Это ее любимый номер; она эскгибиционистка. Каждый раз, когда кто-нибудь приходит, все равно, кто. Садовник, шестидесятилетний япошка; водопроводчик; газовщик за показаниями счетчика. Парень, который обычно чистит бассейн, этакий юный белокурый жеребец. Я как-то раз вышел из дому – и нате вам, она сидит в садовом кресле, расставив ноги, и сверкает перед ним своей дыркой, как на этих грязных фотках в «Хастлере». Все нутро переворачивалось. А у парня стояло так, что не захочешь – заметишь; добавлю, последний раз в его жизни. Ну и ей я потом тоже урок преподал.
Большой Уилли притормозил у нужного поворота. Дерьмо все это было, бред наркомана-импотента о сексуальном отвращении. Я не верил ни единому его слову.
– После этого я проверял, чтобы она была заперта у себя в комнате, каждый раз, когда надо было открыть ворота. Ну и конечно, она отказывалась выходить даже тогда, когда было можно. Совершеннейший абсурд! Нам пришлось относить ей наверх еду. Можно было подумать, что она инвалид. Наконец я отправил ее к психиатру. Поначалу Большому Уилли пришлось возить ее к нему – она бы не села больше за руль. И никогда, ни за что не стояла бы, сильно наклонившись. Однако, похоже, эти визиты все-таки помогают.
Мы выехали из-под эвкалиптов и увидели дом, выглядевший мертвым, заброшенным.
– Довольно скоро она снова начала водить, и, похоже, возвращалась на прямую узкую дорожку. У меня были огромные надежды на нее, – и тут его голос зазвучал напыщенно и зловеще: – А потом до меня дошло, что там происходит на самом деле. Понимаешь, как-то ночью я решил ее трахнуть, я подумал, может, она уже достаточно оправилась, чтобы я снова мог трахать ее, может, ее дырка снова сжалась после такого долгого безделья. Так вот, я поднялся к ней в комнату, а она сказала – нет, не хочу. Но я учуял запах вареной моркови.
– Вареной моркови? – Это уже попахивало непоследовательностью сумасшедшего.
– На ее коже. Запах вареной моркови. Понимаешь, днем она была у психиатра, и после этого душ не принимала. Она ездила к нему три раза в неделю. Неудивительно, что она начала улыбаться! Я попытался поцеловать ее в шею, но этот запах шел от всего ее тела, меня чуть не стошнило прямо там. Ненавижу запах вареной моркови.
Большой Уилли нажал кнопку дистанционного управления. Ворота, жужжа, раскрылись перед нами.
– Думаешь, у нее был роман с психиатром?
– Я не думаю, я знаю! Это было омерзительно. У нее вообще вкуса нет. Он же всего лишь жирный шестидесятилетний мешок польского говна, из этих северо-Каролинских типов, которые ходят вокруг да около, жируют за счет всех этих гребаных знаменитостей. Может, это у нее образ отца или что-нибудь в этом духе. Но я платил ему по три сотни за заход, так какого ж он совал свой бородавчатый шнобель в манду Шарлен?
Мы проехали к дому.
– В общем, все это вышло наружу. С ней я еще не говорил, нужны доказательства, – он мрачно улыбнулся. – Зато этот польский подонок… с ним я разобрался.
Это, видимо, была шутка, этакая депрессия в духе Ричарда Конте.
– Разобрался? Что ты имеешь в виду?
Машина остановилась. Большой Уилли вылез и открыл дверь Деннису. Тот явно не собирался отвечать мне. Вместо этого он положил руку мне на колено и наклонился поближе, чтобы поделиться чем-то личным перед тем, как мы выйдем из машины.
– А знаешь что, Скотт? Несмотря на все, что мне пришлось из-за нее пережить, я и сейчас люблю ее. Нет, «люблю» – это слово слабовато. Я боготворю эту женщину, я обожаю ее, я не могу представить себе жизни без нее. Я думаю, у каждого в жизни есть только одна великая любовь, так что я должен считать себя счастливчиком, что мне удается удержать единственную женщину, которую я люблю, рядом с собой, – он улыбнулся улыбкой Роберта де Ниро. – А это не всегда было легко. И совсем не так, как в романах. И цена в некоторых отношениях бывала очень высокой. Послушай моего совета, Скотт – если ты когда-нибудь встретишь женщину, которую полюбишь по-настоящему, ни за что не давай ей уйти, что бы ни случилось.
Он сжал мое колено, грубовато, по-приятельски шлепнул по нему и слегка рассмеялся, словно стараясь рассеять серьезный настрой:
– Пошли.
Мы устроились в музыкальной комнате и продолжили разговор. Большой Уилли принес виски «Джек Дэниэлс» для меня и кока-колу в банках для Денниса.
Хотя из-за кондиционера в комнате было холодновато, я начал покрываться потом. Сперва решил, что это просто от усталости или от того, что сдерживаемый гнев начал выходить через поры. Но время шло, и меня стало лихорадить. Я уже был в подпитии, так что не обращал внимания, просто двигал и двигал разговор, желая побыстрее закончить интервью.
– А что ты скажешь о влиянии Спектора на твои работы, Деннис?
– Туфта это все. Об этом уже столько лет треплются. На самом-то деле, все было с точностью до наоборот. Это он сочинял под влиянием моих работ. И Брайан Уилсон тоже. Впрочем, я не завидую ни одному человеку. Они оба гениальны, каждый по-своему. Или были таковыми.
– Что-то ты вдруг стал необычайно великодушен.
– Да просто так и есть. Мы – триада величайшей эры рока. Спектор, Уилсон и я. Разумеется, как я уже сказал, я – вершина этой пирамиды. Когда-нибудь, через тысячу лет, от них останется примечание мелким шрифтом, но я – я буду божеством.
Здесь я ждал улыбки. Не дождался.
– Если уж зашел разговор о серф-музыке, может, расскажешь нам, как ты открыл группу «Vectors»?
– Мы вместе учились в средней школе. В Хермозе. Они часто смеялись надо мной в спортзале.
– Смеялись над тобой?
– Ну да. Они считали, что у меня хрен маловат. На самом деле он не такой уж маленький. Он того типа, который сильно увеличивается, когда стоит, понимаешь, о чем я? Но в раздевалке он казался маленьким.
– Понятно, – я подумал, что это надо будет вырезать. Проверил запись, чувствуя, что меня мутит.
– Ну, как бы то ни было, они были здоровенными парнями, крепкими белокурыми серферами, с огромными крепко-белокуро-серферными хренами, и они часто смеялись надо мной. В итоге вышло даже забавно. Потому что это они оказались гомиками, а не я.
– Думаешь, они были гомиками? – механически переспросил я, понимая, что это в интервью не пойдет.
– Я не думаю, я знаю. Они трахали друг друга в жопу каждый раз, как представлялся случай. Я как-то застукал их в номере отеля в Милуоки. «Отлично, ребятки, – сказал я, – вот все и ясно».
– Но они были еще и серферами. В смысле, они действительно занимались серфингом?
– Верно, занимались. Они были гомиками-серфингистами. И не раз выходили из воды, вывесив члены наружу.
Я налил себе еще дозу крепкого.
– Их первый хит, «Идем со мной», был весьма смелой для своего времени песней. В смысле сексуальности.
– Ты это о чем?
– Ну, двойной смысл названия. И такое оргазмическое крещендо…
– Ты что хочешь сказать, какой еще двойной смысл? Нет там никаких двойных смыслов! Я не пишу песни с двойными или тройными смыслами. Я себе давно взял за правило никогда этого не делать. Я пишу песни только с одним смыслом, потому на это и уходит столько времени! – Он вскочил, глотнул кока-колы, смачивая пересохший рот. – Вот это и плохо в современной музыке. Все эти поганые мудаки только и знают, что трясти яйцами перед публикой! Мы живем в среде больной культуры. Мозги у людей давно уже на хрен свернуты порнографическими магазинчиками. И бродят себе вразвалку по автотрассам, как Роданы или Годзиллы, возят свои хрены и манды в огромных тачках. Они больше не знают, что такое любовь! Любовь? Эт че? Все сводится к «Пошли, крошка, перепихнемся!». А нынешняя молодежь – просто членоголовые дебилы со своим хэви-металльным барахлом и MTV. Смотрел когда-нибудь? Мне жалко их, этих сегодняшних молодых – у них нет того, ради чего стоит жить. Они давно уже не люди, они роботы с дырками для траханья вместо голов. Нам с тобой повезло, Скотт. Мы выросли в ослепительном сиянии болезненной, острой, безнадежной любви без взаимности – до того, как весь мир навеки обрушился в дерьмо!
Он стоял красный, напряженный, крупно дрожа, словно член, готовый вот-вот кончить. Я всерьез подумал: вот так-так, он ведь прямо сейчас загнется, сейчас у него будет массированный сердечный приступ одновременно с обширным инфарктом, и сегодня интервью будут брать уже у меня – в вечерних новостях.
Но вместо этого он дернул головой в сторону двери – туда и направился.
– Сейчас вернусь, – тихонько сказал он. – Мне надо сортиром попользоваться.
Я в этом и не сомневался. Напыщенный санузел «Озирис», с ванной «Гор» и биде «Ибис», где его ожидает тучный нубиец-камердинер, всегда готовый к услугам; вместо маленького белого полотенца через руку перекинут галстук, вместо пушистой метелочки в пальцах – шприц.
Я резко поднялся – и едва не хлопнулся в обморок. Боже, да мне было еще хуже, чем я думал. Я чувствовал жар; лоб горел. Грипп, наверное. Черт, мне ужасно хотелось уйти. И почему я не поехал на своей машине? Я чувствовал себя как в ловушке – до ближайшей автобусной остановки было несколько миль. Ну ничего, придется. Как только вернется Деннис, я отсюда свалю. А пока что – на воздух.
Я откатил в сторону сдвижную стеклянную дверь, поморщился от ударившего в меня яркого света. Был жаркий, мертвый день – на небе ни облачка, в воздухе ни малейшего ветерка, океан выглядел подделкой, вроде синего целлофанового горизонта в фильмах сороковых годов. Даже доносящийся шелест волн звучал искусственно, металлически, как наложенный звуковой эффект.
Я вышел во внутренний дворик с пустым, растрескавшимся бассейном «Нефертити». Стояла эротическая жарища. Сегодня был сексуальный день косметики «Коппертон», день снятия рубах, день плакированной лоскутками бикини Лолиты из «Альфа Бета»; совершенно та же атмосфера, что ввергала целые поколения деревенщины Среднего Запада в сексуальное безумие. Слишком жарко, слишком тяжко делать что бы то ни было, только потеть, потягивать пиво и медленно трахаться.
И тут я увидел Шарлен. Она ничком лежала на матерчатом коврике на дальней стороне бассейна, на ней было вишнево-красное бикини без верха. Подложив руку под голову, она смотрела в сторону океана, так что меня, скорее всего, не видела. Бледная светящаяся кожа, так похожая на кожу Черил, блестела от лосьона, сверкала на солнце, как хромированная. Как и у Черил, ее кожа сияла словно светом другого измерения, линии тела мерцали, будто бриллиантовый рисунок на нитратной пленке. Рядом с ней обычная загорелая кожа смотрелась бы как кирза, а девушки-серферы – как кричаще яркие рекламные модели. Такую кожу следовало бы прятать под особым светом сказочных английских долин, а не выставлять напоказ суровому канцерогенному взгляду здешнего аэрозольного неба.
Я смотрел, смотрел достаточно долго, чтобы она (если, конечно, не спала) смогла бы почувствовать мое присутствие – и вдруг заметил струйку дыма, поднимающуюся из ее волос. Я был достаточно пьян, чтобы решить, что она в огне.
– Эй, эй! – помчался я к ней.
Она обернулась – и я понял, что это всего лишь догоревшая до фильтра сигарета, которую она держала в той же руке, которой подпирала голову.
– Что?! – Увидев меня, она мгновенно проснулась.
– Твоя сигарета.
Она раздавила окурок о плитку, натянула верх купальника – не то, чтобы застенчиво, скорее, так, будто задумалась, давно ли я на нее смотрю. Соски у нее были яркого, сочного розового цвета.
– Я уж подумал, у тебя прическа горит, – сказал я, мгновенно почувствовав, что она может спросить об этом.
– Не беспокойся. Она огнеупорная.
– Ну да, теперь и сам вижу. Асбестово-витаминный комплекс для ухода за волосами V05.
Она широко улыбнулась – Черил улыбалась очень похоже.
– Ценю твою заботу.
– Ну так ведь сезон пожаров.
– Ага, что-то мы в этом году расслабились. Лето уже почти закончилось, а мы так до сих пор наши щеточки и не почистили.
– Все, что для этого нужно – одна беспечная задница.
– Мы обычно очень осторожны со своими задницами, – и она снова перевернулась на живот.
– Это-то я вижу, – я был слишком пьян, чтобы думать, что говорю. – Твоя просто в отличном состоянии.
– Так и должно быть, – вежливейше ответила она. – Она уже лет пятнадцать на блокировке.
Меня чуть не передернуло, если только я правильно понял, о чем она говорит.
– Какая жалость. Такая попка, как у тебя, с полоборота всерьез заводит.
– Знаешь, что! – она резко села, скорее рассердившись, чем рассвирепев. – Давай без этих автомобильных выражений, ага?
Я ухмыльнулся:
– Думаю, ты уже все их слышала.
– Можешь быть уверен – слышала. Все до единого. Не окажешь ли мне любезность устроиться тут, на сиденье, и воткнуть свой ключ в мой замок зажигания? – саркастически поинтересовалась она.
– Ну раз уж ты об этом заговорила, сегодня отличный денек, чтоб прокатиться.
– Или, может, проверишь у меня смазку подвески?
– У меня в гараже отличная смотровая яма.
– Посмотришь заодно сцепление?
– Вот этого я никогда не делал.
– Подбавишь газу? Сделаешь мне продувку?
– Не раньше, чем проверю у вас масло, мэм, мне-то ведь и отсюда видать, что у вас там перегрев.
Она улыбнулась и потянулась за сигаретами:
– На самом деле, я вообще не на ходу. Похоже, у меня аккумулятор сел.
– Может, просто надо подтолкнуть? У меня тут в багажнике тросы найдутся.
Она фыркнула и закурила.
– Мне понравился твой «линкольн». Он у тебя где-то года шестьдесят третьего?
– Ага. Желаешь сделать кружок вокруг Дилиплаза?
– Не смешно.
– Очень даже смешно.
– Так все-таки, зачем ты держишь эту машину? Потому что она похожа на ту, в которую тогда стреляли?
– Не могу тебе ответить. Информация запрещена к разглашению до 2063 года, – я пошатнулся, но, взмахнув руками, устоял на ногах.
– Ты пьян, да?
– Да. И еще я умираю. По-моему, я подхватил гепатит с нестерилизованной патефонной иглы.
Она улыбнулась. Ей не хотелось, чтобы я уходил. Внезапно до меня дошло, как же на самом деле она была одинока.
– Так где же ты был, когда в него стреляли?
– В Кеннеди? У-у, даже и не знаю, не помню уже, честно говоря.
– Ой, да ладно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45