморные святые, консервные банки, зеленые коробки немецких противогазов,бинты...
— ...Она, жизнь, не сразу, а наладится,— продолжала женщина, вытирая кисть подолом фартука.— А то ж война катила, как бешеный паровоз. И что под рельсы ни положи — все в пыль да в прах... Тысячу жизней, миллион — ей все одинаково безразлично. А теперь тишина, ищут потерявшихся, лелеют надежды... Время пришло такое — время надежд...
...Когда-то Владимир любил забираться в угол комнаты, под теплую батарею, и большими, хищно лязгающими портновскими ножницами' вырезать из старых журналов красивые картинки... И сейчас время словно вернулось назад. Опять он сидит на полу, звонко щелкают ножницы, но рядом лежат деревянные костыли, а дом чужой и незнакомая женщина шуршит кистью по толю и говорит спокойно, как о давно решенном:
— ...Тебе свою судьбу выстраивать надо. Есть одна у меня на примете. Молодая. Полюбит она тебя, и ты к ней сердцем прилепишься. Вот так вдвоем сладитесь, комнатушку найдете, на работу поступишь и заживете по-людски!
— Я жениться не собираюсь,— сказал Владимир.
— Все так говорят,— мягко улыбнулась женщина.— Да и не обязательно по загсам ходить... Лишь бы любовь...
Он был почти готов — ковер детства, окно в почти-забытое прошлое. Светила луна. Человечек в коротких панталонах шел по желтой дороге, В замке горели два окна.
Владимир отложил кисть, задумался, сидя на полу. Спину грела стенка печи. Ветер во дворе гремел жестью, штурмовал дом, засыпая его снегом по подоконники. Белые языки просунулись под дверь в сени, распластавшись,на досках морозным инеем.
Мир гудел пургой, напряженный, спрессованный воздух колотился в бревенчатый сруб, перекатывался по крыше, расшатывал бревна, выдирая пряди пакли, но от этого тишина комнат становилась еще плотнее. Она лежала в доме, как теплый ватный мякиш в деревянном большом коробе, храня в себе спокойное дыхание людей, запахи красок и горелого угля...
УЛИЦЫ И ЛЮДИ
Утихла первая в этом году пурга, и Владимир вышел из домика Лешки. Давно сш не видел такой великолепной белой зимы, когда все сверкает, искрится,
солнце разливается по снежным крышам и каплями света натекает в стеклянные сосульки неровной бахромой, повисшей на карнизах домов. Бойко.летят, грузовики, трезвонят трамваи. Дворники скребут тротуары, нагребая у деревьев высокие сугробы. Во дворах мальчишки кидаются снежками. У дверей кинотеатров толпятся люди.
Владимир брел по улицам, часто останавливаясь, чтобы передохнуть. Голова его кружилась от слепящего солнца, морозного воздуха и волнения. Сколько раз он думал, что больше никогда не увидит эти каменные коридоры, образованные знакомыми фасадами домов, подъезды,у которых когда-то назначал свидания девчонкам, свою школу—бетонную трехэтажную коробку со сплошь остекленной стеной. Вот она стоит в глубине занесенного снегом сквера, и к пей вьются под деревьями узкие тропки, еще утром протоптанные школьниками.
Он шел мимо театра и с любопытством разглядывал отпечатанные на плохой бумаге, но красочные афиши с названиями новых постановок. За широким окном аптеки девушки в снежных халатах колдовали над батареями пузырьков с лепестками сигнатурок. Перед ними под стеклянными колпаками поблескивали никелированные спицы весов. Прежним таинственным полумраком веяло из глубины помещения. Владимир вспомнил поражавшие его всегда порядок и чистоту, которые царили там всегда, бесшумные движения, неподвижные фигуры людей, ожидающих лекарства, когда он мальчишкой, зажав в кулаке медь, приходил сюда, чтобы купить тюбик мятных лепешек, а мать ожидала в это время на углу, у синей тележки с газированной водой...
Но больше всего он смотрел на дома. Они вышли из войны слегка постаревшими, с морщинами трещин. Давно не беленные,стены их потемнели от непогоды, местами на фасадах отвалилась штукатурка, а на мраморе старинных цоколей появились пятна. Но все-таки они выстояли, и под дождями, снегом, под ветром и солнцем не побледнели цветные изразцы. Что им пять лет, если многие из них уже жили целое столетие, а бронза их грифонов и капителей лишь слегка потемнела и окислилась на воздухе. Литые чугунные ограды казались совсем новыми, полосы снега оттеняли графитную черноту металла-. Некоторые дома стояли в строительных лесах, там за заборами грохотали бетономешалки и слышался частый стук моторов.
Сколько раз Владимир ходил по улицам вместе со своими товарищами. Это была какая-то болезнь — и вечером, и днем, даже ночью они собирались и блуждали по городу. Шли медленно, останавливаясь около особенно интересных зданий, и спорили 0 стилях, об особенностях творческой манеры архитектора. Мечтали о домах своих, которые построят, когда окончат техникум и получат направления в проектные организации. Им были известны имена и фамилии авторов, годы рождения любимых зданий, иногда странные, даже порой загадочные истории, связанные с возведением, этих метровой толщины, стен или купола перекрытия, уникального не только по конструкции, но и по красоте. В понимании их, студентов архитектурного факультета, дома были не только жилищем людей, но и воплощением в камне индивидуальной мечты одного человека, который, как в музыке композитор, через ритмику окон и эркеров, с помощью вертикалей колонн и" пилястров, рассказывает о себе, своей любви или грусти, радостях жизни и о том, как пришел он к счастью и как видит будущее. Студенты вглядывались в эти каменные лики, искали в их древних чертах приметы прошлого, и у них зрели мысли о бессмертии гениев и беспощадности камня, который может сквозь многие десятилетия пронести и твою фальшь, бездарность и минуту святого творческого озарения...
«Черт возьми, сколько прошло с тех пор времени,— думал Владимир, озираясь по сторонам и налегая на костыли.—Ничто их не берет... Мальчишкой возле них бегал... Прошкандыбаю и пенсионным, старичком. Если дотяну... Отбегался. Видик, наверно,— палки разъезжаются в разные стороны, плечи вздернуты до самых ушей. Шлепнусь сейчас — сам не поднимусь. Буду на снегу извиваться, словно червяк, пока бабы не поднимут... Вон их сколько вышагивает навстречу. Это тебе не санитарочки, которых и стесняться забыл когда... Живут люди, за вчерашним днем не гонятся. Возле дверей ресторана пижоны топчутся — у пальто плечи метровой ширины, на голенищах хромовых сапожек брючата напуском, в зубах папироски... Не то хохотнули вослед, не то просто веселый треп между собой... В толпе торопливо шныряют солдатики — отрабатывают свои увольнительные в город. В глазах робость, колокола шинелек туго перетянуты ремнями, суконки погон натянуты на алюминиевые дощечки — торчат словно зеленые крылышки. Солдаты — кругом шестнадцать, полный порядок. Молодые, не обкатанные, полгодика до войны не дотянули. Комендантский патруль для таких —самый страшный зверь на свете. Так и стригут взглядами по улицам — не видать ли где. там капитана с красной повязкой...»
Владимир шагал мимо них, насмешливо улыбаясь.Сам себе казался человеком пожившим, умудренным опытом. Один из солдатиков подскочил фертом, пристукнул каблуками наваксенных кирзух:
— Братишка, будь другом, как на Чкалова метнуться? Владимир ласково оглядел ладную фигуру. На щеках маки, оттопыренные уши, точно красные вареники, но фасон держит, ушанка подвернута, чуть набекрень,все по уставу — звездочка на линии носа.
— На Чкалова? — переспрашивает Владимир.— А топать тебе в другую сторону... Бывшая Соборная. Или Коммунаров... Выйдешь на Кузнечную, ныне Ворошилова, свернешь к Пушкинской... Прямо и налево—Красных Милиционеров, или бывшая Екатеринославская...
Солдатик морщит юный лоб, никак не возьмет в толк, где же эта улица Чкалова. А Владимир говорит ему, с удовольствием сыплет названиями, которые всплывают из памяти, словно и не было тех пяти лет:.
— А хочешь, иди через проходные дворы... Сворачивай на Мясницкую,, лезь в дыру забора. Забор там каменный, но возле «Гастронома» — дыра... И прямо на Лермонтова... Мимо Благовещенского собора. Тут тебе и Чкалова, сы-юк.
— Спасибо,— уважительно произносит солдатик и рас-ерянно козыряет, прикладывая к ушанке толстую рукавицу с оттопыренным указательным пальцем.
Владимир пошел к своему техникуму. Кирпичное трехэтажное здание ничуть не-изменилось за это время. Тот же маленький тесный двор, заваленный горами угля и бочками из соседнего магазина, сараи, пустая конура, железная перекладина турника на почерневших столбах.
В узких коридорах здания пахнет известковой побелкой, на стенах висят перспективы проектов. Внизу вахтерша, не. узнав, заставила Владимира раздеться, и теперь он шел по техникуму в помятой гимнастерке, громко стуча костылями и озираясь. Мимо, стайками пробегали девчушки, оглядывались' на незнакомого парня, который с красным от смущения лицом, взлохмаченный, неторопливо брел по этажу, посматривая в открытые двери аудиторий.
Он постучал в кабинет, и знакомый голос завуча ответил :
— Войдите!
Лысый, смуглый человек в офицерском кителе поднял голову от бумаг, внимательно вгляделся в инвалида и весело засмеялся:
— Володя?! Фу ты, черт! Заходи. Давай лапу. Молодец, что вернулся.
Они пожали друг другу руки, и Владимир опустился на диван, пристроив у валика костыли. Завуч сел рядом, обнял за плечи, радостно загудел в ухо:
— Возвращаетесь, чертушки... Альма-матер зовет. Ты знаешь, Жора Кириллов тоже пришел.
— Да ну? — удивился Владимир.— Жорка?!
— И Смирнов! И Полежаев... Все с третьего курса. Ах, как это хорошо! Теперь таких ребят нет. Потрепали вы когда-то мне нервы. Золотые вы хлопцы. Ты где был, на каком?
— Первый Белорусский.
— А меня ранило на Третьем Украинском. После госпиталя обратно сюда. В нашу бурсу. Я же вас, пацанов, где только не вспоминал. Черт, думаю, понавоспитывал мечта-, телей да фантазеров, как-то они выдержат?
— Ничего,— усмехнулся Владимир.— Перебились.
— А все-таки тянет за чертежную доску, сознайся? — Завуч, не ожидая ответа, вскочил с дивана и достал из-за шкафа запыленный планшет с отмытой акварелью перспективой.
— Это не твоял-Жоры. Сохранилась чудом. Удивительно талантливый парень. Ты тоже свое еще возьмешь.... Я ему вчера показал — он пятнами пошел. Видите ли, ему стыдно! Босяк, забыл, как сиял, когда я ему пятерку влепил. А теперь ни шиша не помнит, все знания по окопам порастерял, а фасон давит. Ты тоже, небось, такой?
— Нет, я хуже,— сказал Владимир.— Жорка хоть к началу занятий успел.
— Это ты прав,— тихо проговорил завуч.— С этим делом тебе не повезло. Жора все лето гранит науки грыз.
— На третий курс не возьмете? — спросил Владимир.— Я же с третьего ушёл.
— Подумай сам, Володя,— рассудительно произнес завуч.— Занятия идут четвертый месяц. Не догнать тебе ребят. Там такие-шустрые сидят — по шестнадцать, восемнадцать лет каждому. Головки у каждого, как тыковки. Все со школьной скамьи.
— Что же мне — с первого курса начинать! — невесело спросил Владимир.
— Зачем? — удивился завуч.— Эту зиму подучишься на подкурсах и на-следующий год — милости просим.
— Целый год коту под хвост,— вздохнул Владимир.— Вариант не из лучших.
— Можешь поступить на второй,— предложил завуч.— Хоть сейчас иди в аудиторию. Я сам над тобой шефство возьму.
— Один шут,— буркнул Владимир.
— Ты подумай,—успокоил завуч.— Давно вернулся?
— Три дня тому назад...
— Как дома встретили?
— Сгорел дом... Бомба упала. К матери на кладбище ходил.
— Я могу тебя на работу устроить, если надо. Без карточек ты не проживешь.
— Подумаю,— кивнул головой Владимир и поднялся с дивана. Сунул под мышки костыли.—Жорку бы повидать, Иван Григорьевич.
—В третьей аудитории. Скоро звонок. Так ты заходи, Володя. И крепко подумай. Обидно потерять год, но впереди целая жизнь. Ты же хочешь быть настоящим специалистом, а не так... лишь, бы диплом в кармане. Вы уже мужики мудрые, сами все понимаете.
Жорку он нашел в раздевалке. Тот, длинный, нескладный, в потрепанном гражданском костюме, рывком накинул офицерскую шинель, надвинул на самые уши шапку с кожаным верхом и крутнулся перед зеркалом.
— Хорош,— с издевкой проговорил Владимир.— Молодчик!
Жорка обернулся и хмуро смерил парня на костылях холодным взглядом. Какая-то девчушка в коротком пальтишке подала ему кожаную, командирскую сумку и настойчиво потянула за рукав к выходу.
— Красавчик,— продолжал Владимир.— Девочки его любят...
Жорка вспыхнул, закричал на всю раздевалку:
— Володька?!
Они обнялись, долго похлопывали друг друга по спинам, отрываясь, смотрели любовно глаза в глаза. Кругом толпились студенты, тащили пальто, полушубки, сбегали с лестницы, прыгая через несколько ступеней, с ходу врезались в бурлящий водоворот у вешалОк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34