Я записал имя своего адвоката на спичечной коробке из «Дьюка» и уточнил:
– Ты уверена, что чувствуешь себя нормально? Что сможешь вести машину?
– Ara, я сейчас в полном порядке, правда. Ехать назад всегда легче.
Я все еще не мог определиться, как отнестись ко всему этому агорафобскому делу – я-то всегда считал это одним из моднючих психиатрических расстройств, – но в том, что для нее это было серьезно, сомнений у меня не было.
– Знаешь, спасибо тебе за все, – сказала она. – Думаю, мне на самом деле просто нужно было с кем-нибудь поговорить.
– Рад, что ты выбрала меня, – мне вспомнилось, как она тогда лежала на розовом атласном покрывале кровати. – Есть у меня такая тенденция – зацикленность на самом себе. Мне обычно как раз помогает поговорить с кем-нибудь, у кого серьезные проблемы.
Она импульсивно обняла меня. Держа ее в объятиях, я вдруг заколебался – меня охватило что-то вроде парализующе острого желания, какого я уже много лет не чувствовал. Она отодвинулась, слегка смущенная, и села в свою машину.
На миг она напряглась за рулем; затем выехала на улицу, не глядя в зеркало. Завопили гудки; какой-то «бьюик» едва не врезался в нее сзади, а она махнула мне рукой и дала газу.
Поднимаясь к себе в комнату, я встретил молодую женщину, которая спускалась вниз.
– Скотт Кокрэн – это вы? – спросила она, сияя натужным телевизионным шармом.
– Возможно.
Она набрала полную грудь воздуха и в бешеном темпе выдала первый горестно-извинительный куплет из «I'm Sorry» Бренды Ли, вызвав несколько смешков у тех, кто оказался возле бассейна.
Она подала мне небольшой пухлый конвертик, и я выдавил улыбку:
– Спасибо. Это было круто.
В моей комнате зазвонил телефон. Я сунул ей доллар и отпер дверь.
Звонок я предоставил автоответчику, а пока он предлагал оставить сообщение, вскрыл конверт. Там оказался маленький пакетик, набитый кокаином. Автоответчик дал длинный гудок.
– Скотт, надеюсь, ты уже получил мое предложение о мире, и если эта тупая сука, которая поющий посыльный, сделала, что ей сказали, то ты уже знаешь, каково мне сейчас. Тебя, друг мой, надо к лику святых причислить за то, что ты меня терпишь. Я был первостатейным засранцем – дальше некуда; а если б не признал это, оказался бы еще и полным дубьем. Скотти, я валяюсь у тебя в ногах, умоляю, ною, вылизываю твои грязные ботинки. Умоляю, позвони мне и скажи, что я не потерял своего единственного настоящего друга, – отбой.
Я с отвращением засмеялся и стер сообщение.
Вечером, когда я собирался отправиться на свою ночную смену, мне нанес визит Хэнк. Я сделал ошибку, оставив кассеты с интервью в прямом эфире на студии. Хэнк их прослушал, и теперь был в экстазе. Деннис был великолепен, как я и обещал: словоохотлив, скандален и четко выражал свои мысли. Пожалуй, несколько двинутый, но это было частью его таинственного ореола.
Хэнк ввалился в ванную, когда я брился, и завел разговор о возможности видеосъемок. Нашей компании-учредителю принадлежала кабельная сеть, которая по выходным пускала записи концертов рок-звезд и ток-шоу с ними. Деннис Контрелл и «конюшня» его исполнителей могли потянуть на двухчасовой специальный выпуск. Конечно же, это будет мое шоу. С моей отличной внешностью я был просто создан для малого экрана. И потенциальные возможности записи были решительно безграничны, тут и говорить нечего.
Это было еще не все. Хэнк успел поговорить с одним литератором – уважаемым журналистом, который сделал множество материалов для журнала «Роллинг Стоун». Преданный поклонник Контрелла, этот парень уже около десяти лет пытался взять интервью у Денниса. Узнав, что мы с Деннисом нашли общий язык, он бешено завертелся. Если бы я мог ему помочь… словом, для тупых: как я смотрю на то, чтобы написать книгу в соавторстве. Она наверняка прогремит не слабее, чем биография Моррисона несколько лет назад.
Захватывающая идея, сказал я Хэнку, выходя из ванной и небрежно бросая грязные жокейские шорты поверх кассет с интервью, пока Хэнк их не заметил.
Провожая меня вниз, до машины, он спросил, когда я в следующий раз увижу Денниса.
– Думаю, в следующий понедельник. В уголовном суде.
– Э-э?
– Не бери в голову.
Пока я садился в машину, Хэнк продолжал оживленно говорить. «Главное – поддерживай с ним хорошие отношения», – это было последним, что он сказал мне.
Если б только можно было переключить на автоответчик телефон, по которому в студию поступают заявки, моя жизнь могла бы повернуться совсем иначе. Поскольку он позвонил, это было неизбежно.
– Ты разве не слышал моего сообщения?
– Угу, слышал.
– И все же по-прежнему ненавидишь меня? Да, так?
Я вздохнул.
– Нет, Деннис, вовсе не так.
– Тогда давай встретимся завтра в три, в клубе «Виски». На нейтральной территории, ага? Я не виню тебя, что ты так подозрительно ко мне относишься. Я поступил плохо, очень плохо. Но теперь это все в прошлом, вот увидишь. Значит, в «Виски», договорились?
– Не знаю, Деннис, действительно не знаю.
– Скотт, мне нужно идти, я сейчас в студии. Но завтра мы увидимся. Я знаю, ты меня не подведешь. Ты же знаешь, я люблю тебя, Скотт. Правда. Люблю как младшего брата, которого у меня никогда не было.
Бар «Виски» был заперт и забит досками уже не первый день. Любопытно, знал ли об этом Деннис, подумал я, шагая по сверкающей боковой дорожке к узкому входу со стороны Стрип. Черные стены были облеплены постерами с «Police» и Пиа Задора, но дверь оказалась открытой. Подойдя ближе, я услышал игру на рояле и пение.
Я шагнул внутрь, смена освещения ударила по глазам, пока они не привыкли к полумраку. На тускло освещенной сцене я обнаружил источник музыки: Большой Уилли стоя наяривал «My Blue Heaven» в стиле Фэтса Домино. Получалось у него неплохо. А если совсем честно… и тут меня вдруг озарило, кто такой или, вернее, кем был Большой Уилли лет двадцать тому назад. Я все еще переживал свое открытие, когда от двери ко мне подтолкнули высокий стул у стойки бара, и я услышал голос Денниса: «Вот здесь, Скотт».
Я увидел лишь темный силуэт да тлеющий кончик сигареты – и шарахнулся в сторону, ударившись голенью о ножку стула.
– Осторожней, Скотти, – он добродушно рассмеялся.
Приблизившись, я сумел разглядеть его. Он был спокойнее, чем когда-либо – ни следа скрывающейся в глубинах жестокости. Если он сейчас и был под дозой, на сей раз, по крайней мере, на текущий момент, это была идеально точно подобранная доза. Он повел рукой в сторону пещерообразного зала, и я заметил глубокую вмятину у него на лбу – от ногтя?
А в зале царил полный развал, будто здесь панки сорвали последний концерт – пол был усеян поломанными столами, стульями, битым стеклом.
– О-о, «Виски»… – произнес он с напыщенной ностальгией.
– О-о, да, – подхватил я его тон. – Да, конечно. Отис в своем красном костюме, вызвавший здесь прямо настоящий шторм. «Love».
Помнишь Артура Ли и «Love»? И, конечно, «The Byrds» и «Buffalo Springfield».
Эй, «мистер Спейсмен»!
Привет, «мистер Соул»!
Черт, у меня тогда было жуткое времечко. Я как раз учился в коллеже, и кто-то под видом наркоты толкнул мне эстрогены. У меня целый семестр были огромные титьки. Так, кто у нас еще был? Ах да, Скай Сэксон и «The Seeds». «You're Pushing Too Hard».
Так я и не смог проникнуться этой песней. Но, конечно, настоящий дебют здесь был только один, верно? Джим! Король ящериц!
Веришь, нет – я ведь был здесь в ту ночь, именно в ту самую ночь, приятель, когда он вообще первый раз пел на публике «The End».
А наверху подвесили прозрачную будку, и в ней была девица из клуба. Она стала знаменитой несколько лет спустя, кажется, как террористка. Ну, это неважно, в общем, когда Джим дошел до строчки про то, что хочет сделать со своей мамашей сам-знаешь-что (и слово, которое он употребил, было совсем не «играть»), так вот, эта девица из клуба так ошалела, что описалась прямо в своей будке. Но это еще не все. Угадай, кто стоял прямо под ней? Джон Уэйн, приятель! Сам Дьюк, собственной персоной, бля буду! Только не спрашивай меня, что он там делал. Может, у них там на Эльдорадо техника накрылась, вот он и заглянул позвонить с платного телефона. Но самое-то плохое не в этом. Самое плохое в том, что… будка дала течь!
– Ну это уже чушь собачья, – снисходительно отозвался Деннис.
– Чушь собачья?! Ты что имеешь в виду, приятель? Я сам тут был. Я видел это собственными глазами, вот этими, обоими. Ну ладно, ладно, признаюсь, я тогда дрейфовал на звуке от примерно двух тысяч ярко-синих микрофонов, а за несколько минут до этого закинулся десятком колес туинала в сортире, но глаза-то не врут! Если этот пижон был не Джон Уэйн, тогда я – Дэйл Эванс!
Надутый! Верхом! Рядом со своим Курком на ранчо Яблочной долины!
Он вздохнул:
– Скотти, послушай меня, расслабься. Я не собираюсь делать тебе ничего плохого. Большой Уилли не сделает тебе ничего плохого. Ты отпускаешь безвкусные шуточки только потому, что боишься. Не надо, ни к чему это, – он скользнул рукой по моему плечу. Я почувствовал запах пачули. – Скотти, пожалуйста, поверь мне – я даже не знал, что произошло, пока Большой Уилли не рассказал мне обо всем на следующий день. Ты даже представить себе не можешь, что я пережил, как я раскаивался. Господи, подумать только – я едва не убил человека, который, единственный, проявил элементарную человеческую вежливость, и к которому я привязался впервые за… – его голос сорвался, – за Бог знает сколько уже лет. – Теперь он был похож на Оливье, изображал извечный еврейский страх – и переигрывал. – Я бы не смог остаться жить, если бы… О Господи, нет. Не хочу даже представлять себе это. Кокаин не самый плохой наркотик, если чистый и сам по себе. Но горе, если смешать его с дилаудидом, – он бросил свирепый взгляд Отелло на Большого Уилли, – или чем-нибудь еще таким, что этот мерзкий ниггер подмешал мне в лекарство. Это все равно, что смешать бензин с нитроглицерином и завести мотор. Однажды этот жирный черный мешок дерьма убьет меня, – он резко, демонически расхохотался в стиле Орсона Уэллса. Затем продолжил тихим, набожным тоном: – Но на сей раз я усвоил свой урок. Я бросаю препараты. Все препараты. Все до единого, даже аспирин. На этот раз я решил твердо. На следующей неделе я еду в Швейцарию. Курс замены крови. Дорого, но оно того стоит.
Я вытащил из кармана пакетик кокаина и попытался вложить его в руку Денниса:
– Вот. Почему бы тебе не получить за него деньги назад и не пожертвовать их обществу «Анонимные кокаинисты»?
Он отвел руки, отказываясь взять пакетик:
– Нет, нет, нет, это ты оставь у себя. Неделя – долгий срок, и мне не нужны искушения. Ты только окажешь мне услугу.
Большой Уилли продолжил печальной, мучительно эмоциональной мелодией в духе Отиса Реддинга «Try a Little Tenderness». Я сунул пакетик в нагрудный карман пиджака Денниса.
– Мне и правда не надо этого дерьма, Деннис. И насколько я понимаю, это вообще крысиный яд.
– Никакой это не крысиный яд, – оскорбленно возразил он, и впервые я уловил в его тоне резкую нотку. – Большой Уилли берет только самое лучшее. Ты можешь говорить о нем все, что хочешь, но поверь мне, есть два вопроса, в которых он отлично разбирается. Наркота. И как разобраться с жирным поляком-психиатром, чтобы он никогда больше не совал свою носяру Шарлен между ног, – он ухмыльнулся, демонстрируя сверкающие искусственные зубы.
Голос Большого Уилли возвысился до пронзительного фальцета, взлетел в стратосферу, произнося слова нежно, с безумно изысканным трепетом; так убийца-психопат тревожится, что помялась пачка задушенной балерины.
С меня было достаточно.
– Слушай, я уже опаздываю на занятия джазер-сайзом. Увидимся как-нибудь, ага?
Я направился к двери. Он схватил меня за руку:
– Скотт!
Большой Уилли оборвал музыку. Я оцепенел. Деннис вцепился мне в руку выше локтя:
– Прошу тебя, – попросил он почти нежно, – не надо со мной так. Я уже столько раз извинился, что просто не знаю, что мне еще сделать, – и он выпустил меня.
– Я принимаю твои извинения, Деннис.
– Тогда поедем ко мне, пожалуйста. Я хочу кое-что показать тебе. Поделиться этим с тобой, Скотт. Я чувствую, что только ты и я способны оценить это.
– Что это?
– Не скажу. Не хочу все испортить. Пожалуйста, Скотт, поверь мне. Я не хочу сделать тебе ничего плохого. Ты же видишь, я сегодня практически нормален. Господи Иисусе, да я лучше себя искалечу, чем сделаю тебе хоть что-нибудь плохое. Это всего лишь жест дружбы. Пожалуйста, скажи «да». Ну, прошу тебя.
Он улыбнулся слабой неземной улыбкой, такой же безвредной, как евнух из давно ушедших времен.
– Ты мой единственный друг, – сказал он спустя примерно час, когда мы шли по подъездной дорожке к египтоидному гаражу. Да, именно египтоидному гаражу. Что же у него там стоит? Неужели крайслер «хеопс» сорок восьмого года – до нашей эры, разумеется? Или эффектный додж «тутанхамон» семьдесят четвертого? Возможно, кадиллак «рамзес» пятьдесят восьмого, с мелкими насекомыми, размазанными по лобовому стеклу.
– Друг мой единственный! Знаешь что? У меня никогда еще не было друзей-мужчин; настоящих – никогда. Да и женщин-друзей тоже, если уж на то пошло, – несмотря на то, что он говорил, вел он себя оживленно. И шел чуть ли не вприпрыжку. – Когда я был ребенком, у меня не было приятелей. Я всегда играл сам с собой. Я считал себя одиночкой. Но твой голос мне понравился сразу, как только я услышал его. Я сразу подумал, что вот с этим парнем мы могли бы быть друзьями.
Он отпер висячий замок и поднял гаражную дверь. Думаю, каким-то уголком сознания я знал, что там стоит, но действительно увидеть эту машину, было как получить разряд током. Шевроле-корветт «стингрэй» шестьдесят третьего года, двухместный, окно «сплит», безукоризненный, фосфоресцирующий синим сиянием, новенький и совершенный – такой же, каким он был на обложке альбома «Stingrays» двадцать лет назад.
– Моя первая настоящая тачка, – гордо сказал он, и, махнув рукой, добавил: – Нет, до нее были, конечно, и другие, но они не считаются. Старый «форд», «бьюик». Дерьмо собачье, – он улыбнулся во весь рот. – Я заплатил за него налом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45