А оказалось, это всего лишь пускала слюни монголоидная любовница председателя совета директоров нашей компании-учредителя. Чувствую, можно сказать, что сегодня ночью дела тут у нас смешались в жутком хаосе. Но я попробую, все выправить. А пока – истинная классика: группа «Vectors», композиция Контрелла «Ринкон».
Началась она звуком ломающегося серфа, уступившего место пульсирующей, сверкающей перкуссии; мечтательные голоса «Vectors» напоминали пляжных мальчиков из Уоттса.
Песня строилась из нескольких серий крещендо, каждая строфа добавляла звуку новый пласт, как накатывает великолепная волна. И в последней наступало избавление, они словно переходили грань звукового оргазма, обрушившись потоком чистейшего блаженства. Именно тут Деннис и шагнул обратно в мою каморку. Если до этого пот образовывал на его лице тонкую пленку, то сейчас он словно прилип к коже, вязкий, как сироп «Каро».
Деннис часто дышал; выглядел так, будто у него вот-вот случится сердечный приступ. Он рухнул на свой стул, все еще наслаждаясь «приходом», хотя, пожалуй, «наслаждаясь» – не совсем подходящее слово. Похоже было, что говорить он вообще не в состоянии. Песня затихала. Мы встретились взглядами, и он явно просек мои мрачные предчувствия. А потом я увидел самое потрясающее выступление «шоу-должно-продолжаться», по крайней мере, с тех пор, как Бетт Мидлер собрала все силы, спела три скрипучие псевдо-роковые песни, и упала мертвой, почти допев «The Rose».
– Пять секунд, мистер Контрелл.
Все равно дольше это не продлилось бы. Точно в момент окончания песни он заговорил в микрофон, полностью держа себя в руках, если не считать того, что он весь истекал потом.
– Привет, Скотт, – он говорил живо, полным здоровья голосом. – Такое удовольствие – завалиться сюда, к тебе, вот так запросто. Я ведь уже давно твой горячий поклонник.
Я нажал кнопку «запись» на пульте, внося тем самым свой вклад в историю рока.
– Ты льстишь мне, Деннис. Ну, я-то, конечно, был твоим поклонником еще до того, как родился. Как известно большинству моих слушателей, мне всего лишь шестнадцать, и я ужасно похож на Мэтта Диллона.
– Я бы сказал, скорее, на Ричарда Гира.
– Да-да, у меня его рот. Давно хочу вернуть ему, да все как-то забываю, – мы оба рассмеялись, Деннис – чуть сбивчиво, но в целом искренне и тепло. Большой Уилли остался за дверью – приводил в порядок содержимое кожаного футляра для маникюрных инструментов.
– Деннис, а ведь «Люби меня этой ночью» была для тебя настоящим прорывом, да?
– Именно так, Скотт. До этого я писал почти один хлам.
– Ну, за исключением «Ангела с хайвея»…
– Нет, эта песня – тоже дерьмо, Скотт. Вернее, не сама песня, а конкретно это ее исполнение. «Beehives» – это же было просто пустое место. Три шлюшки, засаленные дешевки в чирьях, откуда-то из Ла Хабра или вроде того. Они даже петь не умели. Об этом мало кому известно, но большую часть вокала при записи я сделал сам; Бог дал мне фальцет, вот я и изображал девчачий голос. В отдельных местах я все же пустил основную вокалистку, даже не помню уже, как ее звали. Омерзительная девица. Сука сукой. Когда-нибудь я снова запишу эту песню, и уж на сей раз сделаю все как надо.
Он произнес все это таким очаровательным тоном, что поначалу было трудно осознать, что же именно он сказал. Я надеялся, что ни одна из бывших «Beehives» сейчас не слушает нас, торча на посту надзирательницы женской тюрьмы или куда там занесла каждую из них судьба.
– Я так понимаю, ты недавно вернулся к работе?
– Да, вернулся. Но на самом деле, вопреки слухам и порочащим легендам, я никогда и не оставлял ее. Однако во мне появилось что-то от перфекциониста, – и снова тот же искренний смех веселого хозяина студии. – Над последней композицией я работал пятнадцать лет.
– Вот это должна быть запись!
– Так и есть. Скажу тебе честно, это самое лучшее из всего, что я написал за свою жизнь.
Я почувствовал, что пора сменить тему:
– Музыкальные сессии, на которых создавалась «Люби меня этой ночью» легендарны…
– Да, Скотт, да! Их по праву так называют. Все приходит одной мощной волной. Мы пришли на студию вообще без ничего. У нас был только ящик пива «Burch Bavarian» и две пачки каких-то булочек, насколько я помню, – дружеский смех. – Спустя шесть дней мы выдали все, что когда-либо исполняли «Stingrays». Это получилось сразу, само собой, все их песни до единой. Мы не смогли повторить это. Пытались, но ничего не получилось. Пришло – и ушло.
Он вперился взглядом в черную дыру.
– Но, конечно, на самом деле не ушло совсем, – сказал я. – Ведь вы зафиксировали все это на виниле.
– Верно, верно, – он тоскливо заулыбался. Я почувствовал жалость и сострадание к нему.
– И были ведь еще более великие триумфы. Вот «Vectors», одна из самых плодотворных серф-групп шестидесятых.
– Да, я сделал их тем, чем они были, – он сказал это без всякой иронии.
– И, разумеется, настоящая вершина творчества Контрелла – Луиза Райт и композиция «Прилив волны огня».
– Да, – бодро сказал он, – эта запись уничтожила меня. Когда я выбрался из этого, я был не более, чем обугленным хрящиком.
– Я так понимаю, что эти сессии и сами по себе были чем-то совершенно невероятным.
– Конечно, Скотт, и еще как! По-моему, я тогда потратил три дня, пытаясь улететь в Хор Лагеря Мормонов…
Я засмеялся. Он – нет.
– А вокруг были люди, они бегали туда-сюда, вкалывали посменно, и большинство – лучшие музыканты города.
– Да, я чувствовал себя как Адольф Гитлер в бункере, пытавшийся оттуда организовать оборону Берлина. Ну, нетрудно, думаю, вспомнить, чем это для него закончилось, – добродушный смех. – Кругом гремели взрывы… в головах людей. Кровь на стенах… набрызганная из шприцев. Кровь, льющаяся по мускулистым рукам гитариста. Ударник зациклился на своем члене…
В три часа утра многое может сойти с рук, но я решил, что лучше будет прервать его:
– А почему бы нам не поставить эту историческую пластинку прямо сейчас?
Песня начиналась громким ревом – словно океан накатывается на побережье. Затем этот звук как бы сместился, словно его затянуло в какую-то трещину – пластинка была порядком поцарапана. Когда вступила Луиза Райт, ее дразнящий, молящий голос перехватило, словно она запела на виселице в тот самый миг, как упала крышка люка. Слушать это было невозможно. Я поднял иглу.
– Извините за этот бардак, ребята. Малость перепутал. Похоже, это хор аутичных детишек – чертовски интересно, но на музыкальную запись не похоже.
Деннис рассмеялся – так, будто он совершенно не понял, что тут такого смешного, но всего лишь старался быть вежливым.
– Возможно, это из повторного выпуска, Скотт. На дешевом виниле. Вот половина проблем сегодняшней индустрии звукозаписи.
– А другая половина?
– То, что я был… очень занят.
Мы с ним рассмеялись. Так мы и просидели всю ночь, ставя все, что приходило мне на ум – из антологии Контрелла «Золотые годы», из альбома «Величайшие хиты «Stingrays», несколько простеньких ранних записей, которые он кому-то там посвятил, здесь маримба, там вокал. Между музыкальными отрывками я расспрашивал его обо всем, что взбредало в голову, и он отвечал с той же преувеличенной сердечностью, которая слушателям наверняка должна была казаться абсолютно искренней. Надо было видеть, как он взмок от пота, заглянуть в суженные, как булавочные головки, зрачки, чтобы понять, что на самом деле он был на грани обморока.
Думаю, я догадывался, что в шесть это все не закончится. Какая бы экзотическая комбинация стимулятора и наркотика ни циркулировала сейчас в его крови, он встретил рассвет с видом вампира, с иммунитетом к солнечному свету.
– Поехали обратно на пляж, – предложил он, когда я закончил эфир. – Позавтракаем, – он улыбнулся, его обветренная нижняя губа лопнула.
Я сгреб со стола несколько кассет и свой магнитофон «Сони».
Мы вылетели на автостраду Тихоокеанского побережья; Большой Уилли – за рулем «флитвуда», мы с Деннисом – на заднем сидении красно-коричневой кожи. Мы немного поболтали, Деннис был мил и дружелюбен.
– А ведь ты слушал ту кассету, да? – вдруг выдал он льстиво и вкрадчиво – и застал меня врасплох.
– Ага, только самое начало. Пока не понял, что это ошибка.
Он улыбнулся:
– Знаю. Я даже могу точно сказать, сколько ты прослушал. Пятьдесят шесть целых, три десятых секунды, – рассветные лучи отражались от его темных очков. – Вот тогда я и понял, что с тобой все в порядке, – он рассмеялся своим дружеским смехом. – Это мы с Шар занимаемся любовью. Если хочешь знать правду, так это последний раз, когда мы этим вообще занимались. Тысяча девятьсот шестьдесят девятый. Ни хера ты не понял. Это было перед самым «Tidal Wave». Я оттрахал ее в жопу. Величайшая ошибка моей жизни. Знаешь, наверное, как некоторые из этих сучек корячатся насчет получить хрен в задницу? Мамочка им говорила, так делать не надо, или что-нибудь в этом роде. А мне-то что оставалось? У нее дырка была уже никакая. Трахать ее в дырку – все равно что хреном воздух пинать. Ну как бы там ни было, она вся взвилась, хотя точно могу сказать – ей понравилось. Но ведь не полагается, чтобы это нравилось. Католическое чувство вины или что там еще. Но вышло так, как вышло – и вот, пожалуйста, тысяча девятьсот шестьдесят девятый. С тех пор она мне больше ни разу не дала, – он помолчал секунду с заученной печалью. – Эта кассета – единственное, что осталось на память, – он улыбнулся. – А у тебя хватило порядочности остановить ее через пятьдесят шесть целых, три десятых секунды, когда до тебя дошло, что ты слушаешь, как мужик трахает жену в задницу. Мне это нравится. Большинство дослушало бы до конца, многие, наверное, даже подрочили бы под это, – он стал похож на акулу с искусственными зубами. – А ведь звучало это возбуждающе, а?
Держи себя в руках, сказал я себе. У этого парня давно уже засохший изюм вместо мозгов. Но прилив ярости надвигался.
– Я услышал не так много, чтобы составить впечатление, – ответил я.
– Ну, скажу тебе, Скотт, трахается она потрясающе, – ностальгически сообщил он. – Страстно так трахается, жадно. Поговорим о ее дырке? Блин, затаскали это слово, оно так не подходит к ее сочной маленькой манде. Если хочешь знать правду, так по-моему, я только из-за этого на ней и женился. Из-за этой ее горячей узкой бархатистой щелки.
Мне вдруг захотелось врезать ему как следует по его гребаной морде, но теперь я понял, почему. Только частично из-за того, что он говорил о Шарлен. Точно так же, как он сейчас, парни в школе обычно обсуждали Черил.
– Я хочу сказать, если уж совсем напрямую, что у нее по-настоящему тесная, ультратесная дырка. Как у восточных девиц. У косоглазых. Парни, которые были на войне, много рассказывали мне, какие маленькие и тугие дырки были у вьетнамок, а меня так и подмывало ответить что-нибудь вроде: «Да ну? Если ты думаешь, что у них тесные дырки, так тебе надо попробовать мою жену», – он мерзко рассмеялся. – Разумеется, ничего мне не приходилось говорить, потому что они и так почти все ее перепробовали.
Я был на грани взрыва. Это был дебил из мужской раздевалки, который поливал грязью Черил. Билл Холтнер!
– Деннис, я не хочу это слушать, – заявил я.
Он не обратил внимания на мои слова.
– Ты просто не имеешь представления, через что она пропустила меня, Скотт. Ни малейшего. Я просто не знаю, что с ней делать, правда, не знаю. Я дал ей все, о чем только может мечтать любая женщина. Славу, звездность, домик мечты на Малибу, богатство, деньги, – больше, чем она способна потратить за всю жизнь. Я вытащил ее из ниоткуда. Спас от работы официанткой или кассиршей в универмаге. Я дал ей намного больше того, что она заслужила, если уж хочешь знать правду.
Мы пролетели мимо Зума-Бич, в стеклах его темных очков отразились загорелые тела.
– Слишком рано и слишком много – и вот что вышло. Я ее испортил. Я превратил ее в подгнившую, разлагающуюся принцессу. У нее было слишком много внимания, слишком много фанов, слишком много обезличенного обожания. Когда все оборвалось, она не смогла этого вынести. Она немного сдвинулась. Не было больше волн любви, накатывающих на нее из толпы на больших площадках. Думаю, осталась только пустота. И она заполнила ее, еще как заполнила! Бесконечной вереницей горячих пульсирующих хренов.
Все это было дерьмом. Я презрительно фыркнул и уставился в окно. Господи, он что, не замечает, как я отношусь к его речам? Видимо, нет. Он продолжил, будто между нами было полное взаимопонимание.
– У меня несколько лет ушло на то, чтобы понять, что с ней творится. Видишь ли, я на некоторое время оставил ее одну. После того, как покончил со «Stingrays», но еще до «Tidal Wave». Бестолковое было время. Я тогда здорово подсел на «скоростняк», а это наркотик из серьезных. Я все время торчал в студии, все время. А когда приезжал домой, ее там не оказывалось. Она сматывалась на несколько дней подряд. Вот тогда я начал понимать, что она – настоящая нимфоманка. Нет, это слово слабовато. Она прямо свихнулась на сексе, это были саморазрушительные траханья, просто саморазрушительные. Я хочу сказать, что ее носило по самым отъявленным подонкам: филиппинские официанты, мексиканские контролеры на парковках, какие-то ублюдочные мелкие преступники из низов, пытающиеся косить под хиппи. И конечно, все они знали, кто она такая. Они трахали ту самую, из «Stingrays»! Я нанял детективов – вот так и узнал обо всем этом. Они представили мне доказательства – фотографии, магнитофонные записи. Это было мерзко до тошноты. Моя собственная жена. Господи Боже мой, ее ведь могли убить или шантажировать. Вот почему я запер ее дома – для ее же собственной безопасности. Она, конечно, все отрицала, что было совершенно нелепо – я же поймал ее на горячем. А потом она захандрила. И мрачно хандрила несколько лет. А потом у нее началась ипохондрия. Сначала я просто не понял, что с ней. Боже, я целое состояние угробил на врачей. А потом сообразил, что все это – просто дерьмо собачье. Не настолько тяжело она болела, чтобы не вскакивать с постели и не открывать дверь голышом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45