– Хотя, конечно же, я не знал, что это ты. Ее бывший парень. Который бросил ее, узнав, что она забеременела. Как же она ненавидела тебя, мальчик. Я хотел, чтобы она оставила ребенка, вот как я любил ее. Но она сказала – нет, это его ребенок, не хочу. Так что сыночка твоего из нее высосали.
Я оттолкнул его назад, к стене. Черил оказалась между нами, воняя сладкими духами. Я потерял голову:
– Где Шарлен?
Он ухмыльнулся:
– Правда, не знаю. Попробуй в помойке посмотреть. Ой, нет, подожди минутку. Сегодня как раз мусор вывозили.
– Ты, выблядок убогий! Если ты причинил ей боль…
– И что, если я причинил боль ей? – саркастически переспросил он. – Она только для этого и годится. Ей так нравится. А что, ты до сих пор так и не заметил?
Я ударил его по лицу. Еще и еще раз. В известном смысле я обезумел, это было за все те разы, когда я хотел дать ему по морде, но не дал. В конце концов, я, наверное, убил бы его, если б здание не накренилось снова; на сей раз в море улетел туалетный столик. Деннис и я грохнулись на пол, опрокинув и Черил. Я придавил его к полу, а он продолжал держаться за нее.
– Где Шар?
– Не скажу. Пошла она на хер. Говно собачье. И я это говно уже оттер.
– Где она? – я вдавил дуло револьвера ему под подбородок. Похоже, его это ничуть не впечатлило.
– Как-то раз она заявилась сюда. – Его губа кровоточила. – Она прервала нас. Да, конечно, я взбесился, но эта блядь сама виновата, что потеряла нашего ребенка. Потом она пошла и все рассказала Бобби. – Он осклабился. – Она прекрасно знала, что будет, если она еще хоть раз осмелится заговорить.
– Где она?! – я навел револьвер на восхитительное лицо Черил, впервые заметив кровь в ее волосах.
Его тон резко изменился:
– Нет, – спокойно сказал он. – Не сделаешь. Не сможешь.
Я взвел курок:
– Для меня это всего лишь трупак двадцатилетней свежести.
– Но это же Черил…
Мой палец лег на спуск:
– Вот и посмотришь, как ее отмершие мозги разлетятся…
– Нет! – взвыл он, притягивая Черил ближе. – Она наверху, в своей спальне. Забирай ее, мне на нее насрать. Она пустое место, она вообще никогда не существовала. – Он прижал Черил к себе и всхлипнул. – Только умоляю, не трогай моего Ангела. Моего маленького прелестного Ангела. Господи, я так люблю ее!
Я вскочил и бросился за дверь, оставив его в спальне с Ангелом на руках. Когда я выбегал на лестницу, пол снова качнулся, а он крикнул мне:
– Все равно ты опоздал, Скотти. Эта сучка уже спела в последний раз «Twist and Shout».
Я не понял, что он имеет в виду.
Он засмеялся:
– Отныне и впредь она будет только рот открывать под старые хиты «Stingrays». Просто не жди больше шуточек между песнями.
Боже мой. Твою мать. Как собак.
Я бросился вниз по лестнице.
Я вбежал в дом через музыкальную комнату, с кольтом в руке. Усилители были включены, из динамиков доносилось потрескивание; я рванул дальше по розовому лохматому ковру. Пробежал через красный бархатный коридор; дом начинал скрипеть.
В холле на полу валялся последний номер «Роллинг Стоун», разорванный пополам, на последней странице – отпечаток грязного башмака. Там было снятое телеобъективом фото гаража, который я только что покинул, с крупной подписью «Гробница Ангела?».
Запирающаяся решетка на верху лестницы была открыта. Я поднялся наверх по грязным следам, отпечатавшимся на покрытых ковром ступенях; люстра в холле резко качнулась. Я прошел через открытую решетку и увидел яркий свет в комнате Шарлен. На миг он ослепил меня. Я прикрыл рукой глаза и разглядел Шарлен, лежащую на кровати.
Похоже было, что она в обмороке, но с внутренней стороны ее локтя виднелось пятно крови. Ее поза была почти сладострастной, волосы разметались по шелковой подушке, голубой шелковый халат был распахнут, обнажая груди.
Голова на подушке была запрокинута, рот широко раскрыт, яркая лампа была развернута так, чтобы светить ей в горло. Изо рта торчала сверкающая металлическая рукоятка длинного стального скальпеля.
Забыв обо всем, я кинулся к ней, и прятавшийся за дверью Большой Уилли набросился на меня сзади. Он выкручивал мне руку, пока я не выронил револьвер, и уже пригнул меня к полу, где мне и настал бы конец, когда я в отчаянном приливе животной силы отшвырнул его. До сих пор не понимаю, как мне это удалось. Все равно что сверчку оттолкнуть «кадиллак». Он влетел башкой в экран телевизора, и клип «Cars» оборвался с неприятным хлопком.
Когда дым от вспыхнувших катодов рассеялся, он сидел на полу, зажимая руками окровавленное лицо и стонал, не веря случившемуся.
Я склонился к Шарлен и осторожно извлек скальпель из ее горла. На лезвии не было следов крови. Я вовремя остановил Большого Уилли. Шарлен была в глубоком обмороке. Я взял ее на руки, и тут весь дом содрогнулся, издав нестройный хор скрежетов. Я привалился к стене, чтобы не упасть; снаружи до меня донесся ужасный грохот. Я успел увидеть в окно, как гараж падает вниз. Превратившись в груду раздробленных балок и рассыпающейся египетской штукатурки, он рухнул в море.
Я понес Шарлен в холл, дом снова качнулся, и решетчатая дверь начала закрываться за нами. Она остановилась, не захлопнувшись на какой-нибудь дюйм. Я толкнул ее ногой, чтобы открыть пошире, и дом снова вздрогнул.
В комнатах на первом этаже с полок сыпались стекло и фарфор, а я нес Шарлен по лестнице вниз. Когда я, наконец, спустился, лестница начала отделяться от стены. Я едва не уронил Шарлен. Последним рывком, шатаясь, я выбрался в холл, где увидел, что входная дверь открыта. Деннис покинул гараж вовремя.
Грязные следы его ботинок вели в музыкальную комнату, где я и увидел на стене его тень. Наблюдая за ней, я вынес Шарлен через переднюю дверь.
«Стингрэй» ждал на дорожке, на полпути от того места, где раньше был гараж. Черил в красном плащике была втиснута на пассажирское сиденье, на ее негнущуюся руку была повешена маленькая косметичка – вероятно, с зубной щеткой и парой трусов на смену. Двигатель ровно работал на холостых, из «вибра-соника» доносилась «Люби меня сегодня ночью».
Я поднес Шарлен к машине. С трудом изогнувшись, открыл дверцу со стороны Черил.
Дождь ворвался в салон, барабаня по ее керамическому лицу. Сейчас, при дневном свете, она выглядела совершенно неживой. Лицо было мертвенно-белым, кукольным, грубо накрашенным. Эта мертвая бледная кожа не давала никакого свечения. Словно она была сделана из папье-маше или воска. Лишь ее губы блестели с прежней устрашающей реалистичностью, болезненной остротой, все еще требуя импульсивного поцелуя. Передо мной снова проплыло, как в собственной голубой спальне я целую ее капризно надутые губки. Она словно шептала: «Люби меня, милый» – хотя, на самом деле, это был голос Шарлен из магнитофона. «Люби меня прямо сейчас».
Подцепив ее ногой за сгиб локтя, я выкинул Черил из машины. Деннис заорал, когда она шлепнулась в грязь и бросился к ней от дома, выронив охапку пленок. Не обращая на меня внимания, он скользнул в грязь к ней в пароксизме жалкой заботы:
– О Господи, девочка моя.
Он поднял ее и, обняв, стал покачивать. Порыв ветра отвернул полу плаща, подставив ливню ее окровавленную промежность. Словно она все еще была жива и могла застесняться, он быстро прижал полу на место.
– Ох, детка. Ну тише, тише, все хорошо.
Мокрым рукавом он вытер грязь с ее лица.
Фасад дома треснул сразу в нескольких местах. Об одно из зарешеченных окон размозжило застекленный шкафчик, вышвырнув на улицу осколки вдребезги разбитых купидонов и тарелок с портретом Кеннеди. У границы территории надломилась скала, выворотив с корнем королевскую пальму. Асфальт под ногами ходил ходуном, пока я усаживал Шарлен в машину на пассажирское сиденье. Ее ресницы задрожали. Она сглотнула, голова перекатилась с боку на бок, затем она снова обмякла. Я захлопнул дверцу. Мы готовы были ехать; оставалась только одна проблема.
– Деннис, как мне открыть ворота?
Он уже поднялся на ноги и волочил Черил обратно в дом.
– Пошел на хер, – сказал он. – Катись ко всем чертям. – И опустился на колени, подбирая катушку с двухдюймовой пленкой.
Трещина расколола дорожку и полузатопленный газон; одна из римских колонн рухнула. Я смотрел, как он тащит Черил в музыкальную комнату. От дома неслась какофония хруста балок и треска бетона. Керамические сувениры бились. Стекло разламывалось.
– Деннис! – заорал я ему. Он даже не заметил.
Я снова кинулся в красный бархатный коридор, под тканью лопалась штукатурка, гоня по материи волны. Когда я добрался до музыкальной комнаты, раздался взрыв, оглушающий рев, чудовищный грохот, едва не отшвырнувший меня обратно к дверям. Я зажал уши.
«Прилив волны огня» несся из огромных динамиков стремительным обвалом исступленных звуков. Волна пульсировала за волной: громкий хор, звучные ударные, полчища приглушенных духовых и пронзительных струнных, Африка трахала в жопу Брамса, марьячес избивали Вагнера, пока криком охваченного пламенем кондора не вступила Луиза Райт. Громкость была невыносимой; даже с зажатыми ушами мне казалось, что в череп ввинчиваются два сверла. А Деннис Контрелл выглядел совершенно безмятежным.
В окружении вибрирующих динамиков он нежно прижимал к себе Черил, словно она защищала его настолько же, насколько он оберегал ее. И хотя она была измазана в грязи, в этом мягком розоватом свете ее нежное лицо снова казалось сияющим своим прежним светом. А он будто смаковал всю нюансы музыки, делился ими с ней – той единственной, для кого он создал все это; той, которая вдохновила его на величайшую работу всей его жизни. Басы наваливались на меня, словно перегрузка. Хор пронзительно вопил. Я не мог понять, почему Деннис не бьется в припадке.
После окончания второго куплета музыка притихла, готовясь к следующему неизбежному взрыву. И в это недолгое затишье слышен был лишь приглушенный ритм ударных да играющие бликами волны духовых с синтезатора – шикарные, лоснящиеся звуки.
Посыпалась штукатурка. Стена, на которой висели его фотографии и «золотые» диски, дрогнула. И в этот возвышенный миг, каким бывает лишь миг перед началом оргазма, на его лице появилось выражение неизъяснимой безмятежности и печали, как у искупленного святого.
– Деннис, – повторил я, – мне нужно открыть ворота.
– Прямо позади тебя, Скотти, – ответил он со спокойным сочувствием. – Просто нажми кнопку – и ты свободен, езжай домой.
Музыка гремела, полнилась тревожным ожиданием. Я нашел красную кнопку, скрытую под тяжелым бархатом, и нажал ее. Снова взглянул на него, и мне показалось, что в его выжженном взгляде мелькнуло на миг что-то похожее на признание безумной тщеты того, что он сотворил.
И тут, словно в ответ на эту его мысль, будто лишь это могло подвигнуть его на искупление его чудовищных деяний, взвилась музыка.
Нет и не будет никогда ничего подобного этим нескольким секундам музыки. При всем своем цифровом совершенстве, последняя работа и рядом с этим не стояла. Это был отстой исключительной степени; кричаще-эффектное чувство, преобразованное в истинную веру сердца. Вздымаясь, подобно непростительно сногсшибательному валу полыхающего синего пламени, пожирая воды морские в полосе прибоя, предназначенные затопить тех, внизу, кто смотрел на него в благоговейном ужасе, не в силах двинуться с места – все линии сходились в ослепительно-блаженном финальном катарсисе. Где-то в этих нескольких секундах таилась дверь на небеса, аварийный люк в места вечной любви и милосердия, трещина в земной реальности и страданиях ее, что выходила за пределы мира, словно вечный приход у наркомана или непрерывный оргазм. Мириады ангелов-скопцов тянули мелодию без слов, а Луиза завывала на грани невыносимого экстаза, выстроенного из безумия и мучительного восторга – и наконец, на исходе бесконечного душераздирающего вопля, когда гребень обжигающей волны захлестнул огнем ее промежность, разразилась криком уничтожающего избавления.
Именно в этот миг, в высочайшей точке разрушения – все умерло, оборвалось, иссякло, а комната погрузилась в темноту, отключилось электричество.
У меня в ушах все еще звенело; я в полумраке смотрел на Денниса, все еще обнимающего Черил. Какое-то время был слышен лишь шум дождя да глухие удары волн в скалу. Затем позади него разлетелось затянутое фольгой окно. В помещение ворвался дождь, холодный полумрак комнаты стал влажным. Комната превратилась в открытую галерею, возвышающуюся над бездной. Готовое вот-вот рухнуть орлиное гнездо.
Пол посреди комнаты разломился, обломки половиц вспороли ковер. С потолка рухнули куски штукатурки, а оторвавшаяся секция пола поползла к окну, сбрасывая все, что на ней было, в бушующий прибой. Фортепиано с визгом скатилось по промокшему ковру и рухнуло наружу. В море полетели динамики и усилители. Он и Черил тоже валились вниз, я попытался схватить его, промахнулся, но вцепился в рукав винилового плаща Черил. Они сползали по перекосившемуся ковру, но я сумел остановить их, вцепившись в плащ и уперевшись ногами в край переломанных половиц. Плащ задрался ей на голову, а Деннис держался за ее руку выше локтя – только поэтому плащ до сих пор с нее не сполз.
Мокрый винил поскрипывал под его пальцами, его взгляд встретился с моим – и в нем была ужасающая твердость.
Полиуретан хрустнул.
– Она моя, – заявил он, и тут плечевые швы плаща разорвались, и сама ее рука вырвалась из плеча, и он сорвался вниз, по усыпанному хламом склону, в бушевавшие внизу волны, по-прежнему держа ее руку.
Из ее разорванного сустава что-то капало, в комнате пахло формальдегидом. Ветер сорвал плащ с ее головы, и я в последний раз посмотрел на ее ангельское лицо.
– Она твоя, – сказал я и выпустил ее.
Она покатилась вниз, навстречу удару очередной волны, и исчезла в пене.
Я выбежал в красный бархатный коридор, а позади меня в музыкальной комнате обрушился потолок.
Я проскочил через луксоровские двери между падающими балками и цементными блоками и увидел, что ворота открыты. Путь был свободен. Я метнулся за угол к «стингрэю».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45