Облака пара проплыли мимо вагонов, и в их разорванном тумане призрачно бежали люди, что-то крича и размахивая шапками. Они появлялись и пропадали снова, а туман становился все гуще, плотнее, пока за ним не исчезло все — арочные перекрытия вокзала, толпа, залитые мазутом черные шпалы... Потом поезд вышел из-под крыши перрона — белый свет ударил в лицо, ослепил, и жгучий ветер заструился вдоль вагонных стен, забрасывая в открытое окно холодную изморозь.
Владимир поднял стекло, в купе сделалось пасмурно, словно эшелон въехал под широкий мост, но пассажиры еще толпились у забронированных мохнатым инеем стекол, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь сквозь эти матовые белые экраны...
К полудню поезд уже катил по плоской голой степи, до самого горизонта покрытой панцирем заледенелого снега. Лишь кое-где, как черные гнезда ворон, виднелись далекие деревни. Даже сугробы не могли прикрыть гарь пепелищ с торчащими остовами печей. Большие города проплывали из-за черты неба зубчатыми силуэтами взорванных стен и поваленных водокачек. Они встречали поезд шумом, криками перронов, пристанционными базарчиками. Пассажиры меняли барахло на хлеб и крестьянское сало, покупали семечки, возвращались в вагоны, весело вспоминая торги и сравнивая цены. Демобилизованные солдаты беспрерывно чадили самокрутками. Вдоль прохода, где в повалку лежали люди, над головами передавали друг Другу маленьких детишек, и самый крайний пассажир водил их в туалет. Играли в карты. Спорили... Двенадцать коробок, сцепленных крюками, грохотали колесами на стыках рельсов, переполненные до верхних полок тяжелым грузом надежд, жестоких разочарований, трезвых, вымученных ночами расчетов на обязательный крутой поворот судьбы...
Владимир вышел в тамбур. Здесь на простеленных плащ-палатках сидела семья майора — двое мальчишек и жена в старом ватнике, подшитых валенках, закутанная в крестьянский толстый платок с бахромой. По-гвардейски бравый, с артиллерийскими лихими усами, майор резал финкой американскую квадратную колбасу, выталкивая
ее из яркой банки, куски венгерского сала, черствый хлеб, и все это пододвигал им. Ребятишки ели жадно, набирая в руки по нескольку кусков. Немного пьяная женщина счастливо смеялась. На ее побледневшем лице темнели подкрашенные губы. V
— Откуда везете их, майор? — спросил Владимир.
— Не поверишь,— весело сказал -офицер.— На вокзале встретил. Гляжу — лежат у стены, голубчики. Как в кино... Чудеса. До сих пор мурашки до коже. Такое бывает раз в жизни.
— Больше и не надо,— хмыкнул Владимир.
— Нет, ты представь,— не унимался офицер.— Иду, а они... Всю войну протопал. И цел. В город попал, и сразу они... В бога поверить можно!
— Нас патруль с- поезда снял,— деловито произносит один из пацанов.— Документов у мамки нету.
— Чуть в тюрьму не посадили,— хвастливо сказал второй.
— Какая тюрьма? — смеется женщина.— Через всю Сибирь проехали, а тут... Пешком дошли бы.
— И много эвакуированных в Сибири? — спрашивает Владимир.
— Боже ты мой,— восклицает женщина.— В каждом городке полным-полно... Двинулись на запад. На вокзалах столпотворение.
— А сейчас куда? — поинтересовался Владимир.
— Домой,— твердо произнес офицер.
— А есть он у тебя? — смеется женщина.— Там у нас хоть комнатенка была... Стол. Четыре стула...
— Ха! — перебивает майор.— У помпохоза трофейный гарнитур возьмем. А землянки мы нарыли, что твой дворец! Блиндажи в три наката!
— Там, наверно, крысы? — с интересом смотрит на отца сынишка.— У нас крысы были во! Одна в таз с водой попала. Кочережкой ее утопили.
— А это зачем? — офицер похлопал по кобуре.— Стрелять будем. Вы рубайте, ребята, не стесняйтесь.
— Что там? — второй мальчишка чуть смущенно пока, зал на кулек.
— Конфеты,— майор высыпал на чемодан горку. Пацаны переглянулись, и в их глазах мелькнула растерянность.
— Небось, отоварился на всю неделю?
— Да бросьте, ребята,— с отчаянием проговорил майор.— Ешьте, хоть лопните!..
Владимир отошел к окну, продышал в инее пятачок и приник к нему. После полумрака тамбура солнце показалось выгоревшим до белизны. В замороженном' воздухе плыли фиолетовые искры, а земля еще никогда не была такой сверкающей и чистой. Иногда появлялись леса. Они стояли торжественные и тяжелые, утопая в снегах. И снова бесконечные ноля, рябые от заструг, словно на них застыл ветер. Глаз не верил в их беспредельность и искал горизонт, но и там земля переходила в небо без границы, отчеркнувшись лишь синей дымчатой полосой...
Владимир слышал за спиной прокуренный бас артиллериста, голоса детишек и горловой смех женщины. И все, что звучало в их разговоре, в торопливом потоке слов, в легком шепоте и взрывах неожиданного веселья — счастье случайной и долгожданной встречи, память о прошлом, отчуждение, рожденное столь долгой разлукой, и новая радость узнавания — все это накладывалось на ослепительную громадную землю, сопровождая движение заснеженных лесов и обдутых ветрами солнечных полей.
Владимир вернулся в купе. Форсистый . лейтенант с тремя медалями и колодочкой ранения ел ножом из вскрытой консервной банки и, не стесняясь, громко рассказывал:
— ...Я теперь ушлый. А что? Повидал свет. В трех европейских столицах зарубки оставил. Смешно, я раньше о них по географии только читал. Они для меня были, как отсюда до неба. А сейчас... Вот сапоги я где шил?
Он вытянул ногу, обутую в тонкий сапог с голенищем, сдвинутым в модную гармошку. Покрутил ею перед пассажирами.
— Шил в Берлине... Обмундирование получил в Праге. В чемодане,— лейтенант шлепнул Ладонью по боку громадного чемодана из заграничной фабры,— пара флакончиков французских духов... Правда, в Париже не побывал. Врать
не буду...
— А сейчас домой, товарищ лейтенант? — спросил кто-то из сидящих в проходе.
— Ха! — обрадовался вопросу лейтенант.— Я дома коров пас. Ей-богу. В деревне жил... До восемнадцати лет пастуху помогал: Что ж, опять быкам хвосты крутить?
На его круглом мальчишеском лице отразилось такое удивление, что Владимир невольно улыбнулся. Лейтенант покраснел, сдвинул к переносице выгоревшие брови.
— У нас деревня какая? В ней ..волки ходят. Честное слово. Как зима,так и появляются. На околице воют. Что я там с французскими духами делать буду? В самогон капать?! Я культурный человек. Немецкие фрау как говорили; «Герр официр...» А мы на них только сверху вниз: «Наин, найн герр... Просто освободитель Европы!» Герр — по-ихнему — господин...
— Так куда ж ты теперь, милок? — не вытерпела старуха с верхней полки.
— Я, конечно, мимо своей деревни проеду,— рассудительно сказал лейтенант.— Телеграмму дал одной девице... До войны с ней крутил. Сам-то я без отца — матери. Померли.
— Ясно,— прогудел солдат от окна.— Любовь...
— Ха? — воскликнул лейтенант.— Пацаном был... Что понимал? Безусловно, переписывался... Да у меня адресов полная записная книжка. Честное слово! — он с гордостью оглядел слушающих его людей.— На фронте как? Фронтовые подарки помните? «Дорогой боец, бей фашистских ок-. купантов и возвращайся с победой...» А ниже, между прочим, адресок и фото пришпилено. Я парень был не из робких. Не раз отличали...
Он как бы случайно тронул ладонью медали и усмехнулся, весело раздвигая яркие губы.
— Выбор — что надо... С двумя-тремя списался накрепко. И, заметьте, одна из них в промышленном городе находится, который и лежит на маршруте данного эшелона.
— Значит, с деревней конец? — вздохнула старуха.
— Крест! — отрезал решительно лейтенант.— В городе устроюсь либо в шофера, либо в уполномоченные. Куплю кожаное пальто. Ушанку из серого каракуля. Перед нами все дороги открыты...
— Глупый ты все-таки,—медленно покачала головой старуха.— Девка припрется, а ты...
— А я,— подхватил лейтенант,— ей из окошка ручкой... Ауфидерзайн!
Он облизал лезвие ножа и задумался.
— Правда, ей до станции десять километров переться... Ну, так машину возьмет.
— Какие у них машины,— засмеялся солдат.— На коровах пашут...
— Ну лошадки-то есть? — перебил лейтенант.
— Пожрали лошадей,— весело бросил из прохода.
— Деревня без коней? — недоверчиво сощурился лейтенант.— Трави дальше.
— Слушай, лейтенант,— заглянул в купе какой-то офицер.— Ты хоть раз на побывку ездил?
— Нет,— насупился парень.— А что?
— А то, что твоей деревни, может, и на свете нет. Пара емлянок со стариками и детишками...
— Моей деревни нет? — лейтенант развел руками и насмешливо зацокал зубом.— Ты скажешь... Я ж письма от Катерины получаю.
— Один у нас вот такие письма получал, получал,— проговорил солдат,— и от батьки, и от матери, а домой пришел— в огороде две могилы. Соседи боялись раньше времени сердце его растревожить. Понял?
— Глупости,— лейтенант поставил банку и замолчал. Он отодвинулся в тень полки и засверкал оттуда на всех обиженными глазами.
— Да не слушай ты их,— сказали из прохода: — Как звать-то остальных?
— Кого? — угрюмо спросил лейтенант.
— А девок твоих.
— Одну Людмилой, а другую — Эльвирой,— неохотно ответил лейтенант..
— Вот черт,— с восхищением покрутил головой солдат.- Наверно, красавица... Крокодилу не дадут такое имя.
— Ничего,— скромно произнес лейтенант и, оживившись, мечтательно заговорил: — На телефоне работает. Значит, точно, аппаратом я обеспечен. Поставлю, как у немцев, подле кровати. Руку протянул — алло? Это ты, кореш?
— А я тебе...— солдат беззлобно матюкнулся, и весь вагон грохнул смехом.
Лейтенант забился в угол и поднял воротник шинели.
Владимир проснулся от шороха. Он открыл глаза и приподнялся на локте. Была глубокая ночь. В конце вагона слабо горела свеча в закопченном фонаре. Эшелон стоял, и теперь было слышно, как похрапывает солдат, прикорнувший у окна, сопит старуха на верхней полке. В проходе тоже лежали люди, укрывшись шинелями и полушубками. Переступая через спящих, лейтенант шел к своему месту, зябко поводя плечами и дуя на руки.
— Что? — спросил Владимир.
— Лежи,— шепотом сказал парень.
— Долго стоять будем? Какая станция?
— Моя станция,— буркнул лейтенант.— А черт его знает, сколько стоять будем... Семафор закрыт.
— Ну, пришла? — поинтересовался Владимир.
— Плакать, что ли? — невидимо усмехнулся лейтенант.— Таких на руб пучок...
Он поднялся и стал рукавом кителя сдирать с окна иней.
— Холодно на улице?
— Жуть. Дыхнуть нечем. Градусов тридцать два.
— Вот она и не приехала.
— Должна была! — сердито бросил лейтенант.— Я телеграмму кому давал? Ей, Катерине.
— Чего ты смотришь? Все равно не видно.
—Это кому как,—возразил лейтенант.— Я раньше тут каждый камушек знал. А теперь вышел — одни развалины. Он помолчал и вдруг тихо сказал:
— Во-о-он дерево... По той тропке влево и полем... Десять километров. Через речку — и моя деревня... Господи, давно ли пацаном кизяки собирал? С Кать'койдрался... Она девчонка ничего.
— А не пришла,— поддразнил Владимир.
— Машин нет,— упавшим голосом ответил лейтенант.— А может, и вообще... Сам понимаешь. На город упадет бомба — пятьдесят человек в живых нет. Капля в море. А на деревню — полдеревни в могилу... Интересно, помнят они обо мне? Если уж Катерина забыла,, то... Я ж ей телеграмму дал!
— Она, небось, тоже на фронт письма писала,— сонно пробормотал солдат.
— А ты заткнись,— прошипел лейтенант.— Рядовых не спрашивают. Молчи в тряпочку.
Он разозлился, опустил стекло и высунулся наружу. Холодный воздух ворвался в вагон. Тень от пламени свечи заметалась по стенам.
— Эй! — закричал кто-то из прохода.— Чтоб тебя ревматизмом скрючило... Закрой окно!
— Попросыпались, дьяволы,— зло проговорил лейтенант, неохотно поднимая стекло.— Детский сад. Убиться можно.
Он сел на полку и нервно забарабанил пальцами по фибровой крышке чемодана.
— Постучи, лостучи,—сказала с верхней полки старуха.— Головой о рельсы.
— Тьфу! — в сердцах плюнул лейтенант и привалился к углу, укрыв плечи шинелью. Так сидел долго, и вагон постепенно затихал, только старуха еще беспокойно ворочалась, и калоши на ее валенках пронзительно скрипели, скользя по гладким доскам. Потом н она примолкла.
— Нет, я так это дело не оставлю,— вдруг гневно бросил лейтенант и стал торопливо одеваться.— Ишь, моду взяла... Телеграмму дал? Дал! Духи французские везу...
Он натянул шинель, завязал на шее шнурки ушанки и вынул из карманов кожаные перчатки. Расправляя, шлепнул ими по ладони.
— Румынские. Катерина что задумала? Не на того напала...
Владимир слез с полки и набросил на себя чей-то полушубок. Он глубоко зевнул, взлохматил волосы, прогоняя остатки сна:
— Провожу тебя.
— Что тут тебе — цирк? — огрызнулся лейтенант и, поднатужившись, поднял громадный чемодан. Он оглядел спящих людей и хмуро сказал:
— Кто притворяется,— тем ауфидерзайн и кость поперек горла. А остальным — до свидания, товарищи. Салют!
— Топай, топай,— пробубнила с верхней полки старуха.— А из кости можешь сделать своей жене брошку на шляпу.
— Какой жене? — вспыхнул лейтенант.
— Катьке, Катьке,— хихикнула старуха, и в разных концах вагона послышался сдавленный смех.
— Ну, ведьма!—взвился голос лейтенанта. Он яростно рванул чемодан и зашагал к выходу, переступая через людей.
В тамбуре Владимир помог ему спустить вниз чемодан и подбодрил.
— Давай шуруй, кореш... Или переночуешь где?
— Где? Ни черта тут нет,— лейтенант зло пнул чемодан ногой.—Убивец! Сапожки на один носок... К утру начисто замерзну.
— А ты в чемодан лезь,— посоветовал Владимир.
— Ладно, кончай,— ответил лейтенант.— Будем расценивать это, как еще одну фронтовую ночь. Ну, счастливо.
Он взял чемодан и решительно пошел по занесенному снегом перрону. Единственный керосиновый фонарь на столбе освещал вокруг себя бледный круг. Дальше угадывались в темноте развалины станции. Небо было в тучах. Луна катилась в них, точно ныряя в клубах густого дыма, а когда показывалась вся, то казалась рыжей от морозного
ореола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34