Я сам сделал ее двадцать лет назад, открывая застежку зубами в тот день, когда подарил этот браслет Черил на семнадцатилетие. Некоторое время я что-то бессвязно бормотал, потом, наконец, заснул.
Вообще-то я еще несколько дней бормотал какую-то чушь, в основном разговаривая сам с собой. Меня словно выжгло изнутри, будто лоботомировали; я продолжал жить только по инерции, опустошенный, заторможенный. Я не мог ясно думать о том, что произошло. Или не хотел.
Я без сил валялся на диване, смотрел MTV, погрузившись в бесконечные кадры и приглушив звук так, что музыку едва было слышно. «The Boys Of Summer», «Cruel Summer», «Suddenly», «Last Summer».
И вот на этом фоне, когда мысли, наконец, немного улеглись, я начал рассуждать, пытаясь понять, что же случилось. Узнать, что сходство Черил и Шарлен никогда не было случайным, что связь между песнями «Stingrays» и моими чувствами к Черил была не только в моем воображении, в каком-то смысле даже принесло мне облегчение. Сходство двух девушек было намеренным, оно навязчиво подчеркивалось и усиливалось всеми способами. Деннис знал Черил, он любил ее и он создал «Stingrays» как живой мемориал ее памяти. Возможно, на каком-то уровне подсознания я всегда знал это, что только так и должно было быть, но, рассуждая разумно, это было невозможно, поскольку я считал, что в ту ночь Черил умерла на пляже. Но, с другой стороны, я никогда не был в этом убежден. Музыка «Stingrays», в которую была заключена частичка невыразимой духовной сущности Черил, со сверхъестественной точностью воспроизводила эту сущность, словно возвращая Черил к жизни – и это всегда было иррациональным на первый взгляд доказательством того, что после той ночи она еще жила на свете.
Как же она жила, как она встретила Денниса? Я чувствовал себя режиссером по монтажу, которого привели в подвал, битком набитый ржавыми коробками с кинолентами, включая кинопробы и рабочие материалы на выцветших «техниколоровских» пленках. И которому велели смонтировать из этого новый и логичный окончательный финал фильма о Черил Рэмптон. Куда она убегает в ту ночь группового изнасилования? У кого находит убежище? Возможно, у какой-нибудь подружки из Ломиты, которая даст ей чистую одежду, несколько долларов и, сочувствуя, – адрес в Голливуде.
Потому что они должны были встретиться именно в Голливуде, где она пыталась устроить свою жизнь в одном из покрытых помпезно блестящим слоем штукатурки обветшалых квартиролендов города – порочной мекке для беглецов, для девушек попавших в беду, вот как сейчас.
Может, она нашла работу официантки в, скажем, «Барниз Бинери», носила обтягивающую светло-синюю форму, которая сочеталась с ее голубыми глазами. Один взгляд поверх «Биллборда» – и Деннис забывает о фирменных блюдах на синих тарелках. Я хочу тебя. Во всех смыслах. Идем.
Или же она подалась в маникюрши, сняла квартиру на Фонтейн вскладчину с парочкой стюардесс, по ночам они бродят туда-сюда по Стрип – прототипы фанаток «британского вторжения», одетые в стиле «оп-арт» и с прическами под Твигги.
Как-то ночью в «Газзаррисе» она замечает красивого белокурого гения в темных очках с огромными стеклами, который скучает, опираясь на барную стойку. Она подкатывает прямо к нему и с плохим акцентом кокни просит огоньку под завывания группы «Zombie» – «She's Not There».
Есть и еще один вариант, совсем гнусный – но, учитывая ее возраст, красоту, мучившие ее чувства страха и горечи, он, пожалуй, был весьма вероятным. И в тот самый миг, когда я допустил возможность такого варианта, все остальное встало на свои места, сложившись в моем мозгу в безупречную, яркую картину последнего лета Черил – в широкоэкранном формате.
Ночь. Она бежит по берегу, белые ноги в лунном свете, розовая блузка порвана, волна накатывает за волной, а она исчезает в дымке Редондо. Конец сцены.
Следующая сцена. Спустя где-нибудь неделю. Мы смотрим на нее через отблески неона на стеклянной витрине «Кантерс Деликатессен» в Голливуде; она подсчитывает последнюю мелочь, пытаясь набрать на булочку с повидлом, не обращая внимания на стоящего рядом, у того же прилавка, Арти, который пытается заглянуть в вырез ее блузки. Арти обвешан золотом, у него открытая рубашка и волосатая грудь. Арти – обворожительнейшая личность с дешевым коком на голове. Арти громко отпускает шутку, и ему достается прощупывающая улыбка Черил. Она недавно в городе? Ей надо где-нибудь перекантоваться?
Той же ночью Арти трахает ее на круглой кровати в квартире на одном из верхних этажей на Сансет-Стрип. Они курят над огнями Лос-Анджелеса, и он рассказывает о своих связях в музыкальном бизнесе, мире тусовок и марихуаны, о знаменитостях, с которыми, как он утверждает, он знаком. Он обещает представить ее тут и там.
И выполняет обещание. Потому что Арти – сутенер. А она становится проституткой высшего разряда. Что означает: она даже не видит наличных денег. Арти берет на себя все заботы: он обеспечивает ей еду, снимает квартиру, покупает новую модную одежду и водит на вечеринки. Она трахается с одной или двумя знаменитостями – так же, как и со множеством администраторов средних лет с обручальными кольцами и именами вроде Ральф или Джордж.
Как-то днем Арти везет ее в Эхо-парк на аборт. В гостиной захудалого бунгало он любуется фотографией на развороте «Плейбоя», а в глубине дома играет «миксмастер», и когда раздается вопль Черил, он морщится.
Потом наступает та ночь в Бель-Эйр, когда на вечеринке она видит сквозь клубы дыма и тусклый свет ламп красивого белокурого гения – и ловит его неуверенный взгляд. Она подходит к нему, непринужденно заговаривает с ним, и они уезжают вместе в его блестящем синем «стингрэе», мчатся вдаль по изгибающимся дорогам. И она уже никогда не возвращается к Арти – даже затем, чтобы забрать свои красивые новые наряды.
Одно можно утверждать точно: в середине июня она уже вместе с Деннисом на студии «Санрайз Саунд», где «Vectors» записывают «Rincon». Микрофон перед лицом, глаза закрыты, Марк и Гари берут высочайшие ноты блаженства, словно мчась на сверкающей многодорожечной волне исступленного восторга этой песни, в которой только на первый взгляд поется лишь о серфинге – и на этих сессиях, именно в это время рождается знаменитый контрелловский звук. Все, что он делал до этого, было умелым подражанием: ранние «Vectors» были его слепком с «Beach Boys», «Beehives» – его версией «Shangri Las». Но эпоха становления позади. Вундеркинд-интеллектуал открыл в себе чувственность. Гений влюблен.
Рядом с ним, у пульта, Черил прижимает бутылку кока-колы к влажным вишнево-красным губам, а его рука поднимается все выше по ее гладкому белому бедру. Сладкий запах ее духов опьяняет его, он срывает поцелуй в то самое время, когда музыка нарастает до самых высот. Возбужденный, он тискает своего дешевого ангела-соблазнителя, свою мадонну из отребья, свою сочную музу.
Вот они занимаются любовью на двухъярусной кровати в домике в Хермозе (его родители недавно отплыли во Флориду), и их тонкие тела насквозь пропитаны закатным оранжевым светом; глаза Черил горят от удовольствия, его – расширены в изумленном благоговении. Он целует ее снова и снова, не прекращая – мужчина, жаждущий целовать. «Ангел», – шепчет он, проваливаясь в нее. «Ангел» – выдыхает он, когда у него встает накрепко, и он проникает глубоко, как ни с кем никогда больше не сможет.
А вот они смеются на залитой солнцем кухне там же, в Хермозе; Черил болтает ни о чем, щеголяя в крохотном бикини там, где обычно стоит его немодно одетая мама. Они плавают обнаженными в небольшом фасолеобразном бассейне. Занимаются любовью во внутреннем дворике, в гостиной – там, где позже он дарит ей вычурный и бесполезный меховой жакет. Куда он приносит ей цветы, пластинки и украшения – он никогда не приходит домой без подарка для своего Ангела. Откуда он ведет ее, прикрыв ей глаза, ко входной двери. Можно смотреть – и она визжит, увидев, что он для нее приготовил. Это форд «мустанг», новехонький «мустанг» с откидным верхом и уютным красным салоном; машина, которую со временем он отдаст Шарлен.
Она кайфует, все это лето – сплошной кайф, она носится вверх-вниз по скоростной трассе, ощущая горячий кроваво-красный винил под обнаженными бедрами, куря и подпевая радио, по которому передают «Rincon», то и дело визжа от кайфа в это лето мирских удовольствий и грядущего гнева.
Потому что теперь они окунулись в пронизанные солнцем дни, полные роз и метедрина, и кобальтово-синие ночи «скоростняка» и страстной любви. В пастельной ванной дома в Хермозе худощавый Большой Уилли делает Деннису укол в плечо. Пошатываясь, Деннис смотрит сквозь расширенные зрачки, как Черил приспускает сзади трусики бикини, Большой Уилли вкалывает иглу чуть ниже линии загара в ее восхитительную ягодицу, скромную, как на рекламе «Коппертон».
Едва дыша в вызванной химической реакцией эйфории, они плавно перемещаются в спальню и падают на узкую кровать, слившись в выжигающем мозги поцелуе. Все его комплексы улетучиваются. Деннис раздвигает ее ноги цвета слоновой кости и присасывается ртом к ее теплой влажной щели.
И в таком же фармацевтическом блаженстве в один яркий красочный воскресный день они мчатся в «стингрэе» вверх по побережью, торопясь к еще не достроенному дому под взрывы беспричинного смеха. Счастливые, они пробираются через стойки каркаса, без умолку болтая о своем будущем, то и дело останавливаясь, чтобы поцеловаться и потискаться. В конце концов они забредают в бетонную выемку, будущее место для посиделок, и Деннис извлекает толстую пачку «косячков». Часы идут, они курят марихуану, захваченные друг другом настолько, что даже надвигающихся штормовых туч не замечают, пока не раздается удар грома и не обрушивается ливень. Взъерошенные, под кайфом, они, хихикая, пробираются к «стингрэю» и, насквозь промокшие, садятся в машину.
Мчатся обратно по скользкой трассе, на восьмидорожечном магнитофоне играет «Rincon», ритмично ходят «дворники», Деннис срывает вишневый поцелуй в конце дня украденного блаженства. И когда их губы встречаются, музыка достигает высшей точки, а асфальт уходит из-под колес.
Скалы и неспокойное ночное море приближаются, как в объективе камеры. Небьющееся стекло разлетается вдребезги ослепительным вихрем блестящих осколков. Синее стекловолокно хрустит, салон сминается вокруг них, как ловушка. Музыка стихает одновременно с болезненным хрипом – ломается шея Черил.
Далее – льет дождь; Деннис лежит на руле без сознания, по голове струится кровь. Черил отброшена на заднее сиденье, кровь покрывает взбитые волосы и бледную сломанную шею. Волны вбегают внутрь через разбитое ветровое стекло и откатываются, покраснев от крови.
Дождь прекращается лишь на рассвете, как раз когда пожарный разбивает боковое стекло со стороны Денниса и тянется к его шее – пощупать пульс. Финальный долгий кадр: синяя машина расклинена в скалах, пожарная машина и полицейские автомобили на краю желтого берега, чистое голубое небо готово к обжигающе-красным буквам финального списка благодарностей: после двадцати лет мистификаций и загадок – истинный финал фильма о Черил Рэмптон.
Воображая себе этот финал, я почувствовал некую грусть, которая не была горем в полном смысле этого слова. Как я мог чувствовать горе после того, как уже столько раз представил себе ее смерть, после того, как столько лет уже горевал о ней? Да, теперь ее смерть выглядела художественной, далекой и ненатуральной. Кинематографичной. Ощущение потери размывалось, впитывая само себя. К заключительному кадру цвета всегда должны меняться: желтый пляж – окраситься грязной киноварью, голубое небо – навеки обрести переливчато-резкий розовый цвет.
Если последняя серия жизни Черил была цветным широкоэкранным «техниколоровским» фильмом, то произошедшее дальше было обнаружено на зернистой обращаемой шестнадцатимиллиметровке, отбракованной из сотен часов документальных материалов Д. А. Пеннебейкера – едва прослеживающиеся здесь следы жизни Черил вручную засыпаны крупным песком реализма киноправды, cinema vуrit?.
Следующий эпизод начинается с Денниса – он на больничной койке, весь в бинтах, накачан успокоительным после аварии; цвет лица под дрожащим светом флуоресцентных ламп – слегка зеленоватый.
Далее крупным планом – фальшивое водительское удостоверение Черил, которое коронер извлекает из ее мокрого бумажника. Выдано в Калифорнии, на имя Черил Хортон (это фамилия ее настоящего отца), и год рождения исправлен на 1946, прибавляя год, которого ей не хватает до восемнадцати. Но чернила расползлись; удостоверение, очевидно, поддельное.
А сейчас коронер принимает наличные от нервничающего мальчика на побегушках из компании звукозаписи. Следующий кадр: свидетельство о смерти Черил подписано, и данные внесены из ее фальшивого документа. Именно поэтому ее мать так никогда и не узнала о смерти дочери.
И вот урна с прахом Черил опущена во влажную землю кладбища «Форест Лоун».
В следующем кадре надгробный камень уже стоит на месте, на нем тоже написана ложь; сверху на могилу падает тень. Камера уходит вверх – и мы видим Денниса; прошло уже несколько дней после аварии, на нем бейсболка, чтобы скрыть швы на голове. В какой-то степени он даже благодарен компании звукозаписи за то, что она замяла скандал и спасла от неприятностей, которые ожидали его из-за секса с несовершеннолетней и наркотиков. И все же далеко не все в порядке. Любовь всей его жизни нельзя просто вычеркнуть, будто ее и не было. Его охватывает отвращение, он отворачивается от могилы и возвращается к машине.
К своему ярко-голубому «стингрэю» с окном «сплит», шестьдесят третьего года, безукоризненному, сверкающему под жарким июльским солнцем. Неужели это та же машина, которую мы видели разбитой, зажатой между скалами? Если так, то ее восстановили с необычайной педантичностью; хотя скорее всего, это замена, новая машина, в мельчайших деталях повторяющая ту, в которой погибла Черил.
Он заменил машину – заменит и девушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45