Приближающаяся пятница обещает быть днем, полным событий. Родители с братом уезжают в Огайо, к родственникам, едут надолго – праздновать День благодарения. Я остаюсь дома, предположительно, чтоб позаниматься как следует. В математике я дуб дубом, но один чудик подтягивает меня по алгебре, так что завалить предмет мне не грозит. Отлично. По крайней мере, побуду немного один. Можно забросить подальше массажер для кожи головы и дрочить на зеркало в гостиной.
Утро пятницы в конце ноября 1963 года я встречаю в своей новой машине, «Нэш Метрополитэн» пятьдесят четвертого года, бледно-зеленой с белым – унизительно убогом транспортном средстве (хотя некоторые сейчас считают, что машина классная; в конце концов, это был автомобиль Уолли Кокса), которое я в следующем году сменю на охренительный шевроле «бель-эйр». Только одно в этой тачке было хорошо – восьмидорожечный магнитофон с «вибра-соник», так что я всегда могу захоронить гыгыканье и прочие смешки под обвалом сверкающего металлом звука. Что я и делаю, направляясь этим утром на юг ПВ – а море искрится под ясным небом, буйная зелень вокруг шелестит от приятного ветерка, и я не подозреваю, что еду к концу эры, который наступит менее, чем через три часа, когда впереди, на обочине без тротуара, я увижу голосующую Черил Рэмптон.
Меня охватывает искушение заметить вдруг что-то интересное слева от себя, проносясь мимо нее, но что-то подсказывает мне – если я так и сделаю, я буду ненавидеть себя всю оставшуюся жизнь. А из магнитофона рычат «Beehives», и может, она решит, что это классная группа, а может, будет про себя давиться от хохота в машине, и я на несколько секунд отгораживаюсь от всего хриплой мелодрамой Контрелла, но успеваю подкатить к ней и остановиться. Сердце тяжело колотится, а она распахивает дверь машины – и тут же начинает болтать со скоростью мили в минуту.
– Привет. Спасибо. Опаздываю. Черт, не успела на автобус, а этот парень предложил подбросить. И так классно выглядел, костюм, галстук, ну в общем, бизнесмен едет на работу. А как только проехали Хоуторн, угадай, что он сделал?
Она говорит со мной, будто мы старые друзья.
– Не знаю. Так что?
– Вытащил наружу свой хрен. То есть, о Господи… – судя по ее голосу, она скорее в раздражении, чем травмирована случившимся. – Я хочу сказать, что мне надо успеть в школу, только и всего.
– Так что случилось-то?
– Да ничего, – она пожимает плечами. – Он остановился на красном, и я выскочила. А он продолжал дрочить, даже когда поехал дальше.
Меня поражает, как она говорит об этом – словно ее это все позабавило и, как ни странно, вызвало у нее сострадание. Как будто она и не подозревает, что секс считается отвратительным занятием или что славная девушка не должна говорить об этом в таком тоне.
– За меня не беспокойся, – говорю я, и непроизвольно сжимаюсь, вдруг поняв, что передо мной только что возник образ меня самого, лихорадочно теребящего член.
– То есть?
– Да так, ничего, – похоже, я покраснел до ушей.
Неожиданно она прибавляет звук. Похолодев от ужаса, я вдруг понимаю, что это – «Beehives», и они играют «Прошу тебя, детка», ту самую песню, которую я крутил ей по телефону.
– Мне эта вещь нравится, – говорит она, вроде бы не видя связи. Потом лезет в сумочку, за сигаретами, думаю я – и тут ей на колени падает косячок. Она понимает, что я его видел, и у нее вырывается короткий сдавленный вздох.
– Все классно, – быстро говорю я, понимая, что она вообще-то должна меня считать полным ботаником. – Собственно, я и сам время от времени к травке прикладываюсь.
– Ты что, серьезно? – теперь она крепко сжимает косячок в кулаке, словно боится, что я сейчас его отберу и потащу ее прямиком к директору или в участок.
– Ну так, иногда, – сам себе удивляюсь, до чего я вдруг стал спокоен. Это спектакль, рожденный страхом. Зато я сейчас в деле. Может, это мой единственный шанс.
– Ты на такого не похож.
– Внешность обманчива.
– Разве? – чувствую, она проверяет меня. И начинает глумиться над «Beehives», размазывать их по стенке, а косяк по-прежнему держит в руке, словно не зная, что с ним делать. Я поворачиваю к школе. Впереди показываются красная черепичная кровля и цепочечная ограда.
– Господи, день сегодня отличный, – говорит она.
– Ага, классный.
– Скотт, хочу тебя спросить, можно?
Боже мой, она знает, как меня зовут!
– Конечно, давай.
– Ты сегодня точно в школу пойдешь?
Бью по тормозам посреди улицы, еле вписываюсь в разворот, подрезаю кого-то и наконец выруливаю обратно на дорогу, а рядом со мной наконец-то сидит девушка моей мечты.
Через несколько часов – мы приехали ко мне, сидим на диване в комнате отдыха, дымок марихуаны обволакивает плакатик Нормана Рокуэлла ко дню Благодарения, висящий над нами. Телек «Магнавокс» показывает повтор программы «Холостой отец», а со стеллажа, где стоит хай-фай техника, Джеймс Браунхрипло вопит «Lost Someone», это альбом «Live at the Apollo».
Мы целовались долго, кажется, дни подряд, и сейчас находимся в гипнотическом любовном ступоре.
Я распахиваю ее блузку. Она снимает лифчик, у нее крепкие груди с розовыми сосками. Расстегивает мою полосатую мадрасскую рубаху. Юбка уже задрана до талии. Я поднимаю ей ноги, приспускаю черные кружевные трусики и всем лицом зарываюсь в промежность, поросшую блестящими темными волосками. Она сладка, как гавайский пунш, идеальный вкус фрукта страсти. Я не могу это выдержать. Член – как Годзилла. Приподнимаюсь, и она направляет меня в себя. Она не девственница. И я тоже – теперь. Я в ней, глубоко в ней, и я целую нежные розовые губы, на которых не осталось и следа вишнево-красной помады.
На беззвучном экране телика «Холостого отца» сменяет документальный фильм о Чете Хантли.
Но мне нет до этого никакого дела.
Катится горячий пот, Джеймс Браун – гипнотическое пение. В жарком дурмане изумления мы бьемся друг в друге на диване, и когда чернокожие девушки там, в «Аполло», начинают вопить, Черил Рэмитон заходится в крике.
Рев моторов утренних машин ворвался ко мне, в открытые окна мотеля «Тропикана». Я выключил проигрыватель и осторожно сунул пластинку «Stingrays» в конверт. И снова поглядел на обложку, и вспомнил, как впервые увидел ее: на стенде в «Уэлла Мьюзик Сити», в сентябре шестьдесят четвертого. Спустя полгода после того, как я потерял Черил.
Тогда, двадцать лет назад, глядя на фотографию Шарлен на конверте, я подумал, что вновь нашел ее.
Эти две девушки были так похожи, что в это совпадение просто не верилось. Черил и Шарлен были как близняшки. Сперва я решил, что это – Черил. Мне пришлось прочесть все, что было написано на конверте и изучить откровенные студийные фотографии на обороте – на которых сходство было менее чем полным чтобы убедить себя, что это не Черил, а лишь еще одна выходка моего истерзанного горем сознания, непроизвольно выискивающего ее везде, как этим летом и было.
Она чудилась мне везде: в битком набитых людьми торговых центрах, в машинах, пролетающих по автостраде навстречу мне, в глубине непроходимой толпы визжащих девушек на концерте «Beatles» в Холливуд Боул.
Но попытки преследовать этот призрак каждый раз оборачивались мрачными шутками, как в фильме «Сумеречная зона».
Девушка с волосами Черил, с ее по-детски нежной кожей, оборачивалась – и я видел очки и торчащие вперед зубы. «Извините, я принял вас за другую».
Всегда должна была быть не она. Потому что даже тогда, даже притом, что никаких доказательств у меня не было, я был практически полностью уверен – Черил умерла.
Сейчас, двадцать лет спустя, доказательств по-прежнему нет. Но разве это все еще имеет значение? Пытаться сейчас выяснить, что же случилось с Черил, – такая же бесполезно-навязчивая идея, как вдумчиво изучать фотографии ран президента Кеннеди.
Я накрыл голову подушкой и провалился в сон.
2
Около полудня меня разбудил резкий стук в дверь. Последний раз ко мне так стучали полицейские, когда я лет в пятнадцать угнал машину. Или нет, не они – сотрудники ФБР в шестьдесят шестом, когда я скрывался от призыва. Или нет – так отец ломился в ванную, когда я запирался подрочить массажером для кожи головы.
Я выскочил из постели, сердце забухало в бифетаминовом угаре, я глянул сквозь жалюзи на двери. Нет, не копы, не ФБР и не папаша. Огромный черный тип, этакий Иди Амин, в легком темно-синем спортивном костюме, который не скрывал ни пушки, ни толстого хрена.
– Да, что вы хотели? – спросил я через закрытую дверь, накинув цепочку.
– Открывай. Я хочу с тобой поговорить.
– Это о чем же?
Его налитые кровью глаза отыскали щель в жалюзи, сквозь которую я на него глядел.
– А в чем проблема? Ты что, перепугался только потому, что я – черный? Боишься, что я сопру твое стерео и оттрахаю в жопу твою жену?
– Я боюсь, что мое стерео того не стоит, – ответил я, жалея, что не знаю нынешнего адреса Линн. Приоткрыл дверь на ширину цепочки. – Так в чем дело?
Он оглядел меня, оценивая, пренебрежительно ухмыльнулся.
– Мистер Контрелл хочет перекинуться с тобой словечком.
Меня как по башке шарахнули.
– Мистер кто? – переспросил я примерно так же убедительно, как выступали нацистские врачи на Нюрнбергском процессе.
– Деннис Контрелл, – уточнил он несколько нетерпеливо и раздраженно.
– Вы говорите об этом, как его, продюсере со студии? – я тянул время.
– Он звонил тебе вчера.
– Разве?
– Он просил передать тебе, что извиняется. У него была тяжелая ночь.
Я заметил, что он вставил ботинок в щель между дверью и косяком.
– Ну вот что, приятель, я правда не понимаю, о чем ты говоришь. У нас под утро бредовых звонков полно, так что чего бы там ни было, я уверен, все прошло и забыто. А теперь прошу прощения, я пойду досыпать, ага?
Он уперся пальцами в дверь и толкнул. Цепочка лопнула. Дверь грохнула о стену, ручка выбила в штукатурке дырку.
– Одевайся, – мягко предложил он. – Мне велено отвезти тебя к нему.
Я подумывал было заорать, но мне пришло в голову что это как-то не по-мужски. Хотел кинуться к телефону, но решил, что если он меня сграбастает, и мы упадем а он окажется наверху – тогда я скончаюсь на месте.
– Это просто возмутительно, – с негодованием заявил я.
– Вот послушай, – сказал он, будто обращался к ребенку-дебилу. – Человек хочет с тобой встретиться. Тебе предоставляется потрясающая возможность. Он давно уже ни с кем не общался, очень давно.
Это было так. И мне стало любопытно.
– Не волнуйся, – он положил руку мне на плечо. – Ты ему нравишься. Он тебя все время слушает. Он хочет поговорить с тобой, вот и все. Просто поговорить.
Тревога моя еще не прошла, но любопытство все росло.
– Ладно, – наконец сказал я. – Только дай мне штаны натянуть. Или я, по-твоему, должен прямо в таком виде ехать?
Он фыркнул и вышел на балкон, выуживая сигарету; по его лицу тек пот. Закурив, он наблюдал за мной, пока я одевался.
Я ехал за его сверкающим черным «флитвудом» шестьдесят шестого года – с Сансет на автостраду Тихоокеанского побережья, потом на север. Стояла жара, а у меня в кондиционере не хватало фреона. К тому времени, как мы подъехали к Поинт-Дьюм, моя красно-желтая футболка с группой «Clash» была насквозь мокрой от пота.
Возле каньона Декер он неожиданно свернул влево на дорогу без обозначений, которая вилась в густой роще эвкалиптов. Небольшой подъем, выезд из-под деревьев – и вот он возник: на вершине утеса высился египтоидный мавзолей из стекла и бетона, до боли ярко полыхая под палящим солнцем Это было приземистое двухэтажное здание – пародия на архитектуру Восемнадцатой династии выполненная Фрэнком Ллойдом Райтом в духе фильмов Сесиля де Милла времен Жаклин Сюзан.
Стены были облицованы бетонными литыми панелями с иероглифами; окна листового стекла были закрыты поблекшими шторами. Парадный вход обрамляли стелы, посвященные Гору, к ним вела огромная плита пандуса, словно ожидая, когда Чарлтон Хестон укажет с нее путь в Землю Обетованную. Еще более неприятную нотку внесло то, что подъехав ближе, я увидел на всех окнах решетки. Уже не стилизацию под древний Египет, а вычурные кованые прутья в духе Французского квартала, установленные будто в приступе паранойи, вызванной мэнсоновскими убийцами и подстегнутой дезоксином.
Следом за «кадиллаком» я въехал в электрифицированные ворота, отметив про себя поржавевшие щиты на столбах и ограду из тонкой проволоки, окружавшую территорию вокруг дома. Щиты извещали, что ограда находится под напряжением и владельцы не несут ответственности в случае, если вы погибнете в результате касания проволоки; что территория охраняется вооруженными собаками и злыми патрульными (хотя, возможно, порядок слов был несколько другой; я прочел это наспех). Все вокруг заросло тропическим кустарником и пальмами, так что стоянка в стиле «римского дворика» обнаруживалась, только когда ты уже заезжал на нее. Тяжелая форма лас-вегасского маразма, весь этот шик-блеск начала шестидесятых. Колонны, пластиковые декоративные статуи – как на ранних картинках «Плэйбоя». Так и представлялся замотанный в тогу бизнесмен, охотящийся позади этого двухэтажного гаража Рамзеса за заиньками с рассыпающимися белокурыми волосами и роскошными буферами.
Тип этот подъехал к входу в дом, сделанному в стиле луксорских святилищ, и вышел из машины. Я остановился за его машиной и тоже начал вылезать, но тут он гаркнул:
– Нет! Сиди в машине!
Сначала я не понял. Потом краем глаза засек движение на лужайке. На меня неслись две немецкие овчарки, как будто я был дырявым мешком из «Трейви Трейн».
Секундой позже они уже брызгали слюной на ползущее вверх стекло, а я отчаянно крутил ручку. Они упирались в окно лапами, царапали дверь, хрипло дышали, обнажая в оскале жуткие клыки – но не издавали никаких звуков. Ни лая, ни рычания не вырывалось из их глоток: они были немы. Лишь давили лапами на стекла, обдавая их каплями слюны, скреблись, тяжело хрипели, как та тварь из фильма «Чужой»; пасти были лишь в дюйме от моего лица, предвещая легкую смерть. Я пытался вставить ключ зажигания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45