Потом я бродил по разрушенным улицам, ошеломленный, в изорванном черном сюртуке, пока не нашел ее на высоком, залитом солнцем холме, поющей «Because the Night».
– Забавно, – сказала она позже, когда я обнимал ее под лоскутным одеялом. – Ты всего лишь второй, с кем я вообще была. Я ведь практически девственница. А он думает, что полная блядь.
Я поцеловал ее в плечо и впервые заметил перламутровый шрамик. Поцеловал и его.
Утром мы отправились в Авалон, позавтракали в кафе с видом на пляж. Была суббота, вокруг бродили семейства с фотоаппаратами, но Каталина явно уже не числилась в списке главных достопримечательностей. Видимо, ее пик так и прошел в начале пятидесятых. Я помнил, что в годы моего детства, здесь были орды туристов в гавайских рубахах. Но всех их засосал Диснейленд с его безопасными пластиковыми завлекаловками. И хотя на Каталине такой безопасности не было, все же в плане завлекаловок она была далека от каких-либо достижений. Большинство деревянных бунгало и отелей были построены еще в двадцатых, и не красились заново со времен, когда Тинкербелл сглазил этот остров. Здесь не было ни «Холидей Инн», ни «Пицца Хат», и почти не встречались краски ярче, чем зелень пальмовых листьев и терракота глинобитных строений. Уильям Ригли, магнат жевательной резинки, который был первым владельцем острова, не интересовался, что и как тут развивается, и только поэтому здешние места так и не превратились в «Поместья Санта-Каталина».
Здесь было приятно и мирно, убого-ностальгически – словно это были увядшие места романа пятидесятых годов на Ривьере. Легко было представить себе, как Грейс Келли за рулем красного MG мчится по горам, с которых открывается вид на казино в испанско-мавританском стиле, где когда-то играли большие оркестры. Здесь можно было подобрать ржавую зажигалку «Данхилл» Гари Гранта, вынесенную волнами на галечный пляж. Или встретить Джона Хьюстона, размахивающего тростью, или ухаживающего за своей лошадью, или вычерчивающего схему водоснабжения района под чучелом меч-рыбы в частном клубе с видом на побережье. Или увидеть из лодки с прозрачным дном Ллойда Бриджеса с маской и трубкой, проплывающего мимо «Lockheed Electra» Амелии Иэрхарт.
– Знаешь, сегодня ночью – это было нечто, – сказала Шарлен. Ее волосы ерошил бриз. Сейчас, утром, она выглядела прелестно – бледная кожа сияла в тени, ярко-голубые глаза были необычайно притягательны. Я был практически полностью покорен, сбит с ног одним лишь ударом.
– Ага, я тоже неплохо провел время. MTV – это вещь.
Мы сидели совсем близко, напротив терракотовой стены. Она опустила руку под скатерть и прошлась снизу вверх по моей ноге:
– Я хочу сказать, похоже, мне бы хотелось, чтоб ты меня еще оттрахал, и подольше.
– Послушайте, юная леди, – я шутил, но эрекция у меня уже наступила. – Вы же знаете, как я отношусь к подобным разговорам за столом во время завтрака.
Она улыбнулась:
– В постели ты действительно хорош. Как тебе удалось так отличиться?
– Когда я был маленьким, то прочел много-много романов Мики Спиллейна.
Она сжала мой член через «левисы».
– Это теперь называется отсутствием интереса?
– Да, терпеть такого не могу, – член у меня уже был тверже железа. Я под столом сунул руку ей под юбку, подобрался к трусикам.
– Я слышала, некоторые парни не любят активных женщин.
– Вот и я обычно такой. Свою первую жену я всегда укладывал с хлороформом. У меня не стояло, если она была в сознании.
– А как насчет твоей второй жены? – она расстегивала мою ширинку.
– Она занималась борьбой сумо. Ей нравилось распластать меня на мате и усесться мне на лицо, – я поглаживал ее через трусики.
– Я ее понимаю. Лицо у тебя очень славное.
– Так это все, что ты видишь во мне, Шарлен? Просто визуальный объект?
Она залезла мне в джинсы. Сжала мой обнаженный член – я вздрогнул и глянул на счет.
– Нет. Но я бы предпочла тебя, а не Квазимодо.
– Может, зря? Говорят, в постели он хорош. В смысле, совершенно не обязательно на самом деле быть горбатым, пока не…
Меня тяжело стукнули по плечу. Я чуть не подскочил, а подняв глаза, увидел менеджера.
– Боюсь, я вынужден просить вас покинуть наше заведение.
– Да-а? С чего бы это? – поинтересовался я, вытаскивая из брюк рубаху и запихивая под столом член обратно в штаны.
Он бросил взгляд на семью, сидевшую на другом конце внутреннего дворика: мать, отец и двое ребят-подростков. Мама и папа зло пялились на нас. Мальчишки втихомолку ухмылялись.
Я присмотрелся к столу и понял, насколько высоко бриз вздымал скатерть.
Выбравшись, наконец, на Кресцент-авеню, мы оба расхохотались, но я заметил, что Шарлен смущена.
– Я правда не думала, что им будет видно, – сказала она.
– Думала-думала. Знаю я твой тип. Шокировать средний класс. Что угодно, лишь бы было оскорбительно.
– Я просто не подумала.
– Уверен, эти ребята получили травму на всю жизнь.
– Так почему же ты меня не остановил?
– Я хотел. Знал же, что нехорошо. Сверчок Джимини так и твердил мне: нельзя. Но Роберт Планттак и зашелся: о-ох, о-ох!
Она рассмеялась и шлепнула меня.
Я обнял ее за плечи, и мы направились по берегу в сторону казино. Некоторое время шли молча, вслушиваясь в плеск волн.
– Знаешь, я тут подумала, – наконец заговорила она. – Похоже, ты был прав насчет того, что мне нужно заняться чем-то фундаментальным, классическим R amp;B саундом. Вообще-то многое из того, что я написала – как раз в этом стиле.
– Ты что, пишешь песни?
– Конечно – ну, то есть, я хотела сказать, нельзя же столько времени заниматься одним лишь маникюром. Впрочем, эти песни никто никогда не слышал, кроме Денниса. Да и то, в тот единственный раз, когда я ему исполнила свое, он надо мной только смеялся. Сказал, что я… – она отогнала воспоминания. – Пошел он в жопу. Я и так знаю, что некоторые песни были очень даже неплохи. Вот что я хотела бы сделать – собрать собственную группу. Рога трубят и все такое. Ну знаешь, саунд вроде того, что выпускали «Stax-Volt».
В Лос-Анджелесе есть молодые парни, которые классно работают в этом стиле. Блин, а я ведь теперь смогу играть в клубах, только подумать! Ты просто не представляешь – я бы все отдала за прокуренный вонючий маленький клуб с черными стенами. И никаких больше арен, на хрен их. Я хочу спуститься вниз и вкалывать до пота. И теперь я смогу это делать. Я смогу войти в битком набитый клуб безо всяких там психозов. Я ведь закончила курс.
– Закончила курс? – во мне шевельнулось нехорошее предчувствие.
– О Господи, – она говорила все тем же ликующим тоном, – Я же тебе говорила, разве нет? Я закончила курс психотерапии. Лео закончил со мной на прошлой неделе.
– Ты не шутишь? – Мы никогда и близко не подходили к тому, чтобы обсуждать, как Деннис «разобрался» с ее психотерапевтом.
– Не-а. Так неожиданно вышло. Вот что привело меня к тому, что пора наконец решаться жить самой. Он позвонил мне из клиники…
– В которой работает?
– Нет-нет, работает он у себя, у него дом на Поинт-Дьюм. Он лег на какую-то небольшую операцию. То ли геморрой, то ли еще что. Но, Скотт, он сказал, что мне больше не нужно к нему приходить. Потому что я перешла наконец невидимую грань.
– Невидимую грань?
– Ага. Понимаешь, он постепенно десенсибилизировал меня, чтобы я могла делать все больше и больше без приступов. А когда переходишь невидимую грань, весь этот процесс уходит в подсознание и продолжается там, пока не настанет полное освобождение. Он сказал, что не говорил мне об этом раньше, потому что тогда я постоянно выискивала бы эту грань. Но я наконец перешла ее! Жуть, правда?
– Угу, – давно уже улыбка не была для меня такой болезненной. – Это здорово.
– Еще бы. Это по-настоящему здорово. Это значит, что я могу делать все, что угодно! Могу стоять в очереди, могу ехать в переполненном лифте. Или петь в клубе. Делать все, что раньше так пугало меня. Ты понимаешь, что это такое для меня, как много значит?
В ее глазах стояли слезы.
– Очень даже понимаю, – я обнял ее. – Я и мечтать о таком не мог. – Мне было жутко от того, что я знал: ее радость основана на лжи, но я не собирался рассказывать ей об этом, ни в коем случае. Какого черта? Если она поверила, что ей стало лучше, может, так и будет на самом деле.
– Конечно, «совсем избавилась» – это пока что сильно сказано. Мне нельзя пытаться делать все, чего я боялась, сразу – он меня предупредил. Но если я буду двигаться вперед потихоньку…
– Отличная новость.
Фраза прозвучала не совсем как надо; я испугался, что она поймет, о чем я думаю на самом деле. А может, она и сама подозревала правду. Ее реакция… это была не просто радость, в ней появилось что-то маниакальное.
– Я хочу сказать, он закончил со мной, ты можешь в это поверить? Он просто молодчина, нет, на самом деле. Когда это ты последний раз слышал о психотерапевте, который завершил бы работу с пациентом? Обычно они тянут из него деньги годами. Конечно, счета шли к Деннису, но все же…
Мы уже подходили к казино, и она сменила тему:
– Боже мой, до чего роскошное здание. Я так люблю старые постройки вроде этой. Мы можем как-нибудь попасть внутрь?
– Вряд ли. В это время года оно закрыто.
– Подожди, вон вроде уборщик, – она застучала в стекло:
– Эй!
В дальнем конце большого холла в стиле «арт деко» я разглядел черного парня со шваброй.
– Шар, – я чувствовал странную неловкость, меня несколько смущало ее дикое настроение.
– Ой, да ладно тебе, – отозвалась она. – Не будь такой вредной жопой. Он нас впустит. Вот он уже идет.
Уборщику было лет пятьдесят, и похоже было, что почти на все он класть хотел. Выудив откуда-то связку ключей, он отпер двери.
Но прежде чем он успел хоть слово сказать, Шарлен умоляюще затараторила с самым скверным французским акцентом, какой я когда-либо слышал:
– О, пожалуйста, месье, мы знаем, что вы закрыты, но не могли бы вы сделать исключение? Мы приехали издалека, из Франции, только затем, чтобы увидеть это восхитительное казино.
Он поглядел на меня, словно спрашивая: «Она под кайфом или как?»
– Франция, да? По мне, выговор как на Пико-Ривера.
– Oui, oui, – ответила она. – Пико-Ривера. Да, пожалуйста.
Я смущенно посмотрел себе под ноги, посмеиваясь про себя.
– Ну, блин, ладно, вроде, нормально, – и уборщик поманил нас внутрь, а сам вернулся к швабре и ведру. – Только не вздумайте тут какой-нибудь хренью заниматься, – крикнул он нам после короткого раздумья; голос его отдавался эхом. – Призрак Гая Ломбардо всяким дерьмом не интересуется.
– Спасибо, месье. Вы настоящий джентльмен.
Я взял ее за руку и повел на второй этаж:
– Нам вот сюда, наверх.
Огромный зал был пуст и тосклив, слабо пахло заплесневелыми кушаками. Я отдернул одну из тяжелых занавесей «арт деко», что закрывали окна и почти все стены. В лучах солнца заплясали пылинки. То же самое я проделал еще с несколькими оконными занавесями, пока зала наконец не заполнилась светом – пока море света не затопило нас. Паркет засверкал.
– Боже, это потрясающе, – проговорила Шарлен. – Так жалко, что дерьмо вроде этого когда-нибудь сгинет, правда?
Я засмеялся:
– Еще как.
Она вся сияла. Солнечный свет пронизывал ее волосы и окутывал сиянием линии ее грудей, соски под ее сегодняшней голубой блузкой – и этот цвет не совпадал с голубым цветом ее глаз, но дополнял его. Она снова улыбнулась мне, так же, как за завтраком – теплой, лукавой, намекающей улыбкой. Намекающей лишь на одно; чуть удивленной улыбкой Дитрих, а я был ее одержимым недотепой-профессором, ее лежащим ниц рабом, рабом любви.
Пуская слюнки, я подполз к месту для музыкантов – ну ладно, ладно, немного преувеличиваю, на самом деле я подошел туда, где сейчас стоял на полу небольшой «Панасоник» уборщика. Включил. Разнесся голос Майкла Джексона. Не совсем то. Крутил настройку, пока не наткнулся на «Roxy Music», их томно-романтическую композицию «Avalon». Судьба.
– Потанцуем?
– Конечно, – легко согласилась она и закинула руки мне на плечи.
И как только она это сделала, я ощутил прилив нежности, словно бабочки разлетелись из глубин моего живота, а может, это было сердце – этого физического наслаждения я не испытывал очень, очень давно.
– У тебя сегодня другие духи, – сказал я. Сегодня запах был не дешево-фруктовый, а более тонкий, более мягкий. Не намного. Но вполне достаточно, чтобы я прикусил губу, не желая завыть как пес.
– Ага. Тебе нравится?
– Очень. – Музыка эхом разносилась по залу; мы задвигались в танце.
Некоторое время мы просто танцевали, а музыка накатывала на нас, словно прохладный соленый бриз. Потом я поцеловал ее в пятнышко солнечного света и понял, что никогда не буду пресыщен ею, никогда. Боже мой, как она была прекрасна. Ее стоило ждать, стоило ждать всю жизнь. Я поцеловал ее шею, потом сладкие розовые губы. Мой член отвердел и упирался в нее при каждом движении. Я расстегнул на ней блузку и целовал ее груди, а она издала глубокий горловой звук, который был бы дешевкой, фальшивкой, исходи он от кого-то другого. Ее рука опустилась и через штаны окала мой член. Я поцеловал ее жаркий рот.
Я был уверен, что уборщик прав, и что этот Гай Ломбардо наблюдает за нами. Но я был уверен, что он улыбался нам, улыбался одобрительно, глупо и сентиментально – а мы погружались в любовное оцепенение.
Вечером я тушил мясо на ужин – первый раз за многие месяцы взялся за готовку. Пока я возился на кухне, Шарлен уселась за пианино в гостиной и заиграла. Пианино было старенькое, расстроенное, и я был изумлен тем, как хорошо ей удавалось играть. Она была еще более разносторонней, чем я думал. Сыграв буги, она запела: «Что бы ни случилось… с тем, кого я знала…»
Я рассмеялся, узнав «Remeber (Walking in the Sand)», старый хит «Shangri Las». Она пела безупречно, голос был силен и неотразим.
Потом она запела «The Night Before», раннюю песню «Beatles», которая всегда была одной из самых моих любимых. Странно зловещая, резкая, горькая, она по-прежнему «цепляла», в отличие от многих других приторных песенок «Beatles», которые давно уже устарели. От этой композиции Шарлен перешла к ритмичной, незакомплексованной «Beat Me to the Punch» Мэри Уэллс;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45